– Мы отделаемся в четыре часа. Ой, я, кажется, даже заговорил, как школьник.

Синьора улыбнулась:

– В этом, наверное, и заключается прелесть работы в школе: всегда чувствуешь себя молодым и даже думаешь, как мальчишка.

– Хотел бы я, чтобы это было так, – покачал головой Эйдан.

– Когда я преподавала английский в Аннунциате, я смотрела на лица учеников и думала: вот сейчас они не знают того, о чем я собираюсь им рассказать, но уже через несколько минут у них откроются глаза. Это было чудесное ощущение.

Пришло время отправляться в класс. Эйдан сражался с пиджаком, пытаясь поймать упрямо ускользающий рукав. Он даже не пытался скрыть, что в восторге от Синьоры, а она… Она уже давно не испытывала по отношению к себе чьего-либо восхищения. Жители Аннунциаты ее уважали, хотя весьма своеобразно, а Марио любил – в этом сомнений быть не могло. Он любил ее всем сердцем, но… никогда не восхищался ею. Приходя к ней под покровом ночи, он прижимал к себе ее тело, высказывал ей свои тревоги, но никогда, ни разу в его глазах не промелькнул огонек восхищения.

Синьоре понравилось новое ощущение. Как и этот человек, который бился, пытаясь поделиться с окружающими своей любовью к чужой стране. Он боялся только одного: у людей может не оказаться достаточно денег, чтобы во время каникул отправиться в эту страну, и тогда они сочтут занятия бесполезными.

– Можно после четырех я буду ждать вас у ворот школы? – спросила Синьора. – Мы смогли бы обсудить все подробнее.

– Мне бы не хотелось отрывать вас… – начал было Эйдан.

– А мне совершенно нечем занять себя, – без тени кокетства ответила Синьора.

– Так, может быть, вы, пока идут уроки, посидите в библиотеке?

– С удовольствием!

Эйдан Данн повел ее по коридору. Вокруг них бурлили водовороты из детских голов. В такой большой школе, как эта, всегда бывало много посторонних, поэтому назойливыми взглядами Синьоре никто не докучал. Единственным человеком, кто обратил на нее внимание, был юный Джерри Салливан.

– Господи, Синьора! – изумленно пробормотал он.

– Здравствуй, Джерри! – приветливо сказала она – так, будто они встречаются в этом коридоре каждый день.

Оказавшись в библиотеке, Синьора стала просматривать литературу по Италии. В основном это были потрепанные, зачитанные книжки, по всей видимости купленные Эйданом Данном на собственные деньги. Он такой добрый и настоящий энтузиаст! Может быть, он сумеет помочь ей? А она поможет ему. Впервые после возвращения в Ирландию Синьора испытала облегчение. Она больше не чувствовала себя загнанной в угол.

Несмотря на то что ей предстояло преподавать итальянский (а Синьора в этом уже ни секунды не сомневалась), все ее мысли занимала не Италия, а Дублин. Она размышляла о том, где и как они будут искать желающих посещать курсы. «Они» – это она и мистер Данн. Она и Эйдан.

Синьора внутренне одернула себя: довольно витать в облаках. Люди часто предсказывали, что именно это ее когда-нибудь погубит. Она вечно жила фантазиями, не замечая реальной жизни.

Прошло два часа, и вот Эйдан Данн, широко улыбаясь, уже стоит на пороге библиотеки.

– У меня нет машины, – сообщил он, – и у вас, я полагаю, тоже.

– Боюсь, что у меня не хватит денег даже на автобус, – призналась Синьора.

Билл

Жизнь была бы куда проще, размышлял Билл Берк, если бы он мог влюбиться в Гранию Данн. Она примерно его возраста – лет двадцати трех – и происходит из нормальной семьи. Отец ее работает учителем в школе Маунтинвью, а мать – администратором в ресторане «Квентин». Она миловидна и легка в общении.

Время от времени они на пару костерили банк, в котором работают, и философствовали о несправедливом устройстве жизни. Почему, к примеру, у жадин и сквалыг все всегда в порядке? Грания расспрашивала Билла о его сестре, передавала для нее книги. И возможно, Грания тоже могла бы полюбить его, если бы все сложилось иначе.

