На остальные фотографии, сделанные под разными углами профессионалом из команды экспертов-криминалистов, нельзя было смотреть без содрогания. Первая серия снимков показывала жертву in situ^[8], прямо на улице. Один кадр был снят на широкоугольный объектив и охватывал все место преступления, дальше шли крупные планы. Блондинка лет сорока, в шортах и окровавленной футболке, висела на ограде, пронзенная насквозь. Кровь лужицами цвета нефти собралась под жертвой и запеклась на подбородке, как будто прикрыв его бородой.

Вторую серию снимков сделали уже в морге. На одном был показан крупным планом рот покойницы, с почерневшим обрубком, оставшимся от языка.

Окинув взглядом бледные лица коллег, Грейс вспомнил слова своего бывшего начальника, которые тот произнес много лет назад: «Никакой мундир не сможет защитить тебя от потрясения».

Всего несколько раз за долгие годы работы с Поттингом Грейс видел его таким неразговорчивым.

Лицо Уайльд словно бы покрылось пеплом. Кевин Холл тоже молчал.

– Да уж, не лучшее зрелище, – пробормотал Брэнсон.

– Шеф, а вам не кажется, что отрезанный язык должен иметь символическое значение? – осведомился Поттинг.

– Своего рода предупреждение, что не надо болтать лишнего, да, Норман? – ответил Грейс. – Вполне может быть.

– Точно! – воскликнул Кевин Холл, до поступления в полицию работавший продавцом книг. И добавил: – Кстати, есть хорошая цитата, уж не помню, где это читал: «Острое слово хуже меча. Раны от клинка заживают, а от злого языка – нет». Ну это, конечно, не совсем к нашему случаю подходит. – Высказавшись подобным образом, Кевин смущенно замолчал.

Норман Поттинг достал из кармана длинную коробочку, тонкую и черную, несколько раз затянулся и выпустил дым в потолок. А потом постучал электронной сигаретой по столу.

Грейс укоризненно посмотрел на него, но отчитывать не стал. После таких фотографий он и сам бы не отказался закурить.

– Наверняка здесь и впрямь присутствует определенный символизм. Возможно, что-то вроде предупреждения другим. Я так понимаю, что это и есть та самая дама, которой Джонни Фордуотер передал все свои сбережения… или, по крайней мере, думал, что передал их именно ей. Он ведь был уверен, что его возлюбленную зовут Ингрид Остерман, но теперь мы знаем, что это Лена Уэлч, жертва из Мюнхена, а преступники не только воспользовались ее обликом, но и саму тоже обманули.

Поттинг посмотрел на время и дату, значившиеся на фотографиях с места происшествия.

– Шеф, эти снимки сделаны в половине одиннадцатого вечера в понедельник. В это время мы с констеблем Уайльд опрашивали майора Фордуотера в аэропорту Гэтвик. Получается, что у него надежное алиби, так ведь?

– Ну да, полагаю, что так, – согласился Грейс.

– Что нам точно известно, сэр? – спросила констебль Уайльд, снова почувствовав себя неуютно при взгляде на фотографии. – Какова причина смерти?

– После вскрытия мы будем знать больше, – ответил Грейс. – Мюнхенская полиция заинтересовалась показаниями соседки, которая заметила в коридоре некоего мужчину: он шел в сторону квартиры Лены Уэлч незадолго до того, как ее обнаружили мертвой. Полагаю, женщина дала достаточно подробное его описание, включая красную обувь, и начальник мюнхенской бригады криминалистов работает с ней над составлением фоторобота.

– Я ведь уже говорил, шеф, хотя Фордуотер и бывший солдат, и до сих пор может самостоятельно добраться до туалета, но сейчас он не способен никого убить, особенно если речь идет о преступлении, совершенном в понедельник вечером в Мюнхене. Если только он не способен телепортироваться.

– Думаю, Норман, версию с телепортацией мы можем отбросить.

Грейс снова посмотрел на Уайльд, и та опять кивнула:

– Тут я полностью на вашей стороне, шеф.

16

26 сентября, среда

– Итак, Сьюзи Драйвер, как же вы меня вычислили? – поинтересовался Тоби Сьюард. История показалась ему довольно забавной и одновременно настораживающей.

Он включил громкую связь, чтобы не отрываться от приготовления пищи.

