Со стоном графиня растянулась на грубой поверхности, чувствуя, как уставшая спина, которой выпало быть идеально прямой весь этот долгий день, понемногу расслаблялась. Экскурсия по знакомым коридорам и болтовня Авдотьи Прокопьевны, наполненная пустым бахвальством, чуть было не свели Марию с ума, поскольку реагировать на пышное словоизвержение всё же приходились. Радовало, что подобная разговорчивость женщины распространялась и на несчастный случай. Стоило графине заикнуться про Волковых, как директриса сразу же начала выставлять случившееся в обеляющем институт свете. Сильный педагогический состав и именные выпускницы с самой завидной судьбой – никаких нарицаний, из-за которых бы дорогой племяннице Марии не стоило быть здесь.

«О-ох! Страшное несчастье. Ужасное! – говорила Авдотья Прокопьевна, вздыхая. – И ведь никто даже предположить не мог, что Верочка решится на подобный грех. Все учителя так любили её. Так любили».

Из того немногого, что графине уже довелось увидеть и узнать, семья Волковых тоже вполне жаловала младшую дочь. Ольга Платоновна приезжала на каждые праздники, отец и мать выделяли заведению приличные пожертвования. Что явно указывало на то, что Веру отправили учиться, а не избавились от нахлебника. Тогда это подводило к другому выводу: ежели причина для кончины крылась не в родне, значит, надо искать здесь. Возможно, Вера не ладила с однокашниками? Окажись девочка хоть чуточку другой или слабой, как перед ней сразу же возникают испытания, которые далёкому от закрытых мест человеку трудно вообразить. Марию не обижали, однако свидетельницей изобретательной жестокости в этих стенах она становилась не раз. И сколь часто бы она ни пыталась потушить чужую злость, спустя время, увы, пламя разгоралось вновь.

Длинный и два коротких удара. Заслышав последовательность, о которой она давеча условилась с Анютой, графиня заторопилась впустить её в комнату. Девочка дрожала: сорочка, совершенно лёгкая для осени и каменного помещения, нисколько не согревала. Несмотря на это, Анюта казалась довольной. Взволнованная, она принялась делиться добытой информацией.

– Вы оказались правы. Стоило достать леденцы, как они отбросили настороженность. Отзываются о Вере хорошо. Добрая, весёлая и всё в таком духе, – тараторила девочка, с улыбкой наблюдая за тем, как графиня растирала ей заледеневшие пальцы.

Услышанное Марию совсем не порадовало. Если рассказ Авдотьи Прокопьевны ещё можно было поделить на два, то слова воспитанниц звучали вполне правдоподобно.

«Ни семья, ни подруги… стало быть, причина иного характера?» Графиня пыталась выудить из памяти, что волновало окружающих во времена её учёбы. Но кроме балов, салонов и порутчиков^[7], на ум ничего не приходило.

– …она пожаловалась на боли в животе и сердце, – продолжала Анюта. – Фрося ещё упомянула, что в тот день Вера казалась слишком бледной. А после отбоя она дышала так, будто обежала всю территорию института.

Всё это походило на симптомы какой-нибудь хвори. «Странно», – промелькнуло в сознании Марии. Ни о каком недуге нигде и никем не говорилось. Девочка погибла от потери крови. Вера перерезала себе вены осколком зеркала в умывальной комнате.

– Неужто у неё совсем не имелось недоброжелателей? Завистниц? Кого-нибудь, кто затаил обиду? – В подобное Марии верилось с трудом.

– Была одна девица, с которой они спорили из-за оценок. Мол, у кого лучше. – Анюта поморщилась, считая конфликты вроде этого совершенно не заслуживающими внимания.

Возможно, размолвки между Верой и другой ученицей и впрямь выеденного яйца не стоили. Однако порой именно незначительное является той самой занозой – незаметной и нагнивающей.

* * *

Синий приглушённый ночник, висевший посреди огромной комнаты, подсвечивал аккуратные торопливые движения. Убедившись, что девочка заняла свою постель, Мария тихонько прикрыла дверь в дортуар. Следовало вернуться к себе и лечь спать, чтобы завтра со свежей головой обдумать всё вновь.

