Не знаю, в какой именно момент я приняла решение, но к возвращению оно уже было готово. Я дождалась, пока в коридоре стихнут шаги Райна. Мне не хотелось рисковать, особенно после того как он столь откровенно рассказал, что слышит все происходящее за стеной.

Выждав еще немного, я полезла в карман и выложила осколки чаши на кровать. Они и здесь выглядели столь же заурядно, как на столе Винсента. Груда осколков, запачканных моей кровью.

Я до сих пор не понимала, чем является эта чаша и как она действует. Я просто повторила то, что сделала в кабинете, проведя по сверкающей поверхности большим пальцем, из которого все еще капала кровь.

Как и там, осколки разлетелись по кровати. Я снова дотронулась до них, и они соединились в неглубокую чашу, зеркальную внутри.

Сейчас у меня была возможность рассмотреть все повнимательнее. Оказалось, соединенные осколки немного подрагивают, а кое-где не совсем плотно прилегают друг к другу. Я вновь порезала палец и смотрела, как кровь стекает по прихотливым завиткам стенок на дно чаши.

На этот раз я была готова к тому, что меня окутает волной присутствия Винсента. Но ощущения оказались не менее болезненными. И вновь я с трудом удерживалась, чтобы не заглушить их. Я не слышала голоса Винсента и не видела его лица, однако безошибочно понимала, что он где-то рядом. Казалось, стоит обернуться, и я обнаружу его у себя за спиной. Ощущение было глубоким, превосходящим все прочие. Я словно чувствовала это нутром.

Кровь в центре чаши пузырилась и растекалась, подрагивая на краях вместе с осколками. Изображение на крови было слабым и тусклым, словно я видела какое-то далекое место. Возможно, черная кровь сделала бы картину более четкой. А может, размытость была вызвана тем, что это устройство, как бы оно ни называлось, не предназначалось для работы с такими, как я, – вампирами лишь наполовину.

Я прищурилась, всматриваясь в слабое изображение. Намек на чье-то лицо, словно кто-то прильнул к зеркалу с противоположной стороны.

– Джесмин? – шепотом спросила я.

– Моя королева, это ты?

Голос принадлежал Джесмин (моя догадка подтвердилась), хотя и раздавался издалека, не отличаясь ясностью. Я нагнулась ниже и напрягла слух.

– Это ты, – сказала она. – Думала… откуда…

– Говори медленнее, – попросила я. – Мне тебя не слышно.

«Змейка, я же тебе всегда твердил, – прошептал Винсент, – ты должна научиться быть более терпеливой. Жди и осознавай».

Я судорожно вдохнула.

Клянусь богиней, его голос звучал так близко, что я чувствовала, как он дышит мне в ухо. Волна горя накрыла меня раньше, чем я успела внутренне собраться.

Лицо Джесмин стало отчетливее. Голос зазвучал сильнее, хотя и сейчас я была вынуждена напрягать слух.

– …ты можешь этим пользоваться, – удивленно сказала она.

Случившееся ошеломило ее.

Одна щека Джесмин была запачкана не то грязью, не то запекшейся кровью, волосы убраны в потрепанный пучок, а на руке серела повязка. Сколь разительно отличалась она от блистательной соблазнительницы, какой я привыкла видеть ее на балах Винсента.

– Пользоваться… чем? – спросила я.

– Его зеркалом. Можешь пользоваться.

Его зеркалом.

Мне требовалось знать все особенности этого устройства, чтобы понять: чаша – реликт могущественной древней магии, теснейшим образом связанный с душой Винсента. И если зеркало принадлежало ему и действовало за счет его крови…

– Время нас подпирает, – сказала я, больше обращаясь к себе.

У меня действительно не было времени разбираться в особенностях зеркала, поскольку имелись куда более серьезные дела.

Джесмин важно кивнула. Она изменилась в лице. Вместо любопытной придворной дамы на меня смотрела главнокомандующая.

– Моя королева, ты в безопасности?

Безопасность. Ну и слово.

Но я ответила:

– Да. А твое положение?

– Мы в…

– Не хочу знать, – перебила я.

Я была почти уверена, что никто не подслушивает наш разговор. Однако сомнения все же оставались.

