Колин Гувер: Без надежды

Вэнсу

Одни отцы дают жизнь. Другие учат, как ее прожить.

Спасибо тебе за второе.

Colleen Hoover

HOPELESS

Copyright © 2013 by Colleen Hoover

Cover © Reilika Landen / Arcangel

Cover design by Pip Watkins

© Сафронова А., перевод на русский язык, 2024

© Издание на русском языке, оформление. «Издательство «Эксмо», 2024

* * *

Это художественное произведение. Все ссылки на исторические события, настоящих людей или места используются в вымышленном контексте. Другие имена, персонажи, места и события – плод авторской фантазии и любое совпадение с существующими событиями, местами, живыми или мертвыми персонами случайно.

28 октября 2012 года. Воскресенье 19:29

Я встаю и смотрю на кровать, затаив дыхание в страхе перед звуками, что рвутся из моего горла.

Я не заплачу.

Не заплачу.

Медленно опустившись на колени, кладу ладони на край постели и поглаживаю желтые звезды, рассыпанные по темно-синему фону стеганого одеяла. Я смотрю на звезды до тех пор, пока они не начинают расплываться из-за подступивших к глазам слез.

Зажмурившись, зарываюсь лицом в одеяло и комкаю его в кулаках. Плечи трясутся от судорожных рыданий, которые я безуспешно пыталась сдержать. Вскочив на ноги, я кричу, срываю одеяло и швыряю его через комнату.

Сжимая кулаки, яростно смотрю по сторонам – чего бы еще бросить? Схватив подушки, швыряю их в зеркало, в котором отражается незнакомая мне больше девушка. Она смотрит на меня, горько рыдая. Меня бесят ее слезы слабости. Мы бросаемся навстречу друг другу и сталкиваемся кулаками, разбивая стекло. Девушка разлетается на миллионы сверкающих осколков и осыпается на ковер.

Берусь за края комода, толкаю его и снова кричу, выпуская наружу то, что так долго копилось. Комод лежит, а я выдергиваю ящики и разбрасываю их содержимое по комнате, кружась, швыряя и пиная все, что попадается мне на пути. Вцепляюсь в прозрачные голубые шторы и тяну их, пока они не соскальзывают с карниза, опускаясь на пол вокруг меня. Хватаю верхнюю из стоящих в углу коробок и, даже не заглянув внутрь, бросаю о стену со всей силой, на которую способно мое тело пяти футов и трех дюймов^[1] ростом.

– Ненавижу тебя! – кричу я. – Ненавижу, ненавижу, ненавижу!

Швыряюсь всем, на что падает взгляд, и открывая рот для очередного крика, ощущаю на губах соленый привкус струящихся по щекам слез.

Сзади меня неожиданно обхватывают руки Холдера и крепко сжимают, не давая двигаться. Я еще пытаюсь дергаться, изворачиваться и визжать, пока не понимаю – я действую на автомате.

– Перестань, – спокойно произносит он мне на ухо, не ослабляя хватки.

Я притворяюсь, будто не слышу. Или мне безразлично. Я бьюсь в его руках, но он лишь крепче сжимает объятия.

– Не трогай меня! – кричу я во все горло, вцепляясь ногтями в его руки, только ему плевать.

«Не трогай меня. Пожалуйста, ну пожалуйста».

Эхом отдается в ушах тоненький голосок, и я сразу обмякаю в руках Холдера. Мои силы утекают вместе со слезами. Я становлюсь сосудом для слез, которые все не прекращаются.

Я слаба и позволяю ему победить.

Ослабив хватку, Холдер поворачивает меня к себе лицом. Не в силах даже поднять глаза, я в изнеможении вцепляюсь обеими руками в его рубашку и рыдаю, припав щекой к груди там, где бьется сердце. Он кладет мне руку на затылок и наклоняется к уху.

– Скай, – произносит он ровным, бесстрастным голосом. – Нужно уходить. Сейчас же.