«Быть может, Анюте удастся разузнать что-нибудь ещё до отъезда». – Графиня сбавила темп и осмотрелась. Затхлый воздух, налетевший со всех сторон, раздражал ноздри и застревал на подходе к гортани. Тишина, свойственная для нынешнего часа, показалась графине неестественно мёртвой. Когда глаза привыкли к окружающему мраку, Мария увидела дорожку, похожую на то, как если бы кто-то провёл по полу мокрой тряпкой. След тянулся к лестнице. Прижимая надушенный платок к лицу, графиня, сама того не заметив, преодолела ступень за ступенью и оказалась у входа в умывальную.

Графиня толкнула дверь и обвела взглядом помещение. Несколько раковин, смастерённых под рукомойники, находились всё там же: плотно прилегая к стене с длинным прямоугольным зеркалом. Местами с подвижных стержней, или, как ласково их обзывала Анюта, «носиков», срывались капли и с гулким звоном разбивались о металлические поверхности.

Постояв так некоторое время, глядя на причудливую игру лунного света на мутноватой поверхности, графиня собралась было уходить, но внезапный дискомфорт в области носа вынудил её остаться. Когда пальцы наткнулись на что-то тёплое и липкое, она догадалась, что то была кровь. Такое уже случалось: когда она переутомлялась или забывала поесть.

Спокойно прошествовав к самому дальнему умывальнику, Мария сложила ладони лодочкой, подставила их к носику и нажала на него. Ледяная и немного застоявшаяся вода потекла ручейком. Когда жидкости набралось достаточно, графиня плеснула ею себе в лицо. Она делала это снова и снова до тех пор, пока не стало совсем холодно. Мария подняла голову и открыла глаза. И это стало её ошибкой, потому что она едва не упала на ровном месте.

Графиня не причисляла себя к барышням, которых легко смутить и уж тем более напугать. Однако подкравшаяся воспитанница сумела её впечатлить. Мазнув взглядом по собственному отражению и убедившись, что ничего в нём не выдаёт того мимолётного смятения, Мария стала стряхивать капельки воды с рук.

– Не спится? – невозмутимо поинтересовалась она, прекрасно зная, что девочкам запрещено покидать постели до утра.

Позади раздалось медленное шарканье обуви, за которым последовало неясное бормотание.

Мария вновь посмотрела в зеркало. В темноте она увидела лишь сгорбленный силуэт – расплывчатое видение…

– Я не хотела… одна… Вместе… должны вместе. – Лепетание напоминало речи какого-нибудь безумца. Слова без смысла. Однако графиня продолжала вслушиваться. – Не так. Всё не так! Я бы никогда… одна…

– Конечно, ты не хотела, – как можно мягче произнесла Мария, решив подыграть чем-то глубоко расстроенной девочке.

Оборачиваться графиня не торопилась: любое необдуманное движение могло вспугнуть и без того испуганного ребёнка.

– Я тебе верю.

– В-верите? – прозвучало над самым ухом у графини.

Мария почувствовала, что за спиной больше никого нет. Вцепившись в край раковины, она повернулась назад и осмотрела каждый угол, насколько позволяло освещение.

Графиня охнула: хладная рука с невиданной силой сдавила запястье. Она пыталась заставить тело двигаться, но оно будто закоченело. Глянув в сторону, Мария позабыла обо всём на свете.

– Расскажите… расскажите им всем. – Гримаса страданий исказила гниющее лицо, лишь отдалённо напоминающее человеческое. – Неправильно… Вместе… Должны были сделать…

Графиня смогла выдавить из себя одно-единственное:

– Что?

Горькая. Самая горькая улыбка, которую Мария видела, растеклась по чёрным губам. Стеклянные голубые глаза бегали по телу графини: от макушки до носков туфель. Девочка отпустила её руку, приподнялась на цыпочки и потянулась к волосам.

