Но сейчас я твержу, что лето закончилось – мокрое, изнурительное, часто испорченное головной болью, – таким был август. Сентябрь лучше. Как же я была счастлива, когда писала о Донне здесь, наверху; когда десятки раз гуляла в одиночестве; и в какую ярость пришла в тот день, когда обнаружила на холме это уродливое строение, которое назвала «ужасом Хэнкока», а потом мы много-много раз играли в буль, и случился великий финансовый кризис, а потом поездка к Дотти и Исдейлам, да еще грандиозный калейдоскоп разговоров, который я пережила молча, то есть не присоединяясь и не ища удовольствия от бесед, в конце прошлой недели. В гостиной стоят корзины, полные яблок, и их все больше, а я должна всерьез заняться уничтожением и приведением в порядок своих бумаг за два месяца.

5 октября, понедельник.

Тависток-сквер 52.

Заметка: я вся трепещу от удовольствия и никак не могу продолжить «Письмо к молодому поэту», ведь только что позвонил Гарольд Николсон и назвал «Волны» шедевром. Ох! Значит, все было не зря. Я имею в виду, что эта идея, которая пришла ко мне здесь, оказывает влияние и на других людей. Сейчас выкурю сигарету и успокоюсь.

8 октября, четверг.

Что ж, продолжу свой эгоистический дневник: я не очень-то волнуюсь, нет. И хотя я держусь подальше от всех этих разговоров, ведь «Волны» – это, как ни крути, мое приключение, путешествие в одиночку, все же старое доброе ЛПТ, которое подмигивает, улыбается и покровительствует мне, – длинная, особенно для ЛПТ, добрая и откровенная рецензия, – не очень-то меня волнует. Как, впрочем, и рецензия Гарольда в «Action»²⁴⁴. Да, в какой-то степени; конечно, я была бы несчастна, если бы меня раскритиковали, но мне, слава богу, это, похоже, не грозит; к тому же мы ужасно устали от людей и посылок.

Не знаю, хорошо это или плохо, но я чувствую отстраненность – в том смысле, что «Волны» совсем не такие, как о них говорят. Странно видеть (в «Times») похвалу в адрес моих персонажей, которых по моей первоначальной задумке вообще не должно было быть. Но я вымотана; хочу пустошей, холмов и спокойного пробуждения в своей просторной спальне. Сегодня вечером выступление [ЛВ] на радио; завтра – Родмелл. На следующей неделе мне придется терпеть шум.

9 октября, пятница.

В самом деле, эту непонятную книгу принимают лучше, чем любую другую. Приличная заметка в самой «Times»²⁴⁵ – впервые меня отметили. И книга продается – вот уж неожиданность, и как странно, что люди читают такую сложную вещь.

14 октября, среда.

Заметка. Со времен «Волн» мой разум не выносит напряжения при писательстве, которое требует ограничений. У меня даже мышцы напряжены. Вот почему я отложила Донна и решила отметить, что по продажам «Волны» обошли все мои книги: продано почти 5000 экземпляров, и мы печатаем еще²⁴⁶; письма пока только от Хейворда²⁴⁷ и Этель. Никто из тех, кому я отправила книгу в подарок, не ответил. Это молчание всегда длится неделю-другую. Рецензии, похоже, самые благоприятные. Как-то так. Вите роман показался ужасно скучным, по крайней мере первые 100 страниц. «Что мне сказать Вирджинии? Нет сил читать до конца». Звонит Дотти. «Никак не могу дочитать». Два часа спустя: «Уже лучше». И все же Вита считает роман невероятно интеллектуальным: «Все как будто сказано одним человеком; глубокое одиночество души; никогда не полюблю так, как другие…». Боже мой, я потратила целых двадцать минут на то, чтобы набросать текст о кухарках²⁴⁸ – настолько мне нужны рассредоточенность и веселье. Ох, какая это была пытка! Теперь же все навалилось разом. У меня буквально болит голова, а причин тому слишком много: например, я постоянно представляю себе «Дерево» [?]. «Помогите, помогите, остановись, хватит! – взываю я к своему разуму. – Не мучай меня больше». Сегодня вечером «Губители» и ужин с Витой, Л. и Этель в «Эйфелевой башне»²⁴⁹.

