Уже достаточно поздно, свет выключен во всех домах, кроме парочки, но я все равно двигаюсь тихо, сжимая в одной руке свой маленький чемоданчик. Когда я подхожу к фасаду обветшалого здания, то тихо фыркаю оттого, что кто-то просто подпер входную дверь камнем. Полагаю, это избавит меня от необходимости вскрывать замок, чтобы попасть внутрь.

Лифт не работает, но я бы все равно им не воспользовался. Вместо этого я направляюсь к лестнице, стараясь ступать как можно тише, пока поднимаюсь к ее квартире. В коридоре тихо, если не считать приглушенных звуков чьего‐то работающего телевизора чуть дальше по коридору. Уже поздно, так что в этом есть смысл, и никаких неожиданных сюрпризов быть не должно.

Тихо вздохнув, я присаживаюсь на корточки перед дверью квартиры Уиллоу, достаю отмычку и вставляю ее в замок. В таком дерьмовом месте, как это, вряд ли будет какая-то тонкая или изощренная система, позволяющая не пускать людей в квартиры, а я проделывал это столько раз, что знаю все наизусть.

Я вставляю отмычку внутрь и поднимаю, дважды встряхиваю, а затем еще раз. После чего нажимаю вниз, и…

Замок открывается совершенно беззвучно, я чувствую, как ручка поддается под моей ладонью.

Я позволяю себе слегка улыбнуться, довольный хорошо проделанной работой.

Вскрытие замков – дело тонкое, и когда все получается так, как я представлял в своей голове, это приносит большое удовлетворение. В этом есть логический порядок, и каждый раз все должно работать одинаково. В нашем хаотичном мире наличие таких мелочей и постоянных ритуалов придает мне ощущение спокойствия, которое я не могу описать словами.

Я открываю дверь в квартиру Уиллоу, радуясь, что та не скрипит, несмотря на дерьмовые ржавые петли, на которых она держится. Я проскальзываю внутрь, как тень, и закрываю дверь так же бесшумно, как и открыл ее.

Мы с братьями сейчас управляем мастерской, но раньше много раз занимались взломами и проникновениями – особенно в тех случаях, когда нам приходилось выполнять некоторые задания для Мистера Икса. Для него не существует слишком мелкой работы, поэтому у всех нас есть обширный набор навыков, которые мы способны проявить, когда нужно.

Пробираться по квартире Уиллоу легко, и практика научила меня инстинктивно переступать через те места, где половицы обычно скрипят и выдают незваных гостей. Я огибаю ее мебель и ставлю чемоданчик на диван, затем открываю крышку, сразу же тяну руку туда, куда обычно кладу крошечные камеры.

В квартире темно, но я использую маленький фонарик, чтобы выбрать лучшие места для размещения камер. Одну ставлю рядом с дверью, чтобы лучше видеть, как она входит и выходит из квартиры, и кто приходит к ней.

Если копы когда-нибудь заглянут навестить ее, я смогу это увидеть.

Еще одна камера примостится на кухне, в углу, что позволит мне получить наилучший ракурс обзора большей части помещения. Другая отправляется в гостиную, а затем я беру в руки последние две и на секунду задумываюсь.

Это крошечная квартирка всего с одной спальней, и я подкрадываюсь поближе к двери спальни и замираю, прислушиваясь. Все, что я слышу внутри, – это тихое, ровное дыхание, поэтому кладу руку на дверь и открываю ее. Она слегка поскрипывает, и я хмурюсь, бросая взгляд на кровать. Никакого движения нет, поэтому я выдыхаю и подхожу ближе, держась в тени.

Уиллоу лежит на кровати, свернувшись калачиком под одеялом. Насколько я могу судить, на ней рубашка с длинными рукавами, а еще она закутана в одеяла. В комнате тепло, у нее на лбу блестят капельки пота, так что, очевидно, ей слишком жарко. Тогда какой смысл надевать так много одежды, ложась спать?

Уличный фонарь за ее окном освещает комнату ровно настолько, чтобы я мог ее отчетливо видеть. Свет блестит на ее светлых волосах, привлекая мой взгляд и удерживая внимание дольше, чем обычно.

Не знаю почему, но это почти гипнотизирует меня, и я не могу отвести взгляд.

