Только к концу жизни она внутренне примирилась со своим «развенчанным идолом». В 1890 г. в ответ на письмо сына Мицкевича Владислава, интересовавшегося подробностями жизни покойного отца, она написала, не вспоминая обиды и даже выразив как будто сохранившееся любовное чувство: «Время – вместо того чтобы ослабить – лишь укрепило мою любовь. ‹…› Он всегда стоит предо мной как бы живой. Для меня он не перестал жить. Я люблю его теперь, не переставала любить его все время. Он мой, как был моим когда-то»^[11].

К 1829 г. закончились собрания в салоне Зинаиды Волконской, еще раньше Мицкевича уехавшей из России (тоже навсегда – в Италию, где она примет католичество), но жизнь Каролины Яниш не опустела. Ее успехи в литературе и светской жизни только начинались. Летом того же года она очаровала посетившего Москву Александра Гумбольдта, ученого и путешественника (он доставит тетрадь ее немецких стихотворений к самому И. В. Гёте), и познакомилась с Н. М. Языковым, с которым ее надолго свяжет поэтическая дружба (он адресует ей восемь стихотворений, она ему – четыре).

Князь П. А. Вяземский, вдохновленный вниманием к ней со стороны Гумбольдта, в 1830 г. написал стихи «В альбом к Каролине Карловне Яниш» с похвалами ее уму и учености: «Известны мне ваш ум, его занятья, / Кому открыл разборчиво объятья, / Сей пламенный воспитанник наук, / Согражданин всех муз разноплеменных… / ‹…› / Вы в лучший мир – мир чувства, мир ума – / Проникнули сочувствием свободным, / И стало вам испытанным и сродным, / Что от других таит немая тьма»^[12].

Она и сама уже была «согражданин всех муз разноплеменных», признанный пока, правда, лишь лично с нею знакомыми русскими поэтами. Языков в 1831 г. в послании к ней писал, что видит, как на ее голове уже свиваются «два венка, один другого краше» – «Зеленый лавр поэзии чужой / И бриллианты музы вашей!»^[13]

Скоро она решилась выступить в печати, но со стихами не на русском, а на немецком языке.

В 1833 г. в Германии вышел сборник ее стихотворений – «Das Nordlicht. Proben der neuren russischen Literatur» («Северное сияние. Образцы новой русской литературы»)^[14]. Здесь были переводы народных песен, произведений В. А. Жуковского, А. С. Пушкина, А. А. Дельвига, Е. А. Баратынского, Д. В. Веневитинова, Н. М. Языкова и др., а также 10 ее оригинальных стихотворений, написанных на немецком языке. Сборник послужил делу популяризации русской литературы в Германии, где книгу заметили и оценили. Он стал событием и в России, дав повод И. В. Киреевскому выступить с программной статьей о литературном творчестве русских женщин. Насчет самой Яниш, своей давней знакомой, он заметил: «…мне досадно видеть, что русская девушка так хорошо владеет стихом немецким; еще досаднее знать, что она так же хорошо, и, может быть, еще лучше, владеет стихом французским и только на своем отечественном языке не хочет испытать своих сил!»^[15]

С русскими стихами она выступит в 1839 г., но уже не как девица Яниш, а как Каролина Павлова.

3

В 1836 г. умер богатый дядюшка Каролины (препятствовавший ее браку с Мицкевичем). Будучи его главной наследницей, она сделалась богатой невестой и в январе 1837 г. уже вышла замуж. Ее мужем стал Николай Филиппович Павлов (1803–1864), выходец из крестьянского сословия, выпускник Московского университета, в прошлом театральный актер и переводчик, а теперь успешный и многообещающий писатель^[16]. Для него это был второй брак. Подозревали, что женится он не без корыстного расчета, но их брак и поначалу, и долго потом выглядел счастливым.

Супруги поселились в новом доме (ныне Рождественский бульвар, д. 14) вместе с родителями Каролины. Она стала хозяйкой литературного салона, который посещали едва ли не все крупные московские литераторы и многие заезжие знаменитости. Муж участвовал в ее светских начинаниях, держась в тени, был первым читателем и критиком ее стихов, о чем она и через десять лет брака заявляла с гордостью, противопоставляя себя Ростопчиной:

…Не требую эмансипаций
И самовольного житья;
‹…›
Люблю Москвы я мир и стужу,
В тиши свершаю скромный труд,
И отдаю я просто мужу
Свои стихи на строгий суд.