– Сгореть, – выдохнула она. Погладив графиню по голове, пальцы девочки, пахнущие землёй после обильного дождя, скользнули к тонкой шее и остановились на трепещущей жилке. – Но ОН смотрел… пока сгорала только я…

* * *

– Что с вами? – Сухая рука мадам Штольц контрастом легла на вспотевший лоб графини Ельской. – Вы слышите меня, сударыня?

И Мария слышала, однако совершенно не понимала, когда женщина успела войти и куда подевалась девочка.

Поправив кружевной чепец на голове, Штольц смерила графиню осуждающим взглядом. Уловив настрой воспитательницы, Мария хотела привести в порядок причёску, чтобы хоть как-то сгладить растрёпанный вид.

– Кровотечение из носа вынудило меня покинуть кровать. – Умело маскируя хрипотцу в голосе, графиня приподняла подбородок, чувствуя себя уже более уверенно. – К счастью, всё прошло. Я незамедлительно вернусь к себе.

Штольц вяло кивнула, и Мария направилась к двери. Проходя мимо умывальников и тщательно гоня мысли о произошедшем, она вдруг споткнулась, заприметив малюсенький предмет у самого порога.

– В чём дело? – проскрипела Штольц, наверняка мечтая поскорее оказаться на столь же жёстком, как её лицо, матрасе.

Незаметным манёвром графиня вынула белый квадратик из кармана платья и уронила его, чтобы точно таким же лёгким и быстрым движением поднять находку.

– Любимый платок, – объяснила она, выдавив из себя смущённую улыбку. Благо темнота скрывала всю неискренность её слов.

* * *

Высокий, недавно побелённый потолок временной комнаты графини не переставал кружиться. Внезапное головокружение напоминало последствия любимой детской игры: ты расправляешь руки в стороны, вопишь во всё горло и вертишься вокруг своей оси. Всё быстрее. Быстрее. Пока ноги не перестают держать, а завтрак, который ты кое-как запихнула в себя, не начинает проситься обратно.

Мария лежала поперёк кровати, прочно упираясь ступнями в пыльный пол, и перебирала в памяти произошедшее в умывальной.

«Я потеряла кровь. Пускай и немного, но это могло послужить причиной помутнения рассудка», – заключила она. Но тяжёлый предмет в руке кричал об обратном.

Графиня поднесла его почти к самому носу и окончательно убедилась, что в её руки попал ключ от шкатулки-сундучка. Обычно они стояли на прикроватных тумбах и имелись у всех воспитанниц. В них хранили личные вещи.

Мария крепко сжала предмет, боясь выпустить хоть на долю секунды. Её не покидала уверенность, что содержимое шкатулки поведает о многом. Пока неясно, было ли среди этого многого что-то перекликающееся с делом семьи Волковых. Тонкий аромат морошки, въевшийся в запястье рядом с наливающимся синяком, подталкивал графиню к одной-единственной мысли. О том, что это ещё и кричало о полном безумии, шагнувшем в её жизнь, она предпочла подумать подальше от здешних мест, в окружении своих комнатных цветов и запаха чернил.

* * *

Александрийский институт благородных девиц

Тринадцать лет назад

Стоящее парусом тёмно-зелёное платье из камлота^[8] ужасно кололось. Тихонько покачивая носком башмачка, Мария старалась проникнуться благоговейной атмосферой, струящейся по стенам часовни вместе с дымом ладана. Но то ли поминутно сползающая влево пелеринка, то ли туго завязанные рукавчики не давали как следует сосредоточиться на молитве.

Сегодняшнее утро мало чем отличалось от любого иного: ранний подъём, закаливание путём умывания холодной водой и обязательная молитва. Дождавшись окончания служения, девочка первой выскользнула на воздух. Ей не терпелось отправиться на завтрак, даже несмотря на то что подслащённый чай и крошечный кусочек хлеба едва ли утолят голод. Было нелегко свыкнуться с постоянным сосущим ощущением в желудке, но таков удел благородных институток – питаться без излишеств, стойко переносить испытания, трудиться и избегать вредных помыслов. Удивительно, что поместила её сюда именно маменька, которая ни дня не соблюдала оных заповедей.