А-По, как и все китайцы, была очень суеверна – а может быть, как все люди. Не переворачивай рыбу на тарелке, иначе твоя лодка перевернется. Не клади кошелек на землю, а то обеднеешь. Не дари ножницы и ножи, или порежешь дружбу пополам. Не произноси «четыре»^[16]. В детстве мы не могли повернуться назад, не споткнувшись о что-нибудь, что принесло бы нам несчастье. Однако я никогда не слышала, чтобы в Китае традиционно применялись проклятия.

«В каком смысле проклянешь?» – спросила я.

Оказывается, бабуля научилась этому от своей подруги Марси, с которой познакомилась, играя в соседней церкви в бинго утром по вторникам.

«Я думала, ты считаешь бинго скучной игрой», – удивилась я.

«Так и есть, – ответила А-По. – Впрочем, Марси со мной согласна, поэтому я научила ее маджонгу, и теперь мы каждую неделю в него играем. А еще ходим в казино по четвергам, в день скидок для пенсионеров».

«Погоди, а в казино-то ты что делаешь?»

«Играю на автоматах, – слегка удивилась бабуля, словно ответ был очевиден. – А иногда и в блек-джек».

У Марси был ритуал: если кто-то ее обидел, она писала его полное имя на бумажке, скручивала ее в трубочку и замораживала в кубике льда. И оставляла в морозилке. Навсегда.

«Это действительно работает! – уверяла А-По. – Один мастер содрал с Марси лишнего за ремонт крыши, она написала его имя и заморозила бумажку. Через две недели городские власти предъявили ему иск за неоплаченную лицензию. Скажи мне полное имя этого твоего Алекса. У меня есть бумажка под рукой».

Я подумала, что терять мне все равно нечего, да и спорить с бабулей бесполезно, поэтому назвала полное имя Алекса – имя, среднее имя, фамилию и даже порядковый номер, «Третий». Она все записала и сказала, что сунет листочек в лоток для льда, как только повесит трубку.

И что вы думаете? Через месяц до меня дошли слухи, что моя бывшая подруга изменила Алексу с его сестрой – и теперь у них все серьезно, а через неделю или около того я увидела в «Фейсбуке»^[17] фотографии ее обручального кольца в три карата.

С тех пор мы с сестрами принялись звонить А-По каждый раз, когда нас обижали, а мы не могли добиться справедливости обычными способами, без проклятий. Когда Мину назначили дублером в постановке, бабуля заморозила актрису, исполнявшую ведущую партию, и несколько дней спустя та сломала ногу, а Мина заняла ее место. Когда к Кортни принялся приставать ее начальник, бабуля записала его имя, и позднее его поймали на фальсификации улик и лишили лицензии адвоката. Когда сосед моих родителей вывесил в доме напротив плакат с надписью «Трамп», поверх которого накорябал: «Выслать их обратно», бабуля записала и его имя. Мама говорила, что, по последним сведениям, сосед подхватил опоясывающий лишай и вынужден месяцами не выходить из дома. Мы звонили бабуле каждый раз, когда доходили новости об очередном несчастье в качестве возмездия. «Представляешь», – говорили мы и добавляли новую порцию злорадства.

А-По относилась к делу серьезно. Она хранила все кубики льда с проклятиями в большом пакете-струне в самой глубине морозилки, за мороженым и остатками индейки. Однажды, когда я все еще жила в районе залива Сан-Франциско, бабуля мне позвонила.

«У нас света нет», – сказала она.

«А-По, с тобой все в порядке? – заволновалась я. – Тебе чем-то помочь?»

«Да что со мной станется! – поцокала языком бабуля. – Я не боюсь темноты. Но, внуча, послушай, твоей мамы нет дома, и мне нужно, чтобы ты кое-что сделала».

Она хотела, чтобы я приехала и привезла ей полную термосумку льда.

«Ну бабуля, я только что вернулась домой», – заныла я.

Тогда я жила в Окленде, и мне не хотелось тащиться через мост третий, а потом и четвертый раз за день.

«Ай-ай! Я столько для тебя старалась все эти годы, а ты не хочешь сделать ради меня такую малость?»

Когда через сорок пять минут я приехала к ней и приволокла большой красно-белый термоконтейнер «Коулман», которым пользовалась в походах, бабуля встретила меня на лестнице, держа в руках пакет, полный проклятий.