– Да, моя королева, – понимающе кивнула Джесмин. – Насколько ты осведомлена о состоянии войны?

Я откашлялась. Было неловко признаваться, что я почти ничего не знаю. А сейчас, когда связь зеркала с душой Винсента ощущалась так болезненно и жгуче, моя неосведомленность вызывала еще больший стыд.

Изображение Джесмин дрогнуло. Я поднесла чашу ближе к лицу, словно намеревалась заставить ее продолжать разговор.

– Мне нужна твоя оценка состояния дел, а не ришанская.

Надежная уловка, позволяющая скрыть мое незнание.

– Мы потеряли… много крепостей. Сейчас, королева, мы сражаемся, чтобы сохранить оставшиеся. Пускаем в ход все, что у нас есть. Но… – Она недовольно наморщила нос. – Кроверожденные имеют численное превосходство и весьма коварны. С ришанами мы бы еще справились. Кроверожденные… создают нам изрядные сложности.

Слова Джесмин совпадали с тем, что я видела здесь. Райн мог сколько угодно рассуждать о своих мечтах. А суровая правда заключалась в том, что он позвал псов в королевство и прятал их за своей короной, пока они истребляли его народ. Он в значительной степени зависел от сил кроверожденных.

Однажды Райн сказал мне, что мечты мало значат. Важны только действия.

Его действий явно было недостаточно. Я же вообще бездействовала.

Лицо Джесмин вновь потеряло резкость. Ее слова доходили до меня не полностью.

– Твои… приказы?

Отчаянно стараясь не потерять связь с ней, я выдавила из большого пальца еще несколько капель крови, отчего изображение главнокомандующей вновь покрылось рябью, а у меня заболел затылок, словно изнутри по нему застучали молотками.

Шаги в коридоре заставили меня замереть. Я оглянулась на входную дверь. Закрыта. Шаги не приблизились и скоро стихли. Шедший двигался в противоположную сторону.

Я вновь повернулась к зеркалу, сказав Джесмин:

– Времени совсем мало.

– Каковы будут твои приказы? – настойчивым тоном спросила она.

Приказы. Можно подумать, я обладала властью и могла отдавать распоряжения Джесмин.

– Через две недели они отправятся к вам в Мисраду, – торопливо зашептала я. – Намечается большой поход. У них нехватка солдат, невзирая на контингент кроверожденных. Для большей численности они заберут из Сивринажа всех. Арсенал останется пустым.

Джесмин задумчиво нахмурилась:

– Не знаю, сможем ли мы выстоять против такого натиска.

– Я тоже не знаю. Возможно, вам не понадобится с ними сражаться.

Я умолкла. Требовалось принять решение, которое уже не отменишь. Решение вступать в бой или нет.

Казалось, Винсент стоит рядом, положив руку мне на плечо.

«Это твое королевство, – шептал он. – Я учил тебя сражаться за достойную жизнь. Я дал тебе зубы. Так пусти их в ход».

– Покиньте Мисраду, – сказала я. – Ваша цель – арсенал, пока он не охраняется. Нападите на него, захватите или уничтожьте. Сделайте то, что в ваших силах. У тебя хватит солдат для этого маневра?

Размытое изображение не помешало мне увидеть стальную решимость в глазах Джесмин.

– Скажу прямо: задача тяжелая. Но войск на попытку нам хватит.

Я не позволила себе дрогнуть, не позволила выпасть из состояния командующей.

– Так сделайте это. Довольно бегать от них. Довольно обороняться. У нас нет времени на полумеры.

Настало время сражаться по-настоящему.

Часть вторая
Новолуние

Интерлюдия

Нет ничего опаснее сделки. Нет ужасов страшнее тех, что вы выбираете. Нет судьбы хуже, чем та, о которой вы просите.

И по сей день никто этого не понимает.

