На сей раз я боролась со своим желанием честно сказать, что не считаю последнюю книгу Конрада²⁶⁷ хорошей. И вот сказала. Мучительно (слегка) находить недостатки у того, кого почти безоговорочно уважаешь. Не могу не думать, что вокруг него нет людей, способных отличить хорошую прозу от плохой, а еще, будучи иностранцем, говорящим на ломаном английском и женатым на какой-то дуре, он все сильнее цепляется за то, что у него когда-то получалось, но только нагромождает одно на другое, а в итоге получается, скажем так, плохая мелодрама. Не хотела бы я увидеть свое имя на книге «На отмелях». Но согласится ли со мной хоть кто-нибудь? И все же ничто – совсем ничто – не изменит мое о ней мнение. Возможно, будь это роман начинающего автора или друга… Нет, даже тогда я бы не уступила. Не я ли недавно раскритиковала пьесу Марри, похвалила рассказ КМ и подвела итоги Олдосу Хаксли²⁶⁸? И разве Роджер не попирает мой профессионализм, когда во всеуслышание перевирает мои ценности? Бедняга Роджер продал всего три или четыре наброска. Эти бесчисленные висящие картины, они как дурнушки на танцах, и никто не даст за них ни пенса. По словам Нессы, Роджер ни о чем другом и думать не может, а они не знают, что сказать. Да и что тут скажешь, если плохие картины просто не продаются?!

В воскресенье я в последний раз пила чай на Виндмилл-Хилл 5 – последний, но не очень приятный. (Это явно не то, что я хотела сказать, но круговорот событий вокруг постоянно меня отвлекает.) Да и Эмфи отвлекала нас раз десять. Джанет²⁶⁹ вернулась к обсуждению продажи мебели и переезда в деревню, как будто это ее тяготит и она пытается убедить себя, что решение звучит разумно. Постоянно входила Эмфи, чтобы показать мне то чайную чашку, то позолоченную урну. «Мы точно решили насчет Челлини²⁷⁰ и Библии?» – спрашивала она, в очередной раз отвлекая и заставляя отвечать. Я не знаю, о чем мне хотелось поговорить – о чем угодно, я полагаю, лишь бы не об этой ерунде. Еще и сильный ливень действовал угнетающе, а потом я вернулась домой и обнаружила, что Нелли объявила себя умирающей, послала за другим врачом и совершенно испортила вечер бедняге Л. Нелли до сих пор в постели и, похоже, болеет тем же, чем мы болели на Рождество, но сейчас она бодра и благоразумна, а завтра, возможно, поедет домой, когда мы отправимся в Монкс-хаус. С каждым разом ждешь этого все сильнее; ужасно жарко; даже здесь каждый цветок с красными или белыми оборками; можно будет увидеть новую кухню, но это я опишу позже.

29 июня, вторник.

Возвращение из Родмелла разочаровало, словно поднесенную к губам чашу удовольствия вырвали из рук. Сначала мы с энтузиазмом вырубили лавровую изгородь, расчистив вид на холмы. На следующее утро у Л. снова заболела рука – она опухла, ныла и портила каждое мгновение, которое должно было приносить счастье. Погода тоже не давала покоя. Один из дней мы полностью потратили на Саксона и Барбару²⁷¹. У бедняжки Барбара выдающийся нос и четкие признаки преждевременной зрелости. Ее жизнь – сплошная каторжная рутина, и меня охватывает жалость, когда я вижу, что человеческая жизнь – это вещь, которую по необходимости приносят в жертву. Похоже, у нее не было выбора. Сначала Ник²⁷², потом ребенок – все ее планы и пути в жизни начертаны рукой судьбы, поэтому их не избежать. Вот она и идет своей дорогой. Наше поколение ежедневно страдает от кровопролитной войны. Даже я пишу рецензии вместо романов из-за тупиц в Вестминстере и Берлине. Саксон был изящным и энергичным. Новая кухня, по-моему, удалась, хотя я и не повар. Вчера мы вернулись домой и застали Лотти с ее зловещими предчувствиями, потому что Нелли стало хуже и т.д. Все мы были в тревожном напряжении, пока Лотти, добившись необходимого эффекта, не снизошла до подробностей, которые оказались не такими уж страшными. Эти бедные и несчастные прибегают к многочисленным уловкам, чтобы к ним лишний раз не придирались, но правда всегда оказывается приземленной.

Вчера я ужинала с Нессой. Мой рассказ о слугах померк на фоне ее действительно удивительной новости: на танцах миссис Рассел²⁷³ погиб человек. Они сидели на крыше в окружении свечных ламп и стульев. Мужчина, вставший, возможно, чтобы прикурить, перешагнул через край и упал с высоты 30 футов [≈ 9 м] на тротуар. Только Адриан видел, как это произошло. Он позвал врача, который был среди присутствующих, и очень спокойно и храбро – так показалось Нессе – перелез через стену в сад, куда упал мужчина, и помог врачу. Но надежды не было, и человек умер в машине скорой помощи. Мероприятие остановили. Несса говорит, что молодое поколение бессердечно. Никто не расстроился, а некоторые даже звонили по телефону, чтобы узнать, где еще есть танцы. Тетя Лу все испортила своей американской жизнерадостностью. Странно, что чувствуешь себя падающим, когда сидишь на высоте. Мужчину звали [Генри Бриджес] Райт, ему был 21 год – он зачем-то носил с собой свидетельство о рождении. Его знала только девушка, с которой он пришел. Приехали родители Райта, богатые сельские жители; им показали место и сказали только, что «вот здесь он упал». Ну а что еще скажешь?! Тетя Лу изложила свою версию произошедшего: «Не трагедия – ни в малейшей степени не трагедия… Одна только мачеха и семеро детей, а для него – бедного мальчика – все закончилось». Как это странно – умереть на танцах с незнакомцами; прийти в вечернем наряде, и вдруг все закончилось – мгновенно и так бессмысленно. Пиппа их предупреждала. Ни в одном из трех домов нельзя было пить бренди.

