– Зря ты так думаешь, со мной такое случается. По-твоему, последние слова Гаэля – это обвинение. Да, есть имя Норбера, и это серьезно, однако это всего лишь фрагменты. Остальное – сплошной разнобой. Если ты арестуешь Норбера, физиономия «виконта де Шатобриана» будет украшать все заголовки и подогревать общественное мнение до самого процесса. Но на суде, Маттьё, даже самый тупой адвокат сметет одним махом это твое доказательство – пресловутые последние слова. У тебя нет ни обоснованного обвинения, ни мотива, ни вещественных улик, зато есть логические нестыковки, несоответствия, другие подозреваемые, пострадавший в нетрезвом состоянии и его вздорный нрав, который непременно сравнят со спокойным, покладистым характером Норбера. Да, Шатобриан ударил Браза, но это другое дело. Любой на его месте поступил бы так же. Итак, Маттьё, подведя итог и прибавив к нему преклонение перед великим писателем, щедрая порция которого достается его удивительному потомку, ты поймешь, что его оправдают. Он проведет несколько месяцев в камере предварительного заключения, и вину за это свалят на тебя. Ты окажешься в щекотливом положении. Ошибка следствия? Поспешность? Каких только упреков ты не наслушаешься в свой адрес, и тебя почти наверняка назначат козлом отпущения. Слишком шаткая конструкция. Но что еще хуже, ты рискуешь упечь в тюрьму невиновного.

Маттьё в свою очередь надолго замолчал, а Адамберг зажег сигарету. Он снова начал курить с тех пор, как у него жил некоторое время старший сын: тот повсюду разбрасывал открытые пачки. Адамбергу не нравились его сигареты, но он время от времени выкуривал одну по вечерам, с ним за компанию. Сын уехал, а привычка осталась. Он покупал ту же марку, убеждая себя в том, что сам не курит, просто ворует сигарету-другую у сына, а это не одно и то же.

Маттьё вернулся к разговору.

– Ты прав, – произнес он более уверенно. – Я был потрясен, когда увидел эти «вик» и «орб», и потерял голову. Постараюсь притормозить моего дивизионного комиссара, твои замечания я записал. Если Норбера посадят, а потом оправдают, мой шеф тоже окажется в луже.

– Причем по уши. Меня это дело, конечно, не касается, но если ты потянешь время до двух часов, может, разрешишь мне присутствовать на допросе Норбера? Очень хотелось бы на него посмотреть.

– Посмотреть? Что это тебе даст?

– Интонации, выражение лица, жесты, реакции.

– Почему нет? Только постарайся не светиться. Когда доберешься до жандармерии, войди через заднюю дверь и лучше не садись в лифт, а поднимись по лестнице на четвертый этаж и войди в первую дверь слева. Там я устроил себе временный кабинет. Если кто-нибудь спросит, скажи, что я попросил тебя о встрече.

– Спасибо, Маттьё. Бегу на вокзал.

Адамберг стремительным шагом пересек большую рабочую комнату, поразив сотрудников невиданным проворством, оставил Данглару распоряжения на день и ушел. Майор бросился его догонять, торопливо переставляя длинные слабые ноги.

– Вы куда собрались, черт возьми? – спросил он.

– В Комбур. Туда и обратно. Хочу присутствовать на допросе Шатобриана, он в опасности.

– Это не просто вас не касается, это совершенно незаконно. Комиссар, у вас будут неприятности.

– Я там буду неофициально.

– Черт! Вы забыли, что у нас совещание в одиннадцать? Женщина в мехах и бриллиантах, убитая и ограбленная вчера вечером? У нас никаких зацепок. Кроме свидетеля, мельком видевшего припаркованную машину и мужчину с канистрой в руке, который клянчил бензин, наклонившись к окошку. Может, вам уже это не интересно? Ни единой версии, ни одного отпечатка, женщина с огромными связями скончалась на месте, а вы сваливаете неведомо куда?

– У нас кое-что появилось, Данглар: я побывал там на рассвете, походил вокруг места происшествия, пошарил в кустах и под деревьями на склоне, ниже того места, где стояла машина.

– Накануне там все обшарили двадцать пять человек с восемнадцатью прожекторами. Мусорная свалка, да и только. Результат нулевой.

– Но не сообразили взять разыскную собаку. Канистра сильно воняет. Та самая канистра, темно-зеленая, была надежно спрятана в тисовых зарослях, а люди прошли мимо.

– Убийца был в перчатках.