Сьюзи тем временем сидела на диване в гостиной уединенного викторианского особняка на Сомерхилл-авеню в Хове, с видом на Сад источника Святой Анны по ту сторону улицы, на его теннисные корты и ухоженные лужайки. Она погладила йоркширского терьера Бастера, свернувшегося клубочком рядом с хозяйкой, размешала ложечкой кофе и только потом ответила:

– По правде сказать, это было не так уж и сложно – с помощью одного друга моего сына, слегка сдвинутого на компьютерах. Знали бы вы, сколько у вас поклонниц… и не просто поклонниц, а дам, очарованных вами, включая и меня, женщин, мечтающих провести с вами остаток жизни.

– Ну и повезло же мне!

– Повезло? Нет! – отрезала Сьюзан. – Вы помните наш разговор по скайпу?

– Какой еще разговор?

– Я так и думала, что это были не вы. Мы разговаривали по скайпу десять дней назад, как раз перед моим отъездом в отпуск.

– Быть этого не может.

– В субботу, пятнадцатого сентября. Вы, или, вернее, Норберт Петерсен, еще признались мне тогда в неугасимой любви.

– В субботу, пятнадцатого сентября, мы с супругом плавали в Эгейском море, и там не было Интернета.

– Это вы так думаете, – добродушно заметила Сьюзи. – Но я-то знаю, что все было иначе. Вы заливались соловьем: говорили, как вам нравятся мои глаза, волосы, лицо. Сказали, что уехали по делам в Бахрейн и ждете не дождетесь возвращения в Англию, чтобы заключить меня в объятия. Вы были таким фривольным, доктор Петерсен… или мистер Гриффитс?

– Доктор Петерсен?

– Вы ведь геолог, правильно?

– Эй, отмотайте назад! Я геолог?!

– Да.

– Никакой я не геолог и вообще ничего в этом деле не понимаю. Я мотивационный оратор, веду бизнес-семинары.

– Ну это вы теперь так говорите.

– Что значит «теперь»?

– Не желаете посмотреть тот разговор? Я записала все на видео. Отправить его вам?

– Очень хотелось бы взглянуть.

– Файл очень большой, придется использовать протокол передачи.

– Жду с нетерпением.

– Думаю, вы найдете там много интересного.

– Черт! – вдруг вскрикнул Тоби.

– Простите?

– Это вы меня простите, – ответил он. – Я сейчас вскрыл кусок лобстера, и сок брызнул мне прямо в лицо.

– Это куда изящнее, чем измазаться яйцом.

– Я бы предпочел второй вариант.

– Скорее приведите себя в порядок, а то остальные ваши любовницы будут разочарованы. Вряд ли они отдадут все свои сбережения мужчине, по подбородку у которого стекает сок от лобстера.

17

26 сентября, среда

Рой Грейс и Клио пришли на родительское собрание. Они стояли в актовом зале школы Святого Кристофера, Рой держал в руке чашку кофе, а Клио – стакан с минеральной водой. Супруги не знали никого из родителей и детей, которые толпились у расставленных повсюду тарелок с печеньем и беседовали с учителями. Вообще-то, Бруно тоже должен был сегодня быть здесь, но не захотел.

Рой взглянул на часы: половина восьмого вечера. Через пятнадцать минут нужно уходить, чтобы успеть в ресторан, где они забронировали столик для ужина. Такси будет ждать у входа. А пока они поговорили с преподавателями географии, биологии, математики и английского языка. Ни один из них не высказал недовольства Бруно, но и похвал мальчик тоже не удостоился.

Краем глаза Грейс заметил директора, высокого и почти лысого, элегантно одетого мужчину лет пятидесяти, направляющегося прямо к ним.

– Мистер и миссис… или правильнее было бы сказать детектив-суперинтендант и миссис Грейс?

– И так и этак хорошо, мистер Хартвелл, – любезно ответила Клио.

– Очень рад, что вы нашли время прийти.

– А как же иначе? – удивилась она. – Нам очень интересно, как дела у нашего сына, насколько он здесь прижился. Расскажите, пожалуйста.

– Ну, хорошо… Я… мы… – Хартвелл замялся и на мгновение показалось, что он не находит нужных слов. – Так вот, Бруно славный мальчуган. Никаких сомнений. Очень вежливый.

Директор опять замолчал, неуверенно потирая ладони, как будто намыливал их.