15 октября, четверг.

Разговор вчера вечером. Штулик в «Эйфелевой башне». Разговор о Шницлере²⁵⁰: «Говорю вам, он принес сюда шесть картофелин и мешок муки». Он сказал: «Отдайте их моим людям. Мне они не нужны». Подумать только, шесть картофелин и мешок муки. Он сказал: «Мой народ голодает. Мне не нужны ваши подачки…».

Этель Смит: Но они и слышать не слышали о Шницлере. Мы не музыкальны… Англичане не творцы. Вы принадлежите к той единственной расе, где каждый встречный на улице – музыкант.

– Конечно, они слышали о Шницлере… И он сказал: “Возьмите – мне они не нужны. Отдайте их голодающим.” Шесть картофелин и мешок муки.

У Штулика была чуть ли не истерика и к тому же легкое опьянение:

– Мое сердце заколотилось, когда я увидел, как вы вошли (он кланяется мне, приложив руку к сердцу)… Прошло много лет с тех пор, как вы приходили сюда – вы жили на Бедфорд-сквер, в студии, еще там была леди Отто [Оттолин Моррелл], она тоже приходила… Но у меня чуть сердце не выпрыгнуло, сэр, когда я увидел вас после стольких лет. Вы вошли в зал, и я почувствовал…

При этом он так корчился, будто плыл со скрещенными на груди руками. В углу сидели Рекс Уистлер²⁵¹ и Малкольм Баллок²⁵². Этель, одетая в бледно-голубое платье и белые туфли с пряжками, рассказывала о «Парсифале»²⁵³ и нашей ссоре. Местами «Губители» энергичны и даже красивы; активны, абсурдны, экстремальны; чувствуется молодость, словно какая-то песня Этель рвалась наружу, но была задушена.

17 октября, суббота.

Еще заметки о «Волнах». Продажи за последние три дня упали до примерно пятидесяти книг в день – после того грандиозного скачка, когда мы продали сразу 500 штук, но шумиха, как я и предсказывала, быстро утихла. (Но я вообще не думала, будто мы сможем продать больше трех тысяч штук.) Происходит следующее: читатели библиотек не могут дочитать до конца и отсылают свои экземпляры обратно. Итак, я предсказываю, что продажи теперь будут идти ни шатко ни валко, пока не достигнут цифры в 6000 экземпляров, а затем почти остановятся, но не полностью, ибо книга была встречена, цитирую стандартные фразы без всякого тщеславия, аплодисментами. В провинции ее читают с восторгом. В общем-то я, как сказал бы Л., тронута. Неизвестные провинциальные рецензенты почти единодушно говорят: «Вот миссис Вулф выпускает свою лучшую работу, которая не может быть популярной, но мы ее все равно уважаем и находим “Волны” захватывающей книгой». Я действительно рискую стать ведущей романисткой, причем не только среди интеллектуалов. Книга действительно читается очень медленно – не только Вита и Дотти находят первые 100 страниц невероятно скучными, – ведь я пока (спустя 10 дней после публикации) получила лишь три письма о ней. Восторг Нессы – самое яркое пятно²⁵⁴. Если честно, низкие продажи оказали благоприятное воздействие, укрепив и успокоив меня, так что я могу вернуться к работе и уже не испытываю трепет, хотя и ожидала абсолютного успеха. Над чем же мне поработать? Вокруг витает множество идей.

20 октября, вторник.

Вчера я неслась на всех парах и проработала елизаветинцев. Хочу написать главу под названием «Некоторые елизаветинцы»²⁵⁵ в качестве вступления ко второй части «Обыкновенного читателя».

