Надо сказать, что за несколько месяцев в прокуратуре я уже многое успел понять, и раскрытию этому рад не был. Например, дело вели как убийство из хулиганских побуждений, хотя по факту я ни у одного не увидел умысла на причинение смерти – как и сам Якубовский, хотел просто покуражиться и не рассчитал силы. Учитывая то, что готовится выездной суд – для Якубовского, скорее всего, потребуют высшей меры. Хотя по факту – это тяжкие телесные, повлекшие смерть и Якубовский заслуживает десятку. Он пнул так сильно, потому что занимался футболом и показывал успехи. Но теперь его наверняка расстреляют – но не за то что он сделал, а для того чтобы показать его сверстникам, которых приведут на процесс – вот, смотрите что бывает. В городе то и дело драки… комсомол не справляется, а вот мы возьмем и расстреляем одного в назидание остальным.

Проблема в том, что до этого я видел как неочевидное убийство переквалифицировали на тяжкие телесные, повлекшие смерть. А сейчас переквалифицировали наоборот – потому что дело было раскрыто, чтобы расстрелять и отчитаться.

А еще я видел мать Якубовского. И мне это тоже не понравилось. Расстреливать одного для острастки многих. Многие то не острастятся, я это уже хорошо понимал, а что матери сказать…

Это не по закону. Как я его видел.

Но я ничего не сказал. Ни тогда, ни теперь.

Я промолчал

– … Так вот, Саша – сказал отеческим тоном прокурор Анатолий Ефимович Рудницкий, старый, еще сталинской закваски волк – видимо, ты уже дорос до того чтобы работать самостоятельно. Конечно, мы с Давидом Михайловичем присмотрим за тобой… поможем, где надо…

Прокурор по надзору за следствием кивнул

– Вчера, в Черногорском районе трое колхозников нашли в поле труп. Труп ребенка. Признаков насилия как нам сообщили, нет, но дело не очевидное. Поедешь, посмотришь, если надо, то прекратишь. Если что – советуйся с Давидом Михайловичем, не стесняйся. Вопросы?

– Никак нет?

Прокурор улыбнулся

– Ну и давай. В бой, как говорится…

Понятно, что я никуда не побежал, готовиться на выезд. Я стоял у кабинета Бергмана и ждал его.

Давид Михайлович появился через полчаса – у них был кабинет с прокурором по надзору за ИТЛ, но секретаря на месте не было. Молча открыл кабинет, я прошел за ним…

– Давид Михайлович…

– Помолчи.

Давид Михайлович достал из стола какую-то темную, похожую на лекарственную склянку, глотнул из нее, и сказал

– Вляпались…

– Почему вляпались-то? – не понял я

– Потому. У тебя мать все еще на заводе?

– Ну, да…

– Это хорошо…

Давид Михайлович сел на свое место, он был сильно не в себе

– Что случилось то…

– Что-что. Ты не понял, почему именно тебя дернули? У нас единственный следователь с категорией был Винниченко, и того забрали. Рудницкий дал команду собирать на тебя материалы. Получишь категорию… но к работе надо приступать прямо сейчас. Понимаю, это дело надо было дать кому-то поопытнее. Но они допуск могут и не получить. А ты получишь.

То, что говорил Давид Михайлович – сильно выбивало из колеи. Я родился в семье, где родители работали на оборонку. Причем не на исполнительских должностях. Категории допуска… об этом обо всем не говорилось, но это было. Наш город необычный – он город с 1918 года, до того вообще был селом. Здесь нет национальностей, а есть профессии. Здесь целые дома заселены инженерами – элитой державы, профессионалами, способными не только придумать того чего никогда не было – но и запустить, воплотить это в жизнь. Придумать можно и одному. Но даже озарение талантливого гения – останется не более чем озарением, в крайнем случае, патентом на изобретение на стене туалета – если не разработать технологию, не воплотить в жизнь, не организовать. Все это – умели в городе, где городу семьдесят лет, а заводам по двести, где куется щит и меч сверхдержавы, а сыр просто лежит на полке кругами. Потому что и это – надо уметь организовать. Если у тебя магазины пустые – спрашивай, прежде всего, с себя…

…

– Дело это не такое простое, как кажется. Им интересуется КГБ.