– Во время налета – разумеется. Но это его канистра, и на ней остались его старые отпечатки. Их не всегда находят, но эти типы нередко совершают ошибки. В семь часов я разбудил Ламара и час спустя получил ответ: это неуловимый Симон Ребулье по кличке Сим Угорь. Двадцать лет назад отсидел два года, потом успешно занимался воровством, вооруженным разбоем, при случае убивал, и никто не сумел его прижать. Этот тип очень силен, меняет как перчатки имена, внешность и место проживания. Угорь, конечно, мог выскользнуть у нас из рук, но ему не обмануть собачий нюх. Канистра оформлена как вещественное доказательство и лежит у меня в кабинете, отчет Ламара – там же на столе. Остается схватить этого парня. Много лет он считал себя неуязвимым, с возрастом потерял бдительность и допустил оплошность. Согласно информации из картотеки, в последнее время он часто зависает в «Счастливой кости», игорном клубе Анжело. Его убежище должно быть неподалеку. Раздайте всем фотографии Симона, и пусть люди пройдутся по всем кафе в районе, по маленьким гостиницам, меблированным комнатам. Если ничего не найдут, пусть займутся скупщиками краденого.

– Но почему вы мне об этом даже не сказали? – возмущенно воскликнул Данглар, глядя вслед комиссару, быстро удалявшемуся в направлении вокзала Монпарнас.

– Я как раз подробно писал вам об этом, – ответил Адамберг, помахав телефоном. – К началу совещания в одиннадцать у вас будет все необходимое.

– Кроме вас, – пробормотал Данглар, глядя вслед Адамбергу и, как всегда, разрываясь между осуждением и восхищением.

Само собой разумеется, рассудительного Данглара раздражал образ мыслей и действий комиссара и его подход к работе, однако он привык ориентироваться на непредсказуемые колебания его внутреннего компаса. Порой казалось, что этот компас вообще не работает, но как бы он ни отклонялся, как бы ни сбивал с курса всех остальных, Данглару он был необходим, чтобы побороть свою тревожность. И хотя этот компас был своенравным, для Данглара он был словно маяк, и он не отрывал от него глаз.

Когда Адамберг дремал, сидя в поезде, пришло сообщение от Данглара:

Почему он избавился от канистры? Мог бы унести. Мы на этом споткнулись.

Украшения пропахли бы бензином. Этот запах летучий и устойчивый. Барыга мог отказаться от вонючего товара. Запах не выветривается, вещи трудно перепродать.

Глава 4

Незадолго до допроса в Комбуре Адамберг незаметно проскользнул в кабинет Маттьё: до назначенного времени оставалось еще минут пятнадцать. Они крепко обнялись, и Маттьё окинул взглядом товарища:

– Ты мало спал.

– Мне нужно было кое-что сделать на рассвете, я вздремнул в поезде.

– Налью тебе кофе.

– Спасибо. Ты связался с Норбером по телефону?

– Да. Я решил, что будет лучше не сообщать ему о смерти Гаэля эсэмэской. Я просто попросил его прибыть в жандармерию Комбура как можно скорее, написал, что он мне очень нужен, но он увидел мое сообщение только в двенадцать тридцать.

– Что ответил? – спросил Адамберг, жадно глотая кофе. – Успею выкурить сигарету?

– Еще девять минут, – сообщил Маттьё и дал прикурить коллеге, который безуспешно шарил по карманам в поисках зажигалки. – Ответил любезно, нейтрально. Он окончит урок в Комбуре и придет в назначенное время. Мы с тобой договорились, что ты не задашь ни одного вопроса, иначе мы нарушим правила.

– Само собой, Маттьё.

В четырнадцать ноль-ноль Норбер три раза негромко постучал в дверь.

– Входите, Норбер, присаживайтесь, – приветствовал его Маттьё, пожимая руку.

– Надо же, Адамберг! – с улыбкой произнес Норбер. – Вы, похоже, жить без нас не можете!

– Приехал уточнить последние детали. Сделал крюк и завернул в Лувьек поздороваться с комиссаром.

– Что-то, вероятно, случилось, раз вы сделали крюк в Лувьек.

Произнося эти слова, Норбер пытался счистить с краев брюк землю, приставшую к толстой ткани, пока он шел через лес. Во время прогулок на природе он не облачался в костюм виконта.

– Извините, – сказал он, внезапно вскочив на ноги. – Я намусорил у вас в кабинете. Мне очень неловко, это так невоспитанно с моей стороны. Я сделал это непроизвольно, сегодня утром в зарослях было сыровато, зато мне повезло с добычей, – добавил он, показав маленькую корзинку. – Представьте себе, я нашел пять сморчков, в эту пору они попадаются уже редко. Катрин будет в восторге.