25 августа 2012 года. Воскресенье 23:50

Два месяца назад…

Хочется верить, что большинство решений, принятых мной за семнадцать лет жизни, были разумными. И если их положить на весы, они перевесят несколько глупых поступков. Тогда завтра мне предстоит совершить вагон и маленькую тележку умных дел, потому что я в третий раз за месяц впускаю Грейсона в свою спальню через окно, и это способно лечь камнем на чашу весов тупости. Впрочем, единственная точная оценка степени глупости поступков – это время… Так что поживем – увидим, успею ли я выровнять весы до того, как ударит о стол молоток судьи, подтверждая обвинительный приговор.

Как бы это ни выглядело со стороны, я не шлюха. Если только не считать ею ту, которая встречается чуть ли не со всеми подряд, даже не испытывая к ним влечения. В таком случае нам есть о чем поспорить.

– Быстрее! – одними губами произносит Грейсон за закрытым окном, раздраженный моей неспешностью.

Я отодвигаю защелку и тихо-тихо поднимаю окно. Карен, может, и нетипичная мать, но на парней, лезущих ночью в окно спальни, она реагирует стандартно – осуждает.

– Тише! – шикаю я.

Грейсон подтягивается, закидывает ногу на оконный выступ и влезает в мою спальню. Хорошо, что окна на этой стороне дома всего в трех футах от земли – почти как личная входная дверь. Наверное, мы с Сикс чаще пользуемся окнами, когда ходим друг к другу в гости, чем дверьми. Карен привыкла и даже не спрашивает, почему мое окно почти всегда открыто.

Прежде чем задернуть штору, я смотрю на окно спальни Сикс. Она машет мне одной рукой, а другой тянет за плечо Джексона, который лезет в ее спальню. Благополучно забравшись внутрь, он тут же снова высовывает голову наружу и громко шепчет Грейсону:

– Встречаемся через час у твоего пикапа.

Затем закрывает окно спальни и задергивает шторы.

Сикс въехала в соседний дом четыре года назад, и с тех пор мы неразлучны. Окна наших спален расположены одно напротив другого, что исключительно удобно. Все начиналось довольно невинно: когда нам было по четырнадцать лет, я влезала к ней в окно, мы таскали из холодильника мороженое и смотрели кино. В пятнадцать мы тайком впускали через окно мальчишек, чтобы есть мороженое и смотреть кино уже с ними. В шестнадцать мальчишки вышли на первый план. Теперь, когда нам по семнадцать, мы не выйдем каждая из своей спальни, пока мальчишки не уйдут восвояси. Вот тогда мороженое и кино снова становятся главным.

Сикс перебирает парней, как я марки мороженого. Сейчас ее марка месяца – Джексон. Моя – «Роки роуд»^[2]. Грейсон и Джексон закадычные друзья, именно это поначалу и свело нас. Когда у очередного увлечения Сикс есть сексапильный друг, она оставляет его на мою милость. А Грейсон – довольно горячая штучка. У парня шикарное тело, небрежно уложенные волосы, жгучие черные глаза… в общем, полный набор. Большинство знакомых мне девчонок были бы счастливы просто оказаться с ним в одной комнате.

Жаль, что мне это не нужно.

Задернув шторы, поворачиваюсь и оказываюсь нос к носу с Грейсоном, который готов действовать. Он берет мое лицо в ладони и соблазнительно улыбается.

– Привет, красотка.

Я не успеваю ответить, как его влажные губы приникают к моим. Не прерывая поцелуя, он ведет меня к кровати, по пути сбросив обувь. Поразительно, до чего согласованно и легко он все это проделывает. Бесит. Он медленно укладывает меня на кровать.

– Дверь закрыта?

– Проверь на всякий случай.

Чмокнув меня в губы, он вскакивает и уходит, чтобы убедиться в этом. Я тринадцать лет живу с Карен, и она меня еще ни разу не наказывала. Не хотелось бы дать ей повод. Через несколько недель мне исполнится восемнадцать, но даже тогда она вряд ли сменит воспитательные методы, раз уж я живу под ее крышей.

Не то чтобы ее методы плохи. Просто они… очень противоречивы. Сколько я ее помню, она всегда требовательна ко мне. У нас никогда не было интернета, мобильных телефонов и даже телевизора, потому что Карен считает технику источником мирового зла. И вместе с тем она до крайности снисходительна в отношении других вещей. Мама спокойно отпускает меня к Сикс, и пока она знает, где я, у меня нет комендантского часа. Может, он и есть, просто я не в курсе, потому что еще ни разу не злоупотребляла доверием Карен.