– Почему КГБ? – недоуменно спросил я

– Во-первых, город закрытый да еще минсредмашевский – это раз. Второе – там слухи были, что детей едят.

– Едят?!

– Ну, да. Там у них было два случая в прошлом году… мальчишка в реке утонул и еще один пропал. Этот третий. Пошли слухи, что детей едят, понятно, что КГБ заинтересовался. Это не их дело, но интересоваться они будут…

Ясно…

Профилактированием действительно занимался КГБ, потому что им больше делать было нечего. В профилактирование входила и борьба со слухами. Конечно, основным направлением была антисоветчина – их подведомственность. Например, анекдотчики – популярная тогда тема. Или, например, были такие стишки типа «Яйца видим только в бане. Между ног у дяди Вани.» За этот стишок можно было два года схлопотать, хотя обычно исправработами по месту отделывались. Вообще, тогда народное творчество, несмотря на усилия КГБ, развилось, появились детские варианты, классика – мальчик в овраге нашел пулемет. Больше в деревне никто не живет. Называлось это садюшки. Но были и классические слухи. Например, в то время впервые появились заменители молочного жира, так сразу появился слух о масле из нефти. Или, например, что в каком-то саду сварили в молоке крысу и сколько-то детей умерло. Но такого что прямо детей едят…

– Там же нет следов насильственной смерти…

– Ну, вот и проверишь. Районный прокурор там Селезнев, я ему позвоню. Он тебя поселит. Звони мне каждый день. Точнее не мне, а вот…

Давид Михайлович написал телефон – я посмотрел. Один из номеров отдела

– Меня попросишь позвать. Если в деле ничего нет, пиши постановление о прекращении…

В те благословенные времена, когда деревья были большими, когда садовые участки звались «мичуринские» и были по три сотки, а не по шесть (а то, как бы кто спекулировать помидорами не стал!) наличие личного автотранспорта было основанием для увольнения из прокуратуры, потому что если у тебя есть деньги на машину – значит, что-то нечисто. Негласно – машина разрешалась, начиная с районного прокурора, но недорогая. Тогда даже судьи (тогда – народные судьи) могли ездить на автобусе, а нам грешным уж сам Бог велел. Но можно было на самолете. Оформил в отделе кадров командировочное, зашел домой, собрал командировочный чемоданчик, позвонил матери на работу – и побрел на автобус, ехать в аэропорт. В чемодан я сунул кипятильник и кое-какие консервы, потому что неизвестно, как там с продуктами. Как ездят по командировкам, я знал от родителей.

Лететь пришлось час. Самолет старый, ранняя весна, в салоне холодно и дует******. Но лучше плохо лететь, чем хорошо ехать.

В Черногорск я прибыл уже ближе к концу рабочего дня. Меня, разумеется, никто в аэропорту не встречал, и если бы не добросердечие местных людей, пришлось бы мне километра два чапать по грязи и снегу с чемоданом – но так добрые люди меня подвезли сразу, до центральной площади. Не заселяясь, в соответствующем настроении, с чемоданом я побрел в прокуратуру…

Никифор Ильич Селезнев был из старой породы прокуроров, пуганых, но честных. Встретили меня плохо, потому что все напутали – все думали, что я завтра буду. Но это даже хорошо. Если местные чувствуют себя виноватыми, в чем-то и проще будет…

– Мы вас сегодня и не ждали. Чайку выпьете?

– Мне бы с делом познакомиться, да пойду заселяться…

– Да, да…

Селезнев прошел по коридору – полы были деревянные и открыл дверь кабинета, которая была обита кожей молодого дермантина с фигурными гвоздями. Тогда многие так делали – из-за холода…

На двери была табличка Камалов А.С.

– Это кабинет следователя Камалова, он сейчас в отпуске…

– Спасибо, а дело можно…

Прокурор как то вымученно засмеялся

– Давид Михайлович… тоже, чаю не попьет, сразу к делу…

Дело было в кабинете у прокурора, и было почти пустым. Только рапорт об обнаружении преступления и протокол осмотра места происшествия.

– А где фототаблица? – спросил я

– Фотоаппарат сломался*******…

Здорово…

Чтобы вы понимали – даже дело это было не совсем моё.

