– И в третьих – должен не я, а мне, – от этого начинаю практически закипать внутри.

– И что же тебе должны?

– Банк, – вижу как у деда начинают округляться глаза.

Этот Хабаров конечно урод редкостный. Вместо того чтобы подписать документы о передаче прав на свой банк, он устраивает мне разборки в стиле а-ля девяностые. Замазывая туда ментов. Не понимая, что даже нулевые уже давно закончились. Сейчас действуют совершенно другими методами. Уже не надо подбрасываться наркотики в карман, чтобы закрыть человека. На него можно нарыть компромат. Что я собственно и сделал. Но этот придурок решил, что лучше всего будет меня просто убрать. По принципу: нет человека – нет проблем.

– Как же это так? Цельный банк? – Иван Степаныч резко всплескивает руками. Смотрит недоверчиво, с прищуром. Будто сканирует меня на вранье. Детектор лжи, епта…

– Совершенно верно, – спокойно отвечаю. – Целый банк. И еще все его дочерние предприятия.

Цвет его лицо меняется с желтоватого на багровый. Наверное, от услышанного у старика давление поднимается.

– Ну-у-у… За такое и убить можно.

– Можно. Но не нужно, – я иронично вскидываю брови и смотрю деду прямо в глаза. Ему по всей видимости становится немного неловко от своих слов.

Ну что сказать? Тролль высшего левела. Даже я так не умею.

Он несколько секунд мнется, откашливается, а затем выдает: «Прости меня старика. Ляпнул с дуру».

– Ничего. На правду не обижаются, – по большому счету я сам виноват. Надо было тогда Громова послушать. Но, я ведь самый умный. Самый расчётливый. И конечно же самоуверенный. А не мешало бы иногда попускаться и прислушиваться к старым товарищам. Тем более, что Егор не чужой человек нашей семье.

Я всегда жил как-то неправильно. Ничем и никем не дорожил. Сам с собою воевал. Сам с собою горевал. Ни с кем особо не дружил. Всё кому-то, что-то доказывал. Отцу. Матери. Учителям. Преподавателям. Соперникам за карточным столом. Пнулся, карабкаясь вверх. Падал. Разбивался. Снова лез. Стоял на пьедестале со всепоглощающей пустотой внутри. Я всегда был один. Всегда и везде. Я никогда не любил по-настоящему. Никого не пускал себе в душу. Всех близких давным-давно прогнал и отрезал пути назад. Я превратился в лед. Меня не волнуют мелочные проблемы. У меня все и всегда по делу. В девушках меня интересует только секс. Даже с Вероникой у нас все по договоренности. Она не выносит мне мозги, у меня регулярный секс, красивая картинка перед глазами и домашняя пища. Я в свою очередь, закрываю все ее финансовые вопросы.

– Хватит болтать! – из кухни доносится тонкий, женский голос. – Обедать пора.

Этот голос вызывает во мне странное, приятное тепло. Я не помню, чтобы кто-то еще заботился обо мне так, как она. Даже моя мать никогда особо не напрягалась. У меня всегда были няньки. Злые и противные тетки, напоминающие Фрекен бок.

– Ты нас за стол приглашаешь, стрекоза? – Степаныч встает со стула и скрипя по полу деревянными ножками, отставляет его в сторону.

– Тебя да, – девушка отодвигает в сторону голубую занавеску, которая висит там, где должна быть дверь и заходит в комнату. В руках она держит тарелку с супом и ложку. – А вот, гость наш будет есть по старинке.

Уловив вкусные ароматы еды, мой желудок требовательно забастовал.

Алина садится на край кровати. Держа одной рукой тарелку, второй она разворачивает передо мной ленную салфетку.

– Ты меня опять кормить будешь? – спрашиваю и снимаю с себя салфетку.

Нет. Мне безумно нравится ее внимание. Но… из-за своей временной недееспособности я чувствую себя ущербным. Я не хочу, чтобы она жалела меня. Это унижает мое ЭГО. Мне бы ее сейчас в самый крутой ресторан сводить, или ночной клуб. А не это вот все…

– А ты можешь есть сам? – ведет бровью. Она хочет еще что-то сказать, но не успевает. Потому как Степаныч перебивает ее своим рыком: «Алина! Зараза такая! Ты мне опять в сервиз насыпала?! Я же говорил, чтобы в железную миску… Бабка, твоя покойница, можно сказать, всю жизнь его берегла, а ты за неделю угробить решила.