«Молодец!» Она откинула крышку контейнера, положила пакет на лед и снова закрыла его, звякнув нефритовым браслетом. «Ну вот, теперь должны продержаться, пока снова свет не дадут».

Так и вышло, и утром, когда я позвонила ей, она мне первым делом сообщила, что кубики снова лежат в морозилке. Ни один не растаял.

А-По умерла прошлой осенью, в почтенном возрасте девяноста шести лет – ниже ростом и энергичнее, чем когда-либо. Она до последнего ходила в казино с Марси в своем неизменном большом козырьке от солнца. По многим причинам я рада, что бабуля ушла прежде, чем все это началось. Уж поверьте мне, она нашла бы, что сказать про ковид и прочее. Не позавидовала бы я бедняге, ляпнувшему про «китайский вирус» в ее присутствии.

В общем, я вернулась домой в феврале, как раз накануне карантина, чтобы помочь маме разобраться с бабушкиными вещами. В последнюю ночь перед отъездом, когда все в доме спали, я подошла к холодильнику. Проклятия лежали на своем месте: маленькие кубики льда с белеющими внутри бумажками. Мне захотелось узнать, насколько сильно мы злились. Захотелось выложить их все перед собой и посмотреть на них, на всех тех людей, которые обидели нас за столько лет. Кого моя А-По записала для себя лично? Кто ее обижал?

Я разложила кубики на столе и смотрела, как они медленно тают. На кухне было холодно, и ждать пришлось долго. В конце концов свернутые в маленькие трубочки бумажки освободились из ледовых объятий и, промокшие насквозь, лежали в растекающейся луже. Я принялась их разворачивать.

И что вы думаете? Они оказались чистыми! Все до одной. Просто листочки бумаги, свернутые в трубочку и замороженные в кубиках льда. Я до сих пор в полном недоумении. «Психи-логия», – сказала бы бабуля.

* * *

Мозгоправша замолчала, и, если бы не вой очередной сирены, на крыше «Фернсби армс» воцарилась бы мертвая тишина.

– Ничего себе, – пробормотала Хелло-Китти.

– Возможно, это такая психотерапия, – предположила Кислятина. – Она не собиралась проклинать других, просто выплескивала собственные эмоции.

– Или ее проклятия были слишком ужасны, чтобы записывать их словами, и она лишь наговаривала их на бумагу, – сказала Дама с кольцами.

Мозгоправша воздержалась от объяснений. Все замолчали. Было уже поздно, на город опустилась темнота. Небоскребы в центре города, непривычные без освещения, казались гигантскими вертикальными китами в море. Где-то далеко зазвонили церковные колокола, отдаваясь эхом на пустынных улицах. Восемь часов вечера. Притихшие после рассказов и не зная, чем еще заняться, в конце концов все принялись собирать вещи и расходиться по домам. Я с невинным видом взяла телефон и, засовывая его в карман, нажала на кнопку остановки записи. Наслушавшись историй, я вспомнила про отца, сидящего взаперти, в одиночестве в доме престарелых, отрезанного от всего мира и изолированного от контактов с людьми, и меня окатила волна тошноты.

Вернувшись к себе, я долго сидела за ободранным письменным столом прежнего управдома, глядя на толстенную папку с его записями и размышляя обо всем. Усталости я не чувствовала. Истории все еще звенели в голове. Я взяла пожеванную ручку и раскрыла папку, а точнее «Библию», на чистых страницах с заголовком «Заметки и наблюдения». Вытащила из кармана телефон и прослушала аудио, вместе со всей болтовней и разговорчиками в промежутках. Останавливая и снова запуская воспроизведение, я тщательно записывала все без сокращений, добавляла собственные комментарии и связывала заметки воедино.

Управилась за пару часов. Закончив, я откинулась на спинку скрипучего стула и уставилась на неровный потолок в пятнах. Похоже, я отношусь к тем людям, которые, по словам Мозгоправши, сами себя проклинают. Вся моя жизнь – длинная цепочка самопроклятий. Однако, вывалив случившееся за вечер на бумагу, я почувствовала что-то вроде очищения. После хорошего приступа рвоты всегда чувствуешь себя гораздо лучше.