Вчера вечером меня навестил Питер Лукас. Нет, он не прочел «Волны», зато написал эпос. Он вечно трудится в поте лица, будто шахтер, покрасневший; эгоистичный; милый, обаятельный, бойкий, жесткий, ненаблюдательный; не писатель, имею в виду я, хотя настроенный писать и даже ставящий в театре пьесу²⁵⁶. Обе наши книги идут с трудом, но у Л., как мне кажется, семимильными шагами, будто слон сквозь подлесок. Ласки²⁵⁷ говорит, вторя другим рецензентам, что это шедевр. Мы же, авторы шедевров, сохраняем спокойствие и просто получаем удовольствие. Например, в прошлую субботу (осень все глубже) мы ездили на автомобильную выставку и по достоинству оценили машину «Star»²⁵⁸, которую могли бы и купить, если бы захотели. Неожиданная смена темы. Лотти осталась без работы, а у миссис Хант²⁵⁹ нет никаких вакансий. Как же все изменилось за последние два-три года!

О, эта небесная синева в световом люке – дай бог, чтобы она продержалась до выходных, когда мы поедем в благословенный Родмелл. Понемногу присматриваюсь к домам и подумываю о переезде. Все дома меркнут в сравнении с нашим. Меня попросили стать крестной матерью дочери Ноэль Ричардс²⁶⁰, которая, однако, отказывается от приглашения на ужин. Выборы идут полным ходом. На днях у нас ужинали Пломер и Добри²⁶¹. Он посредственный проныра; его дед – ростовщик из «Ярмарки тщеславия»²⁶².

23 октября, пятница.

Ох, как же я бы несчастна, подавлена и разочарована – это не преувеличение – из-за того, что ЛПТ уделили книге «После потопа» всего полколонки, причем в ней сплошное принижение²⁶³. Но не то чтобы я переживала дольше секунды по поводу вымещения их политической злобы на книгах, с которыми они не согласны. Однако Л. говорит и искренне верит, что это ставит крест на книге – да, именно так он и считает. Говорит, его десятилетний труд псу под хвост и продолжать нет смысла. Аргумент Л. заключается в том, что он написал книгу для широкой публики, которая, увы, находится во власти библиотекарей, а те в свою очередь ориентируются на ЛПТ, и ни один библиотекарь не посоветует читателям тратить 15 шиллингов после такой рецензии, поэтому, сколько бы Ласки и другие эксперты ни рукоплескали, что они и делают в серьезных еженедельниках, его книга мертва, а время потрачено зря. Остается только аудитория экспертов, а их не так много, поэтому продажи не достигнут и пятисот экземпляров за 6 месяцев и т.д. Я, со своей стороны, считаю, что это очень любопытный и наглядный пример психологии Л. В воскресенье он сказал мне, что этому суждено было случиться, – и все же мы редко бывали счастливее, чем сейчас, – правда, он ожидал целую колонку оскорблений или даже полторы, но никак не половину. Но эти аргументы, которые мы обсуждали и разбирали, осмелюсь сказать, часов шесть, гуляя по площади и сидя у камина, совершенно выветрились у меня из головы. Все дело в его странном пессимистическом нраве – это что-то более глубинное, чем разум, удушающее и запутанное, с чем невозможно справиться. Грипп оказывает точно такой же эффект, то есть высвобождает иррациональное уныние, которое я замечаю у всех Вулфов и связываю с многовековым угнетением. Мир против нас и т.д. Ну и как им смеяться над половиной колонки? И когда я сегодня утром неосторожно сказала: «На меня написали рецензию в “Manchester Guardian”²⁶⁴», – Л. ответил: «Длинную?». И я, чувствуя себя матерью несчастного, обиженного маленького мальчика, ответила: «Да». Боже, что за люди!

За окном льет как из ведра; поедем ли мы в Родмелл?

30 октября, пятница.