– И зря! –я вижу, как она со всей силы закусывает нижнюю губу.

Не в тему, конечно, но мне хочется сделать то же самое с ее губками. И именно сейчас. А еще лучше сгрести ее в охапку и забрать от сюда. Желательно куда-то подальше. Можно на Мальдивы. Или на Сейшелы. Я даже на секунду представил ее в соломенной шляпе и черном купальнике, на фоне розового заката над океаном. Псих, короче. Нашел момент.

– Что зря? – отзывается Иван Степаныч.

– Берегла, говорю, зря! – дергается ее голос. – Есть надо из красивой посуды. А из той миски пусть твой Шарик ест.

– Ты что? Мою миску псу отдала? – раздается в праведном гневе старик.

– Еще позавчера. А ты только заметил? – вжимает голову в плечи, ожидая еще одного раската в свой адрес.

– Ой-йой! Понаехали тут! Порядки она тут свои устанавливает…

Стук. Бряк. Хлопок двери. Мы синхронно поворачиваем головы в сторону недвусмысленных звуков.

– Проверять пошел, – облегчённо выдыхает девушка.

– А ты, правда, собаке его миску отдала? – свой взгляд снова перевожу на Алину.

– Нет. Я ее просто спрятала, – полуулыбка мелькает на ее лице. – Она такая страшная была. Старая. Погнутая. Как старуха Изергиль.

– Странное сравнение.

– Обычное, – подсовывается ближе, набирает ложкой суп и…

– Не надо, – успеваю перехватить ее руку в этот момент и медленно скольжу пальцами вверх поглаживая нежную кожу.

От чего Алина вздрагивает словно от удара током. Мне не совсем понятна ее реакция. Это должно было быть приятно.

– Я сам, – опускаюсь вниз и забираю столовый прибор из ее рук. – Не хочу казаться беспомощным перед тобой.

Несколько секунд она наблюдает за моей ладонью. Затем замирает. Я, черт знает почему, но сейчас боюсь дышать.

– Я не считаю тебя беспомощным. Ты только больше не бери меня так за руку. Хорошо? – в глаза мне не смотрит.

– Понял, – хотя, если честно, то я ничего не понял. Что я такого плохого сделал?

– Алинка! А ну иди сюда! – дед кричит с порога так, что она практически подпрыгивает на стуле.

– Чего? – повышает голос в ответ.

– Я тебе в детстве язык перцем мазал, за вранье? Мазал. У меня и сейчас рука не вздрогнет. Ты зачем мне соврала? Я тебе что, шестнадцатка, так бегать?

Алина сникает еще больше: «Дед, совесть имей. Что я такого сделала? Просто хочу, чтобы ты ел с красивой посуды. Зачем ее хранить? Жить надо каждый день, а не отживать. Я тоже скучаю по бабушке, но…»

– Много ты понимаешь! Поживешь с моё, тогда поговорим, – слышу, как он снимает сапоги и бросает их в сторону.

– Миска в тумбочке, внизу, – она шмыгает носом, а ее глаза начинают блестеть от появившейся в них влаги. – Ешь ты из чего хочешь. Хоть, вон из кастрюли половником хлебай.

– Алин, ну ты чего? – снова беру ее за руку. – Не плач.

– Я не плачу, – дрожит ее подбородок.

– Я же вижу. Вон, твои слезы в суп мой катятся. Я не хочу есть пересоленный, – в ответ девушка смотрит на меня непонимающе. – Глупая шутка, согласен. Поставь куда-нибудь эту тарелку и иди сюда, кудрявая, – она отставляет ее в сторону. Я тяну Алину на себя и осторожно обнимаю.

Господи, какой же это кайф! Как вкусно она пахнет. Кажется, персиком. Прикрыв глаза, нюхаю ее волосы. Хочу впитать в себя весь ее аромат. Главное, чтобы Алина сейчас ничего не заметила и не подумала, что я какой-то ненормальный.

– Ты же взрослая, и должна понимать, что у Степаныча возраст. Нервы. Все дела, – хрипло шепчу где-то в районе виска и провожу рукой по темным волнистым локонам. Параллельно давлю в себе желание запустить свои пальцы в ее волосы, и собрать их на затылке. Чтобы они не мешали брать в плен ее ротик.

– У меня тоже может быть нервы, – она расслабляется и кладет голову мне на грудь.

Боже, дай мне сил!