И тут я услышала тихие шаги в пустой квартире наверху – в 2А. Я знала, что в ней никто не живет, потому что Уилбур рассказал в «Библии» историю предыдущего жильца. Он сошел с ума, и, когда в конце концов дверь взломали, чтобы отвезти его в больницу, обнаружили тысячи долларов в двадцатках, свернутых и смятых, засунутых во все углы. На вопрос полицейских, зачем он это сделал, тот псих ответил, что так он отпугивал тараканов и злых духов.

Завтра надо бы проверить ту квартирку на предмет нелегальных жильцов.

День второй
1 апреля 2020 года

Поднявшись вечером на крышу, я обнаружила, что еще несколько человек пришли поорать, постучать кастрюлями и насладиться закатом: должно быть, по дому расползлись слухи. Один из жильцов в буквальном смысле пользовался свежим воздухом, накачивая надувную кушетку для бассейна. Я все еще не запомнила всех обитателей, номера квартир, прозвища и прочие детали. Обычно я мало интересуюсь людьми, но после вчерашнего вечера во мне зашевелилось любопытство. Я принесла с собой «Библию» Уилбура и листала страницы в попытках понять, кто есть кто, стараясь не привлекать внимания. Впрочем, до меня никому и дела не было: большинство тоже пришли с блокнотами или с ноутбуками. Закрывая «Библию», я положила ее на кушетку рядом с собой и прикрыла одеялом.

Сегодня все принесли закуски и напитки: бутылку вина, упаковку пива, термос, печенье, крекеры, сыр. Казалось, бунт вскружил людям голову: словно, посылая к черту правила, установленные домовладельцем, они могли заодно послать к черту и пандемию.

Оперативные данные оптимизма не внушали. В штате Нью-Йорк насчитали 83 712 заболевших и 1941 умершего. В «Нью-Йорк таймс» написали, что город стал эпицентром кризиса ковида-19 в Соединенных Штатах. Тем временем в других частях страны жизнь текла своим чередом, как ни в чем не бывало. Говорили, что это болезнь «синих штатов»^[18], даже называли болезнью Нью-Йорка, – а им вроде как ничего не грозит. Не знаю, почему все остальные думают, будто до них ковид не доберется. Куомо каждый вечер не вылезает из телевизора, трещит без умолку, в отличие от старого Рыжего Клоуна из Белого дома, который упорно настаивает, что все само собой рассосется.

Появился Евровидение, разодетый в клетчатый пиджак с галстуком-бабочкой, в узких брюках и в туфлях с декоративными застежками. Вечер выдался холодный, но я втайне от окружающих хорошенько утеплилась с помощью термоса, на сей раз с коктейлем «Алабазам», который намешала, порывшись в коллекции Уилбура: коньяк, ликер «Трипл-сек», биттеры и сок лайма. Видит бог, я в нем нуждалась! Днем я уже провела не один час на крыше, пытаясь дозвониться до «Тошнотно-зеленого замка», а потом еще много часов обзванивала различные органы и отделы здравоохранения. Мне не удалось найти никого, кто ответил бы хоть что-то. До меня постоянно доходили слухи о массовых вспышках в домах престарелых, но Куомо не озвучивал статистику. Возможно, у них и нет никакой статистики. Мне отчаянно хотелось заглушить свою панику, несмотря на ненависть отца к выпивке. Впрочем, он и не узнает.

В семь часов вечера мы принялись орать, свистеть и колотить в кастрюли. Все, кроме Кислятины, которая продолжала читать томик поэзии. Когда шум и гам достигли максимума, я внезапно вспомнила братьев Уикершем: я все еще слышу голос отца, читающего мне в детстве книжку Доктора Сьюза. Над головой мне привиделись те самые братья Уикершем: волосатые обезьяньи морды, взирающие на нас сверху, пока мы пытаемся хорошенько пошуметь в доказательство собственного существования. Иначе нас сварят заживо в бузятном масле^[19].

Когда гвалт затих, мы снова перестали замечать друг друга. Евровидение включил музыку – потихоньку. Хелло-Китти тыкала в телефон. Кислятина читала. Я пила.

– Извините, – сказала квартирантка из 4D, захлопывая книгу и поворачиваясь к Евровидению, – возможно ли учесть пожелания тех присутствующих, кто пришел на крышу в поисках тишины и спокойствия? У вас что, наушников нет?