– Катрин помогает Норберу по хозяйству, – объяснил Маттьё Адамбергу.

В начале разговора, рассудил Адамберг, Норбер выглядел вполне естественно, маловероятно, чтобы он так держался, если бы знал о гибели Гаэля, а тем более если бы сам его убил.

– Месье де Шатобриан, садитесь, прошу вас. Вы не будете возражать, если я запишу нашу беседу?

Норбер прищурился, окинув Маттьё меланхоличным взглядом:

– «Месье де Шатобриан»? Запись? Маттьё, это что, допрос?

– Не беспокойтесь, вы не первый и не последний, кому я задаю вопросы. Я опросил уже семерых из тех, кто позавчера был в трактире, впереди еще много народу.

– Опросил в связи с чем? Что происходит, комиссар?

– Гаэль Левен был убит позавчера вечером.

– Что? – тонким голосом вскрикнул Норбер и уперся ладонями в подлокотники деревянного кресла, словно собираясь встать.

– Убит. Как вышло, что вы узнали об этом только сейчас? Это известие не успело вчера попасть в газеты, но новость быстро разошлась по всему Лувьеку.

– Вчера я ездил в Доль, к другу детства. Спросите у него, если вам интересно. Гаэль! Что произошло? Спор в трактире зашел слишком далеко? Надо признать, он сильно напился и сыпал оскорблениями налево и направо, как будто поле засевал. Он над кем-то подтрунивал и перегнул палку? И его ударили бутылкой по голове?

– Почему вы подумали о бутылке?

– Потому что такое однажды было лет пять-шесть назад. Он обозвал Кеменера слюнявой улиткой, Кеменер вскочил, схватил бутылку и разбил ее о голову Гаэля.

– Кеменер – директор школы, – пояснил Маттьё Адамбергу.

– Это правда, у него действительно повышенное слюноотделение, – продолжал Норбер. – Он тогда только рассек Гаэлю кожу на голове. Жоан, хозяин заведения, единственный, кому по силам совладать с лесничим, тогда их разнял и позвонил в жандармерию.

– Итак, месье де Шатобриан…

– Пусть это и допрос, но не могли бы вы называть меня не месье де Шатобрианом, а как-нибудь покороче. Меня все здесь зовут Норбером, или Шато, или Шатобрианом.

Маттьё выключил магнитофон.

– Мне очень жаль, Норбер, но по протоколу я должен называть вашу полную фамилию. Иначе меня могут обвинить в предвзятости.

– Я понял, – отозвался Норбер. – Тогда давайте продолжим. По протоколу вы имеете право мне сказать, что приключилось с Гаэлем? Я в растерянности. Да, когда он много пил, то вел себя вызывающе, подтрунивал над всеми, точнее, всем грубил, но, как говорится, в глубине души был хорошим парнем.

– Вы его назвали «хорошим парнем»? Притом что он над вами постоянно насмехался, а не далее как позавчера облил вас вином?

– Нельзя с уверенностью утверждать, что он разлил вино намеренно: он нетвердо стоял на ногах. Что касается насмешек, то он осыпал ими всех без разбора, в том числе и меня. В основном он цеплялся к физическим недостаткам или внешности – к носу, волосам, зубам, ушам, походке, – и обычно это далеко не заходило, ведь Гаэль сам был отнюдь не красавец и знал об этом. Еще он подшучивал над теми, кто слишком худ, кто трусоват. В этом нет ничего приятного, но и ничего страшного тоже.

– И вы называете его «хорошим парнем»?

– Под этим я подразумеваю, что в нем не было ненависти. После смерти матери он сильно горевал, в нем копилась злость, и с годами все становилось только хуже. Люди скрипели зубами, когда он их оскорблял, но чтобы убить… Не следует представлять его в карикатурном виде, он был человеком честным, душевным, готовым поддержать каждого – разумеется, когда был трезв. Даже со мной, когда мы встречались в лесу. А та женщина, Серпантен, что пришла в трактир и угрожала ему, – она его по-настоящему ненавидела. И у нее был еще один мотив, кроме того, что он наступал на ее тень. Она сестра Браза. Не надо далеко ходить, чтобы узнать, откуда этот проныра черпает информацию. Вот он действительно полон ненависти, как и его сестра, в этом нет никаких сомнений. Два сапога пара. Извините, комиссар, – вдруг опомнился он. – Я не вправе высказывать подозрения, это ваше дело, я просто расстроен, так что беру свои слова обратно.