– Конечно… – своими губами легко касаюсь кромки ее ушка и понимаю, что сейчас просто спущу, как подросток на карты с голыми бабами.

4.

Алина

– Не обнимай меня так больше, ладно? – сбрасываю его руки со своих плеч и вытираю слезы.

– Ладно. Больше не буду, – парень резко выдыхает. Между нами появляется ощутимое напряжение. Ну, давай. Скажи мне еще что-нибудь. Я пододвигаю стол ближе к кровати, на которой лежит Костя и ставлю на него тарелку. Все. Пусть ест сам. Не инвалид. Ложка из рук не выпадает. Ко рту донести может. Мимо не промахнется.

Вы спросите меня почему? Почему я так реагирую на его проявление внимания. Да все на самом деле очень просто. Это нечестно. Просто нечестно. И в первую очередь по отношению к себе самой. Если бы я не сидела тут как взаперти, и чаще выезжала в город. Общалась с другими людьми. Парнями. Мужчинами. Возможно, не было бы всего этого. И я бы не думала все время о Косте. Не зацикливалась только на его персоне и на его проблемах. Не жалела бы его. Не думала до утра о том, что через стенку лежит безумно красивый парень. И не сходила бы с ума от своих ночных фантазий, в которых он главный герой. Ведь я его даже толком не знаю. А он, как назло, берет и обнимает меня. Превращая мои ночные фантазии в реальность. Я не знаю о чем он думает. Не знаю, что у него в голове. Я ему нравлюсь? Или нет? А если это вообще все по-дружески? Или того хуже и у него кто-то есть. Нет. Я не готова к новым моральным страданиям. Хватит с меня одного разбитого сердца.

Время бежит неумолимо быстро. С каждым днем Котову становится все легче. Дед разрешил ему ненадолго вставать и даже выходить на улицу. Все эти дни мы практически не разговаривали. Нет. Не игнорировали. Именно не разговаривали. Мне так было легче. Потому что разговоры сближают людей. А я ни с кем сближаться не хочу. Дед, конечно же, понимал, что, между нами, что-то происходит. Но в душу с расспросами не лез.

– Алинка, подойди сюда, – зовет меня дед Иван в тот момент, когда я набираю воду.

– Сейчас, – отставляю ведро с ледяной водой в сторону и закрываю крышку колодца. От мороза сводит пальцы. Натягиваю шапку на уши и иду прямиком к сараю, в котором копошиться дед.

– Я это… с Васильевичем на охоту собираюсь, – говорит дед, когда я захожу внутрь. Вижу, что он достает какие-то коробки с полки. – На зайца хотим сходить, – сдувает с них пыль и достает оттуда разные железяки. – Меня дня два не будет. Ты за квартирантом нашим пока пригляди.

– Присмотрю, – прохожу между стеллажей, провожу пальцами по запыленной поверхности, а затем стряхиваю с них пыль. – А почему именно сейчас?

– Мы давно с ним договаривались, – прокашливается. – Не ломать же из-за вас планы. Вы что, дети малые? Толку себе сами не дадите?

– Дадим, – раздается за спиной мужской голос, и я вздрагиваю от неожиданности.

– О! Ты как раз вовремя, квартирант. Хочу тебя предупредить, друг мой сердечный. Если твой пистолет, – дед опускает глаза и смотрит на Котова, точнее, в район его поясницы, – хотя бы посмотрит в ее сторону, то я отстрелю тебе все твое богатство. Усёк?

– Усёк, – Котов смотрит туда же, куда и дед. Сглатывает. Наверное, то, что он только что себе представил, оказалось малоперспективным. – Не волнуйся Иван Степанович, – он медленно переводит свой взгляд на деда, – все нормально будет.

– Надеюсь, – недовольно кряхтит старик и возвращается к своим коробкам.

– Алин, на два слова, – тихо говорит и входит из сарая. Я следую за ним.

– Что? – спрашиваю, когда парень резко останавливается, а я практически впечатываюсь ему в спину.

Мы сейчас на опасно близком расстоянии. Мне кажется, что я чувствую его дыхание на своей коже. И от этого целое стадо мурашек разбегается по коже. От него идет тепло.

– Не хочешь, немного со мной пройтись? – спрашивает и смотрит с какой-то надеждой в глазах.

Чувствую, что не смогу отказать. Но и соглашаться боюсь.

– Тебе еще нельзя много ходить, – делаю шаг назад и сразу же становиться холоднее.