Во всех прокуратурах – от районной до республиканской – большинство следователей были писарями – так их называли. У нас в районе, например, было семь ставок следователей, из них пять – писарских. Писарь оформляет очевидные преступления, тут ума не надо – только усидчивости и знания УПК. Знай себе допрашивай, назначай экспертизы, подшивай дела. Следаки по неочевидным – тут работа тяжелее, потому что по нераскрытым прилетает именно им. Но я был как раз по неочевидным (их надо было воспитывать, чем Давид Михайлович и занимался, тут не просто изучил УПК и пиши), и если бы не перспектива оформления допуска – меня бы сюда не послали.

И не случилось бы всего того что случилось потом. Оформили бы отказ в возбуждении – и с концами.

Прокурор видимо хорошо знал Бергмана и потому вызвался проводить меня до гостиницы, чтобы я не приведи господь, не заплутал в незнакомом городе. А может, он слишком хорошо знал местный отдел КГБ и их гнусную привычку прослушивать всех и вся…

Темнело. Тротуары в основном уже освободились от снега, но сугробы еще были, и было сыро. Мы шли по тротуару, а где-то вдали догорал закат, и была видна гора…

– Город хороший – рассказывал прокурор – раньше тут колония была, вот это да. Сейчас колонию убрали, всяких отсидевших прописывать перестали и как лучше стало.

– А раньше прописывали?

– Ну а как. Прописывали, конечно. У вас же тоже********…

– Да…

– Вы то сами…

– Мать инженер, отец тоже.

– А в прокуратуру как попали? Давид Михайлович?

– Да нет. Как то с детства закон хотелось защищать. Вот, на юрфак и пошел. Потом практику в районе проходил… у Войцеховского.

Разговор этот был не просто так. То ли я рабочий по комсомольскому призыву, то ли пусть стажер почти, но с высшим и очным. И своего прокурора я не просто так назвал – Селезнев перезвонит. Все на связях держится – можно ли доверять.

И можно ли доверить.

– А вы сами что по делу думаете?

– Ну, трудно сказать. Труп перезимовал. Вдобавок эти идиоты, что труп обнаружили, мало того что там лопатами пошарились, они еще и привезли труп в колхоз, а потом уже милицию вызвали. То есть, ложа трупа нет, как такового и следы могут быть от чего угодно.

– Следы насилия есть?

– В морге его посмотрели… экспертизы уже ты назначать будешь, но на первый взгляд нет. Тут другое…

…

– Этот мальчишка… Даниил Хроменков – он пропал за несколько дней до Нового года.

– Как пропал?

– Родители заявление написали. Тогда лед… не встал еще… думали, на реку пошел и… мальчишки. Море по колено.

– Я слышал, еще мальчик здесь утонул?

Прокурор помрачнел

– Да…

…

– Родителей, друзей опросили, запросы по родственникам отправили… ничего. А тут…

…

– Он был в какой-то непонятной одежде.

– Какой?

– Школьной. Из верхней одежды только ватник старый. Мужской.

Я присвистнул.

– Экспертизы назначили?

– Ничего не назначали, говорю, тебя ждали. Еще опер должен приехать из Иже… тьфу, из Устинова…

– Да ладно. У нас все по-старому называют…

– Как он там вообще оказался?

– Кто?

– Мальчик

Прокурор пожал плечами

– Всякое может быть. Заблудился

– В чужой одежде? Откуда у него ватник?

…

– Родителям сообщили?

– Да. Это я на себя взял

– Что – они?

– А сам как думаешь?

На углу – высилась девятиэтажка гостиницы.

– Ну, вот и пришли.

– До завтра тогда.

– Да, до завтра…

Ну, вот и познакомились.

Заселиться в гостиницу при советском строе было отдельной проблемой – просто так не селили, несмотря на отсутствие или наличие мест – но командировочное, плюс удостоверение сотрудника прокуратуры напугали – и номер мне дали. Правда, в нем бегали тараканы – но это зло неизбежно. У нас в квартире тоже тараканы. Везде тараканы.

Так как никакие магазины уже не работали, а круглосуточных не было тогда даже в Устинове, чего говорить о Черногорске – я спустился вниз. К счастью, ресторан еще работал.

Накормили непритязательно, но вкусно. Я кстати потом, когда в Москве обедал в общепите, часто с ностальгией вспоминал родной край…