С хорошим другом, который тебя понимает, о любви говорить просто. И Билл прекрасно понимал Гранию, когда она рассказывала ему о взрослом мужчине, которого, невзирая на все старания, никак не может выбросить из головы. Он ровесник ее отца, заядлый курильщик, храпит во сне и при такой жизни, которую он ведет, должен, по всей вероятности, умереть не позже чем через пару лет. Но Грания еще никогда в жизни не встречала человека, к которому бы ее столь сильно влекло.

Она не могла простить ему лишь одного: он обманул ее, не сказав, что его собираются сделать директором школы, хотя знал все заранее. А ее отца наверняка хватил бы удар, узнай он, что его дочь встречалась с Тони О’Брайеном и даже переспала с ним. Правда, только один раз.

Грания пыталась встречаться с другими мужчинами, но из этого ничего не вышло. Она постоянно думала только о Тони и о морщинках, которые появляются в уголках его глаз, когда он смеется. Как все несправедливо! Какая часть человеческого мозга или тела столь несовершенна, что заставляет нас любить совершенно неподходящего человека?

Билл сочувствовал Грании всем сердцем. Он тоже был жертвой несчастной любви, поскольку начисто потерял голову от Лиззи Даффи – самой удивительной девушки на свете. Это была красавица, взбалмошная и непокорная, для которой не существовало никаких запретов и правил и которой, вопреки логике, давали больше кредитов, чем любому другому клиенту, – и в том подразделении банка, где работал Билл, и во всех остальных.

Лиззи тоже любила его. По крайней мере, говорила, что любит. Она утверждала, что еще никогда в жизни не встречала такого серьезного, похожего на филина, честного и глупого мужчину, как он. И действительно, если сравнивать Билла с остальными друзьями Лиззи, он соответствовал этим определениям. Ее приятели много и без всякого повода смеялись, ничуть не заботясь о том, чтобы получить или сохранить работу, но зато с удовольствием путешествовали и развлекались. Любить Лиззи было верхом идиотизма!

Однако, как решили Билл и Грания, сидя однажды за чашкой кофе, если бы люди влюблялись только в тех, кто им идеально подходит, жизнь стала бы слишком тривиальной и скучной.

Лиззи никогда не расспрашивала Билла о его старшей сестре Оливии, хотя однажды, придя к нему в гости, познакомилась с ней. У Оливии была задержка в развитии. Ей было двадцать пять, а вела она себя как восьмилетняя. Как очень симпатичная восьмилетняя девочка.

Если знать об этом, то проблем в общении с Оливией не возникало. Она могла пересказывать вам истории, которые прочитала в книжках, как это делают маленькие дети, с восторгом рассказывать о передачах, увиденных по телевизору. Иногда Оливия бывала шумной и неуклюже резвилась, а поскольку она была высокой, то непременно что-нибудь сшибала и опрокидывала. Но зато она никогда не устраивала сцен, не капризничала, ее интересовали все и вся, и больше всего на свете она любила своих родных.

– Моя мама печет лучшие в мире торты! – сообщала она гостям, и ее мама, которая за всю жизнь не испекла ни одного торта – разве что разукрасила кокосовой и шоколадной стружкой купленный в магазине, – гордо улыбалась.

– Мой папа – директор большого магазина! – говорила Оливия, и лицо папы, работавшего за прилавком колбасного отдела, тоже озарялось застенчивой улыбкой.

– Мой брат Билл – менеджер в банке! – Эта реплика заставляла расцветать Билла.

Когда он рассказал об этом Грании, она тоже улыбнулась.

– Жаль только, что этот день никогда не настанет, – добавил Билл.

– Не говори так, – одернула его Грания. – Если ты в это поверишь, значит ты сдался, опустил руки.

Лиззи разделяла точку зрения Оливии.

– Ты обязан добиться высот в банковском деле, – часто говорила она. – Я могу выйти замуж только за преуспевающего человека. Поэтому, когда тебе исполнится двадцать пять и мы поженимся, ты уже должен находиться на пути к вершине.