Я подхожу немного ближе, гляжу на нее, лежащую на кровати. Она дышит тихо, и время от времени ее лоб морщится, а затем разглаживается, как будто ей снится что-то непонятное.

У меня чешутся пальцы, и я поддаюсь желанию протянуть руку и вытащить складной нож, который почти все время ношу с собой. Лезвие открывается с тихим звуком, едва слышным в комнате. Серебро лезвия сверкает в лучах света, падающего снаружи, когда я подношу его ближе к горлу Уиллоу, делая это медленно и обдуманно.

Логичнее всего было бы убить ее. Мы можем возиться с камерами, наблюдать за ней и ожидать, когда она облажается и сдаст нас, но было бы намного проще просто перерезать ей горло прямо здесь и сейчас.

Я мог бы разгромить это место, чтобы все выглядело как ограбление. Подобные убийства происходят в Детройте каждый день, особенно в этой части города, и никто, кроме ее семьи и друзей, вероятно, даже не подумал бы о чем-то другом. Это избавило бы Мэлиса от необходимости убивать ее, а Рэнсому не пришлось бы этого видеть.

Я подношу нож ближе к коже, почти касаясь мягкой, бледной плоти ее шеи. Это было бы так просто. Один удар, и она истекла бы кровью в своей постели. Я мог бы ускользнуть, а затем стереть все следы того, что когда-либо был здесь.

Но затем ее губы приоткрываются, она слегка поворачивается в постели и издает тихий вздох. Мой взгляд прикован к нежно-розовому изгибу ее губ – от этого зрелища мой член слегка подергивается в штанах. Во мне поднимается раздражение, возникающее из-за этой краткой вспышки возбуждения, и я подавляю обе реакции, медленно и размеренно дыша. Очевидно, мне придется потом дрочить, раз подобное на меня подействовало.

Я позволяю себе испытывать возбуждение только в определенные дни. Выделяю время для того, чтобы подрочить три раза в неделю, точно так же как нахожу время для стирки или уборки на кухне. В остальное время я этого не чувствую и не позволяю себе этого чувствовать.

Возбуждаться при виде этой девушки необычно и не запланировано, и я это ненавижу. Совершенно точно ненавижу.

То, как ее волосы рассыпаются по подушке, и то, как мой взгляд то и дело возвращается к ее шее и губам, вызывает у меня еще большее желание убить ее. Она отвлекает, она обуза, а у нас нет времени ни на то, ни на другое.

Пальцы крепче сжимают рукоять ножа, и я прищуриваюсь, подталкивая себя сделать это. Перерезать ей горло и покончить с этим. Но я не двигаюсь. Что-то останавливает меня, и через несколько секунд я вздыхаю и убираю нож.

Взгляд еще раз пробегает по телу Уиллоу, а затем я поворачиваюсь к ней спиной.

Убивать ее в любом случае не имело бы смысла.

Мы договорились оставить ее в живых, и нарушение этого условия привело бы к беспорядкам в нашей семье, чего никто из нас не хочет. Поэтому, убедившись, что в каждой комнате ее квартиры есть камеры, я собираю остальные свои вещи и ухожу, запирая за собой дверь.

На обратном пути все тихо, улицы почти пусты в этот час, даже в таком большом городе, как Детройт. Когда я возвращаюсь домой, Мэлис еще не спит, сидит на кухне с бутылкой виски, почти наполовину пустой. Стакана не видно, а это значит, что он пьет прямо из бутылки.

Его правое предплечье покраснело и местами распухло. Похоже, он в последнее время снова работал над татуировкой, которую сам себе набил. Этому он научился в тюрьме, так же, как и бегло говорить по-русски.

Я тоже знаю этот язык, благодаря тому, что отец заставлял меня его учить, но я никогда по-настоящему не говорю на нем, если только не разговариваю с Мэлом. Рэнсом знает немного – по крайней мере, достаточно, чтобы понять, когда мы говорим о нем гадости по-русски. Он понимает больше, чем может сказать, но у него и нет реальной причины знать язык лучше.

– Дело сделано, – говорю я Мэлису.

– Хорошо.

Он раскачивается на спинке стула, пока не дотягивается до стойки позади себя. Его пальцы обхватывают два бокала, и он снова наклоняется вперед, с глухим стуком опуская металлические ножки стула на пол. После этого брат наливает виски на два пальца, затем передает один стакан через стол мне.

