Пианисты (страница 6)
Фая, напоминавшая библейскую овечку, жалась к стене, краснела и уже была готова разрыдаться. Или, может быть, наброситься на обидчика.
– Отвяжись! – закричала она наконец в отчаянии.
Олег был уже рядом. Он среагировал мгновенно:
– Ты чего, не слышал?
– А ты сейчас пошел вон!
– Ах так?
Кшиштоф презрительно процедил сквозь зубы что-то по-польски, и это вывело Олега из себя. Все, кто оказался рядом, шарахнулись, они знали главный закон будущих музыкантов – беречь руки, пальцы, а заодно не ссориться с дирекцией. И ради этого готовы были впечататься в стенку.
Тем временем Олег схватил Кочмарского за лацканы пиджачка и приподнял над землей. Побагровевший пан коленом ударил Олега под дых. Даже не переменившись в лице, Олег отодвинул от себя поляка и, как следует размахнувшись, врезал ему кулаком в глаз. Тот отлетел метра на три, ударился спиной о батарею и взвыл от боли.
Всем стало страшно: было известно, что у Кшиштофа отец – высокопоставленный госчиновник, и это обещало большие неприятности. Ситуация для школы представлялась из ряда вон выходящей. Мало того что драка, а тут еще и иностранец, и с таким серьезным папой. По стеночке, по стеночке зрители утекали с места происшествия. Кшиштоф поднялся на ноги, важно одернул пиджачишко. Под глазом его наливался синяк, уже напоминавший пятно, какое бывает у собак – бассетов и далматинцев.
На некоторое время Кшиштоф притих. Только свирепо сверкал подбитым глазом, обрамленным синевой. Были долгие разбирательства. Педагогический коллектив расценил поведение Олега как неприемлемое. Учительница литературы поставила вопрос о его отчислении. Он ее давно раздражал своими неуместными вопросами на уроках: то про «Мастера и Маргариту», которая тогда только вышла отдельным изданием, то про запрет стихов Есенина в двадцатые годы. Драка только укрепила ее в убеждении, что Олег так и будет оставаться для всех неудобным и слишком независимым. Этого она никак допустить не могла.
Но вмешались Якубовы-родители, и им удалось повлиять на ситуацию. Конечно, это была прежде всего заслуга матери: она использовала свой абсолютный авторитет, свою роль представителя власти, от слова которого зависели самые разные дела в школе. Хотя сына она тоже наказала – лишила летней поездки на море. Многие тогда расценили вмешательство родителей как акт справедливой защиты всеобщего любимца. Защитник справедливости был справедливо защищен.
Правая рука у Олега после драки болела. Он не мог играть в полную силу. И если с гаммами и мелодиями он еще справлялся, то арпеджио давались уже не так просто, а аккорды и вовсе смазывались, становились невнятными, куцыми.
Наверное, тогда ему показалось, что если научиться наносить удары противнику не только руками, но прежде всего ногами, то как раз кунг-фу – то, что нужно. Этот вид спорта в то время еще не был популярен, как хоккей или футбол, но отдельные секции появлялись. Поэтому, когда за Олегом по вечерам заезжала «Волга» и забирала на очередную тренировку в диковинной для многих секции, никто даже не удивлялся.
Олег занимался там около года. У него изменилась походка, появилась особая пластика – пластика перетекания из одной боевой стойки в другую. Много позже Андрею стало понятно, почему Олег бросил занятия – ему не давалась философская сторона этого дела: очистка разума, самоконтроль, аскеза, незаметность. Последнее было неосуществимым. Быть незаметным он не мог по своей природе, а природа в нем проявляла себя громко.
В последние годы я пытался определить, с каких пор мы почувствовали необходимость друг в друге. Безусловно, мне он был нужнее, чем я ему. Может, это началось с того отчетного концерта в шестом классе, когда он заглянул в зал, где я разыгрывался перед выступлением, и на правах старшего товарища показал, как его преподаватель учил в прошлом году исполнять этот же этюд Листа? Энергия и свобода, с которой он обрушился на клавиши, меня поразили. Должен признать, мне этой свободы и силы не хватало. А может, я вообще никогда так не смогу? Мой учитель и я сам как будто вкладывали другой смысл в эту музыку. Уж точно она была не про юношескую страсть и порывы, которые показал Олег.
И еще кое-что меня тогда поразило. До сих пор я видел Олега издалека, а теперь, вблизи, оказалось, что внешне он напоминает Иванушку из детской киносказки: простоватый нос картошкой, прилипшая ко лбу пышная кудря. Но это его не портило и лишь составляло гармонию правильного и неправильного, к которой только и тянутся люди.
Андрей в тот раз разволновался не на шутку. Мастер-класс друга непосредственно перед выступлением мог сбить его с толку. Все знают: нельзя давать мозгу вмешиваться в память пальцев. То, что давно продумано, отработано, отрепетировано тысячу раз, было уже не в голове, а в руках. И важно это донести до сцены, удержать до последнего аккорда, до того момента, когда, ощущая такую сладкую опустошенность и усталость, можно откинуться от инструмента и сказать самому себе: «Сделано!»
Мысли о том, что этот этюд можно играть по-другому, застряли у меня глубоко внутри. Я спрятал их от себя самого подальше и постарался сосредоточиться на выходе на сцену. Слава богу, я справился и был даже почти всем доволен, если не считать пары-тройки мест, не совсем получившихся из-за особенностей звучания школьного рояля на сцене. С того дня я стал замечать за собой ранее не свойственное: я безошибочно определял присутствие Олега где-то рядом, мог сразу понять, в школе он сегодня или нет, заболел или просто прогуливает. Как будто внутри появился особенно чувствительный радар, сканировавший пространство вокруг и ловивший невидимые волны от нужного объекта. Только позже мне стало известно, что Олег чувствовал мое присутствие почти так же – то есть излучающий волны объект имел свой собственный улавливатель.