На самом деле человек вообще мало что понимает, хотя и об этом он не знает. Некто жил незаметной жизнью в каком-нибудь городишке и бóльшую часть времени старался убежать от такой жизни. Из всех своих ограниченных возможностей он выбрал ту, что давала ему максимальную свободу. Он любит свободу, любит, когда морской ветер свистит у него в волосах. Эту любовь он испытывает и нынешней ночью, когда его корабль преодолевает коварные морские воды близ Обитр. Узкую полоску суши, вдоль которой он плывет, называют Крюком Ниаксии. Почему? Да потому, что беспечные моряки слишком часто попадаются здесь на крючок, словно беспомощные рыбы. Ночь темна. Вокруг корабля бушуют волны. Все небо покрыто штормовыми тучами.

У моряков нет шансов уцелеть.

Большинство погибает сразу же, когда корабль – слишком маленький и хрупкий для столь опасного путешествия – разбивается о неприступные скалы манящей земли Ниаксии. Они тонут в соленой морской воде; кого-то волна ударяет о прибрежные камни, превращая в окровавленные куски мяса, а кто-то гибнет, проткнутый насквозь оснасткой корабля.

Но этот человек, невзирая на всю никчемность собственной жизни, кое-чему все же научился.

Он научился сражаться.

Ему тридцать два года. Он не готов умирать. Его тело сильно покалечено (результат столкновения корабля со скалами), и все же он плывет к берегу, напрягая все мышцы и борясь с волнами. Ему удается выбраться на берег.

Он утомлен и измучен. Сознание вот-вот оставит его. Но он заставляет себя поднять голову и видит впереди силуэт города редкостной красоты. Под холодным лунным светом все очертания кажутся вырезанными из слоновой кости. У человека мелькает мысль, что ничего прекраснее он не видел.

В эту ночь он находится на пороге смерти.

Боги любят приписывать себе вмешательство в чью-то судьбу. Судьба ли его спасла? Или капризная удача, бросившая кость так, что он выплыл не где-нибудь, а здесь?

Человек отползает от берега, тратя на это последние силы. Песок под его руками сменяется каменистой поверхностью, а та – рыхлой почвой. Человек чувствует, что смерть идет за ним по пятам, ощущает ее в каждом своем судорожном вдохе и выдохе. Прежде он считал себя храбрым. Но никто не храбр перед лицом безвременной смерти.

Он бы и умер, если бы судьба, или удача, не спасла его. Но спасение стало для него проклятием.

В этот момент на него набрел король.

Король имел обыкновение коллекционировать души, и душа молодого мужчины пришлась ему очень по вкусу. Он наклоняется над человеком, который вот-вот потеряет сознание, смотрит на искалеченное лицо с правильными чертами. Затем король опускается на колени и задает умирающему вопрос, о котором тот будет вспоминать до конца своей необычайно долгой жизни:

– Ты хочешь жить?

«Что за глупый вопрос», – думает человек.

Конечно, он хочет жить. Он молод. Дома его ждет семья. Он проживет еще не один десяток лет.

Ответ человека звучит как мольба:

– Да. Очень хочу. Да. Помоги мне.

Позже он будет проклинать себя за это – за свою жалкую просьбу, оказавшуюся губительнее смерти.

Король улыбается и приникает ртом к горлу умирающего.

Глава восьмая

Райн

Септимуса я возненавидел с первого взгляда.

Я точно знал, кто он, но даже если бы и не знал, его внешность быстро бы мне подсказала.

«Этому кроверожденному вельможе нельзя доверять», – кричала моя интуиция.

Когда во время Кеджари он подошел ко мне, я не пожелал иметь с ним ничего общего. Но он цеплялся, как неприятный запах. Точнее, как болезнетворное поветрие. Этот мерзавец приходил ко мне снова и снова.

Поначалу он ничего не предлагал, появляясь как бы между прочим. В дни, предшествующие Кеджари, он оказывался везде, где находились мы с Мише, и подолгу торчал рядом с нами. Поначалу это не вызывало у меня подозрения. Он вел себя так же, как и большинство кроверожденных во время состязания: пользовался возможностью общаться с другими домами и прикидывал, где и на кого оказать влияние.

Повторяю, тогда меня это не беспокоило. Торчит и торчит.

Но потом, на третий или четвертый раз, я заподозрил неладное. А к тому времени, когда он отвел меня в сторону и сказал: «Я знаю, кто ты на самом деле», – он уже вызывал неприязнь.