Я едва бросаю на него взгляд, качая головой. У Мэлиса и Рэнсома никогда не возникало проблем с тем, чтобы позволить себе расслабиться, когда им захочется, но я вообще мало пью.

– За маму, – произносит Мэлис, прежде чем я успеваю отказаться. Мы оба знаем, что я не могу сказать «нет».

– За маму, – тихо повторяю я, поднимая бокал. Янтарная жидкость поблескивает на свету, когда я взбалтываю ее, и на секунду я задерживаю бокал в руке, позволяя себе подумать о маме и о том, как сильно по ней скучаю.

В молчаливом тосте мы поднимаем бокалы за женщину, которую так сильно любили. Которая так сильно любила нас.

Мы оба опрокидываем виски, и оно обжигает изнутри.

Мэлис со стуком ставит стакан на стол и вздыхает. На этот раз он не выглядит злым на весь мир, просто немного усталым.

– Все кончено, – говорит он, уставившись на стакан на столе. – Мы сделали это.

– Сделали, – соглашаюсь я. – Мы убили человека, который убил ее.

– Он заслуживал худшего. Этот ублюдок заслужил тот гребаный ад, который мы могли на него обрушить. – Мой близнец сжимает пальцы в кулак на столе.

Я наблюдаю за ним секунду, а затем пожимаю плечами.

– Он получил по заслугам. Вот что важно.

– Да.

– Я иду спать, – говорю я брату.

Он кивает, и кажется, снова погружается в свои мысли. Я протираю свой бокал для коктейлей и ставлю на место, после чего беру свой чемоданчик и направляюсь в свою комнату. Пока я поднимаюсь по лестнице, мысли путаются, и я провожу языком по зубам, ощущая вкус остатков выпитого виски.

Мэлис сказал, что все кончено, но в каком-то смысле это неправда.

Николай мертв, я стер все, что могло указать на нас, как на его убийц, а бордель сгорел дотла. Но девушка осталась.

Она – оставленная улика. Неожиданность. Она стала поворотным моментом в нашем гладко продуманном плане.

Мне это не нравится.

Мне это ни капельки не нравится.

Мы ничего о ней не знаем, поэтому не можем предсказать, что она предпримет. Это означает, что она и дальше будет оставаться для нас непредсказуемой опасностью, и я слегка скрежещу зубами при мысли об этом.

Я сказал Мэлису, что иду спать, но вместо этого настраиваю программу на своем компьютере, чтобы посмотреть записи с камер, которые установил в ее квартире. Все работают идеально, мне видны ракурсы каждой комнаты. Я переключаюсь на ее спальню, выводя изображение на самый большой экран. Она все еще там, свернулась калачиком в постели и теперь спит на боку. Время от времени она дергается и в какой-то момент еще глубже зарывается в одеяла, несмотря на то что ей все еще очень жарко.

Уже поздно, и у меня был чертовски долгий день. Мне нужно лечь спать, чтобы не чувствовать себя измотанным, когда завтра в шесть тридцать утра, как всегда, зазвонит мой будильник.

Но еще какое-то время я просто наблюдаю за ней. Она вызывает у меня любопытство, пусть я этого и не хочу.

7
Уиллоу

В своих снах я вижу их троицу. Рэнсом. Мэлис. И Вик.

Мэлис в ярости бьет кулаком по стене, оставляя на ней вмятину. Рэнсом улыбается, но улыбка почему-то не отражается в его сине-зеленых глазах. Он что-то говорит, но я не слышу, что именно, из-за ярости Мэлиса. Тихий Вик просто стоит в уголке, впитывая информацию. Его глаза холодны и непроницаемы, он не говорит и не двигается. С таким же успехом он мог бы быть роботом, наблюдающим, но не взаимодействующим, и от этого у меня по спине пробегает холодок.

Русский тоже там. Вот он уже на кровати, прижимает меня к матрасу. Его руки на моем теле, они касаются меня, грубо ощупывают, и как бы я ни старалась вырваться, он продолжает удерживать меня на месте.

– Ты сама напросилась на это, – рычит он со своим сильным акцентом. – Ты не можешь сказать «нет».