Хотя, сказав это, Лиззи засмеялась своим переливчатым смехом, продемонстрировав два ряда мелких белых зубов и тряхнув сказочно-золотыми кудрями, Билл знал, что она не шутит. Лиззи часто заявляла, что никогда не выйдет замуж за неудачника. Это будет просто жестоко с ее стороны, поскольку она с ее потребностями увлечет их обоих на дно. Но она готова выйти за Билла через два года, когда им обоим исполнится по двадцать пять, потому что к тому времени уже перебесится и будет готова остепениться.

Лиззи то и дело отказывали в очередном кредите, поскольку она еще не погасила предыдущий, у нее отбирали кредитную карточку Visa, и Билл видел угрожающие письма, которые направлялись в ее адрес: «Если Вы не расплатитесь с банком до семнадцати часов завтрашнего дня, банк будет вынужден…» Но каким-то невероятным образом ей всегда удавалось выйти сухой из воды. Заплаканная Лиззи приезжала в банк, показывала документы с новой работы, клялась и божилась никогда больше не задерживать выплаты по кредиту и каждый раз добивалась своего.

– О Билл, все банки такие бессердечные! Они думают только о том, как заработать. Они – наши враги.

– Для меня они не враги, а работодатели, – возражал Билл. – Лиззи, не надо! – в отчаянии молил он, когда она заказывала новую бутылку вина. Потому что знал: денег у нее нет и платить по счету придется ему, а это становилось все труднее. Билл хотел помогать семье. Его зарплата была намного выше, чем у отца, и он считал своим долгом хоть как-то отплатить родным за ту помощь, которую они оказывали ему, когда он только начинал свою карьеру. Но при замашках Лиззи экономить не было возможности. Ему был нужен новый пиджак, но о том, чтобы его купить, не могло быть и речи. Хоть бы Лиззи перестала говорить о празднике – у Билла не было денег, чтобы его устроить. Ну как тут прикажете откладывать деньги, чтобы пожениться, когда им исполнится по двадцать пять?

Билл надеялся, что лето выдастся жарким. Если будет светить солнце, Лиззи, возможно, согласится остаться в Ирландии, но если лето будет сырое и непогожее и все ее подружки начнут наперебой трещать о том, как замечательно отдохнуть на каком-нибудь греческом острове, как дешев отдых в Турции, – тут уж она не отвяжется. Билл не мог взять кредит в банке, в котором работал, – это было железное правило. Можно, конечно, обратиться в другой банк, но и это было крайне нежелательно. «Может быть, я жадный?» – размышлял Билл. Сам он так не считал, но разве можно объективно оценить самого себя!

– Я думаю, мы – такие, какими нас воспринимают окружающие, – сказал он Грании за чашкой кофе.

– Я с тобой не согласна, – ответила она.

– Значит, я не похож на филина? – спросил он.

– Конечно нет, – вздохнула Грания. Этот разговор происходил между ними уже не в первый раз.

– Ведь я даже очки не ношу, – продолжал жаловаться Билл. – Это, наверное, из-за того, что у меня круглое лицо и прямые волосы.

– У филина вообще нет волос, – сказала Грания, – у него перья.

Билл расстроился еще больше:

– Так почему же говорят, что я похож на филина?

В тот вечер для сотрудников была устроена лекция о перспективах банка и его служащих. Билл с Гранией сидели рядом. Собравшимся показывали различные схемы, говорили о том, что персонал должен практиковаться в различных отраслях банковского дела, что для способных молодых людей, знающих несколько языков и владеющих различными навыками, открывается множество дорог. У тех, кто работает за границей, зарплата, разумеется, больше, поскольку к ней прибавляются еще и командировочные. Конкурс на места в заграничных филиалах начнется через год, и все претенденты должны подготовиться заранее, поскольку конкуренция будет очень жесткой.

– Ты будешь подавать заявку на конкурс? – спросил Билл.

Вид у Грании был озабоченный.

– С одной стороны, мне бы хотелось, поскольку, работая за границей, я буду избавлена от встреч с Тони О’Брайеном. Но с другой – мне не хотелось бы лить слезы о нем, находясь на другом конце света. Ну и как быть? Страдать я могу и здесь, но тут я хотя бы буду знать, как он, что с ним.