6 июля, вторник.

Как обычно, слишком много всего хочется написать, но мы работаем как вол над книгой Моргана²⁷⁴, и у нас нет времени на ерунду. Отдыхаем по мере возможности. Все это из-за выбранной бумаги, которую нужно скреплять с корешком. Похоже, Морган произведет фурор, хотя я, как критик, не до конца понимаю, в чем причина. Да и критик ли я? Взять хотя бы книгу Конрада. Мы были на первом обеде в редакции «Athenaeum» – длинная вереница незначительных работников умственного труда, поедающих плохие блюда²⁷⁵. Кэтрин сидела напротив, и я слышала, как она восторженно расхваливает эту самую книгу. Обратившись к ней, я, наконец, призналась в том, что мое мнение совершенно противоположно, после чего она замялась, как и я. Но кто же прав? Я до сих считаю себя истинным провидцем – единственным независимым голосом в хоре послушно блеющих овец, единодушно хвалящих книгу. Они всегда берутся за это, когда заканчиваются пьесы; таково мое мнение. Обед был немного мрачным и профессиональным – я будто бы заглянула в прачечную и увидела, как голые Салливаны, Паунды²⁷⁶, Марри и Хаксли стирают свое грязное белье в тазах. Я понимаю, что этому легко возразить, но не могу избавиться от ощущения, что если бы там присутствовали Литтон, Роджер, Дезмонд, Морган, Несса и Дункан, то атмосфера была бы менее душной. Однако я довольно язвительна в отношении Марри, думаю, из-за его писательского таланта, и, видит Бог, рассказы Кэтрин всегда меня напрягают. Мой рассказ²⁷⁷ отметили Сидни и миссис Шифф²⁷⁸ – странно, что мои друзья перестали обращать на это внимание, а похвала и критика теперь исходят от публики. На выходные к нам приехал Джулиан; погода на редкость дождливая, временами так льет, что бегут ручьи.

13 июля, вторник.

О слуги! О рецензии! О погода! Так я пытаюсь уйти от написания надлежащего отчета о происходящем. Последние 10 дней Нелли мечется между слезами и смехом, жизнью и смертью; чуть только чувствует боль – сразу зовет меня или Л., дабы заверить, что она не смертельна. Потом рыдает и говорит, что никогда и ни за что это не переживет. Приходит врач. Бесчисленные таблетки и микстуры. Пот, бессонные ночи, рецидивы. Меня, как обычно, удивляет, что им удается прожить неделю и не умереть от грома, словно мухи. Нет в них подлинной сущности, а что касается разума, то, когда они в настроении, их можно уговорить, как уговаривают вернуться сбежавшую лошадь. И нет у Нелли ничего особенного – один из нас назвал бы это внутренним расстройством и выпил таблетку. Поэтому мы вынуждены принимать приглашения, ведь если кто-то придет к нам, то атмосфера в доме станет еще хуже. Но где же мы были? Лично я постоянно режу обложки. Не думаю, однако, что шумиха вокруг Моргана такая уж неожиданность. Мы даем рекламу в «Nation».

Теперь о рецензиях! Прошло, кажется, три недели, а я не написала ни строчки «Джейкоба». Как вообще с такой скоростью можно довести дело до конца? И все же это моя вина – зачем было браться за «Вишневый сад» и «Толстого» для Дезмонда²⁷⁹; зачем делать «Билль о перьях» для Рэй²⁸⁰? Больше я на такое не подпишусь. Что касается погоды, то в данный момент солнце светит как-то иначе, поэтому буду заканчивать писать. Правда, вряд ли это продлится долго. Скорее всего, солнце высушит только верхний слой земли, который сейчас больше похож на болото. И все же, о чем я думаю? О том, что Кэ захватила Орлиное гнездо и что лучше бы оно было моим²⁸¹.

Родмелл

2 августа, понедельник.

Банковский выходной. Я как раз пеку пирог и спешила к этой странице в поисках убежища, дабы заполнить время между выпечкой пирога и хлеба. Бедный несчастный дневник! Вот как я с тобой обращаюсь! Какой же ты труженик! Утешайся хотя бы тем, что я привезла тебя из Лондона, чтобы не писать на всяких обрывках, которые вечно теряются. Наш сезон закончился неожиданно; шторы задернуты засветло. Не стыдись я своего эгоизма, я бы могла придать своей метафоре буквальный смысл, учитывая, что мне пришлось уйти с грандиозной вечеринки Нессы в 11 вечера, дабы не волновать Л. и быть готовой к сбору вещей и отъезду на следующее утро²⁸². (Теперь к пирогу.) Да, именно из-за пирога и хлеба я ничего не писала два дня – сейчас уже среда, 4 августа. Итак, мы собирали грибы в Эшеме, и так много всего нужно написать (а еще поглядывать в окно, чтобы миссис Дедман, когда придет, не увидела Л., принимающего ванну на кухне), что я никак не могу начать.