– Учителя считают, что Бруно довольно независим. – И снова пауза. – Может быть, немного одинок. Вряд ли стоит этому удивляться, учитывая обстоятельства: мальчик лишился матери… тем более что покойная леди, как мне говорили, вела… э-э-э… скажем так, несколько беспорядочный образ жизни.

Грейс поморщился, но признал:

– Полагаю, это весьма точное описание его матери, особенно в последние годы, насколько мне удалось установить.

– Давайте смотреть в лицо фактам. У Бруно трудности с адаптацией, что неудивительно. Он потерял мать, которая, похоже, вовсе не была образцом для подражания. Переехал в другую страну. Раньше он был единственным ребенком, а теперь должен иметь дело с маленьким братом, мачехой и отцом, который до этого отсутствовал в его жизни. Добавьте сюда другой язык и культуру.

– Мы прекрасно это понимаем, – сказала Клио. – Но надеемся, что спокойная жизнь в любящей семье и заботливое отношение в вашей школе помогут все наладить.

– Несомненно, – кивнул Хартвелл и опять неуверенно замолчал. – К сожалению, относительно Германии существуют некоторые предубеждения, и мы заметили пару случаев травли, которую, конечно же, постарались решительно прекратить. Бруно вам об этом рассказывал?

Грейс посмотрел на Клио, и та покачала головой.

– Нет, – ответил он. – Ни слова.

– Думаю, Бруно разобрался с этим по-своему. Вообще-то, он очень уверенный в себе мальчик, в определенном смысле.

– Да, он такой, – подтвердила Клио.

Вид у директора стал задумчивый.

– Пару дней назад я поговорил с Бруно с глазу на глаз, и кое-какие его слова меня весьма удивили.

Казалось, преподаватель сомневался, стоит ли их повторять.

– И что же сказал наш сын? – подбодрила его Клио.

Хартвелл снова сплел руки, теперь уже в очевидном смущении.

– Так вот, я задал ему обычные вопросы, какие задаю всем мальчикам его возраста, чтобы получить представление об их интересах и подсказать учителям, в каком направлении работать. Я поинтересовался у вашего сына, кем он хочет быть, когда вырастет. Разумеется, большинство наших учеников еще не задумываются о будущей карьере. Однако Бруно ответил очень определенно… и, откровенно говоря, немного меня озадачил. Вы сами когда-нибудь спрашивали его об этом?

– Нет, – признался Грейс. – И что же он сказал?

– Так вот, он заявил, что хотел бы стать химиком или диктатором.

Усмешка Грейса тут же угасла, как только он заметил, насколько потрясена Клио.

– Химиком или диктатором? – переспросил он. – Неужели Буно прямо так и сказал?

– Именно, – подтвердил директор.

– А он не уточнил, диктатором какой страны? – осведомился Грейс.

– Я задал ему этот вопрос. И Бруно ответил со всей серьезностью, что пока еще окончательно не решил, но склоняется к Венесуэле.

– К Венесуэле? – удивился Грейс. – Но почему?

– Он сказал, что мог бы внедрить там такие же принципы защиты природы, как на Галапагосских островах, и побудить другие страны по всему миру сделать то же самое. Весьма впечатляющие мысли для мальчика его возраста, вам не кажется?

– А разве в Венесуэле диктатура? – спросила Клио.

– Хороший вопрос, – слегка смущенно протянул директор. – Нет, там демократия. Подозреваю, что Бруно еще слишком мал, чтобы понимать разницу.

Грейс ненадолго задумался, однако ничего не сказал. Он только надеялся, что Тэд Хартвелл прав.

Надеялся, но не был уверен.

18

26 сентября, среда

По пути домой супруги Грейс остановились поужинать в загородном пабе-ресторане «Рыжий лис». Сели за угловой столик, Рой взял джин с тоником для себя и настойку из цветков бузины для Клио, а потом они заглянули в меню.

Сначала заказали морские гребешки с черным пудингом в качестве закуски для Роя и чечевичный суп для Клио, затем ей – камбалу, а ему – жареную треску и большой бокал «Альбариньо», после чего перешли к обсуждению того, что рассказал о Бруно Тэд Хартвелл.

– Думаешь, это нормально, когда десятилетний мальчик собирается стать диктатором? – спросила Клио. – В смысле, у тебя самого были такие амбиции в его возрасте?