Ее не беспокоит, что я ругаюсь, правда, я это делаю редко. Она даже позволяет мне порой во время ужина пить вино. И общается со мной как с подружкой, а не с дочерью (пусть она и удочерила меня тринадцать лет назад). Карен ухитряется так повернуть разговор, что я выбалтываю ей о себе все… ну почти все.

У нее нет полумер. Она либо слишком снисходительна, либо слишком строга. Совсем как консервативный либерал. Или либеральный консерватор. Понять ее – гиблое дело, я давно уже бросила эту затею.

Единственное, в чем мы никак не сойдемся во мнении, – школа. Все это время я занималась дома (ведь школа – еще один источник зла), но как только Сикс заронила мне в голову мысль о школьном обучении, я постоянно умоляла Карен записать меня в школу. Я готовилась поступать в колледж и думала, что у меня будет больше возможностей попасть туда, куда мне хочется, если я в заявлении упомяну факультативные занятия. Я и Сикс месяцами изводили Карен просьбами и наконец она сдалась и позволила мне записаться в выпускной класс. Я без труда могла бы закончить домашнее обучение через пару месяцев, но часть меня всегда хотела пожить как обычный подросток.

Знай я тогда, что Сикс уедет учиться по обмену в ту самую неделю, когда мы должны были вместе пойти в выпускной класс, то даже и не заикнулась бы о школе. Но я невероятно упряма и скорее проткну ладонь вилкой, чем скажу Карен, что передумала.

Я стараюсь не думать о том, что в этом году Сикс не будет рядом. Я знаю, как она рассчитывала на эту учебу по обмену, но эгоистичная часть меня надеялась, что у нее ничего не получится. Меня пугает мысль, что придется войти в двери школы без нее. Впрочем, я понимаю, наше расставание неизбежно и однажды мне придется столкнуться с реальным миром, где помимо Сикс и Карен есть и другие люди.

А пока нехватку житейского опыта мне заменяют книги. Но жить в придуманной стране нельзя. Чтение познакомило меня с (возможно, преувеличенными) ужасами обучения в старших классах: трудные первые дни, группировки, подлые девушки. Сикс говорит, что благодаря знакомству с ней в школьной среде обо мне уже сложилось некоторое представление, однако это вряд ли поможет. Сикс не способна хранить целибат, а некоторые парни, с которыми я встречалась, наверняка не способны хранить секреты. Из-за сочетания этих двух факторов мой первый школьный день обещает быть ну очень интересным.

Не сказать, что меня это волнует. Я иду в школу не для того, чтобы завести друзей или кого-нибудь впечатлить, так что пока моя сомнительная репутация не мешает конечной цели, я это как-нибудь переживу.

Надеюсь.

Убедившись, что дверь заперта, Грейсон возвращается к кровати и порочно усмехается.

– Хочешь маленький стриптиз?

Покачивая бедрами, он медленно тянет футболку вверх, обнажая накачанные тяжким трудом кубики пресса. Я стала замечать, что он показывает их при любой возможности. Типичный плохиш-эгоист.

Раскрутив футболку над головой, Грейсон швыряет ею в меня, и я смеюсь. Потом он опускается на меня, подсовывает ладонь под затылок – и мои губы снова во власти его рта.

В первый раз Грейсон пробрался в мою спальню почти месяц назад и сразу дал понять, что не ищет серьезных отношений. Я заверила парня, что в этом смысле он меня не интересует, и мы сразу поладили. Конечно, он один из тех немногих знакомых, с которыми я столкнусь в школе, и боюсь, как бы это не испортило то хорошее, что есть между нами, – то есть совершенно ничего.

Он здесь меньше трех минут, а уже запустил руку мне под футболку. Да уж, он сюда явно не поболтать явился. Его губы спускаются на мою шею, и я, пользуясь передышкой, глубоко вдыхаю и снова пытаюсь что-нибудь почувствовать.

Ну хоть что-нибудь.