(«Мы современницы, графиня…», 1847)

В 1839 г. у них родился сын Ипполит (он тоже станет писателем, хоть не столь известным, как его родители; ум. в 1882 г.). В том же году во Франции вышли сразу две книжки Павловой – сборник переводов из русских поэтов «Прелюдии»^[17] (здесь были и шесть ее оригинальных французских стихотворений) и перевод трагедии Шиллера «Орлеанская дева» (под заглавием “Jeanne d’Arc”). Тогда же она дебютировала в русской печати – в журнале «Отечественные записки» (см. выше в разделе 1).

1840-е гг. стали периодом наибольшей общественной и литературной активности Павловой. В ее салоне, кроме старых знакомых, появлялись новые литераторы, разделившиеся на западников и славянофилов: первым больше симпатизировал ее муж, ко вторым тяготела она сама (больше всего подружившись с Константином и Иваном Аксаковыми)^[18]. Кроме «Отечественных записок» (А. А. Краевского) ее стихи печатались в журналах «Библиотека для чтения» (О. И. Сенковского), «Москвитянин» (М. П. Погодина), «Современник» (П. А. Плетнева), в альманахах и сборниках.

Переводила она тогда не с русского, а на русский язык, и критика часто отмечала мастерство ее переводов. Кроме вошедших в наст. изд. нужно назвать ее перевод из трагедии Эсхила – «Сцены из “Промефея”» (1847–1849, опубл. 1850), в котором знатоки особенно оценили ее искусство в передаче сложных эпитетов древнегреческого поэта:

И морепробегающие создал
Пловцам я тканикрылые суда^[19].

В ее лирике того времен один из сквозных мотивов – «бой», «борьба» человека с жизнью и самим собой ради сохранения веры в высшую правоту Божественного Провидения, не напрасно проводящего его через испытания.

Гляжу в лицо я жизни строгой
И познаю, что нас она
Недаром вечною тревогой
На бой тяжелый звать вольна;
И что не тщетно сердце любит
Средь горестных ее забот;
И что не всё она погубит,
И что не всё она возьмет.

(«Дума» [ «Когда в раздор с самим собою…»], 1843)

Кроме лирических стихотворений она создает произведения, похожие на баллады. Одно из них так и называется – «Баллада. 1558» (1840). В ней император Карл V, удалившийся монастырь, рассказывает о том, как одержал победу над своими страстями, над жаждою власти, славы и богатства.

«Да, убил я исполина,
Сокрушил в избытке сил!
С трона сбросил властелина,
В гроб живого положил!
Я палач его безвестный,
Искупитель старины;
Как два тигра в клетке тесной,
Мы вдвоем заключены.
Утомимся мы борьбою,
И согнет седой монах
Под ногой своей босою
Императора во прах!»

Исторический сюжет использован ради иносказания о беспрестанно ведущейся в душе человека борьбе высшего и низшего начал и о возможности для высшего победить в этой борьбе (эта мысль адресована каждому читателю, знающему, что такое борьба с самим собой).

Также иносказательны сюжеты других подобных стихотворений Павловой, которые, в отличие от настоящих баллад (вроде баллад Жуковского), принято называть «рассказами в стихах»: «Дочь жида» и «Старуха» (1840), «Огонь» и «Рудокоп» (1841). В последнем иносказание относится к одержимым маниакальною страстью, в том числе, как можно догадаться, к поэту, который в страстном поиске слов и созвучий потерял способность видеть Божий мир и радоваться ему.

Иносказательно и загадочное (как само его название) стихотворение «Сфинкс», впервые опубликованное в 1863 г. в сборнике русских стихотворений Павловой с авторской датой «май 1847»^[20].

Как в старину, и нам, потомкам поздним,
Он, пагубный, является теперь,
Сфинкс бытия, с одним вопросом грозным,
Полукрасавица и полузверь.
И кто из нас, в себя напрасно веря,
Не разрешил загадки роковой,
Кто духом пал, того ждут когти зверя
Наместо уст богини молодой.

Речь снова идет о борьбе с не предрешенным заранее исходом, о необходимости быть стойкими и не падать духом, причем иносказание относится как к отдельному человеку, так и к «племенам», т. е. народам или, скорее, поколениям:

И путь кругом облит людскою кровью,
Костями вся усеяна страна…
И к сфинксу вновь, с таинственной любовью,
Уже идут другие племена.

Скептический (или, точнее, скорбный, недоверчивый и недоумевающий) взгляд Павловой на историю человечества выразился в большом стихотворении «Разговор в Трианоне», которое она считала лучшим своим произведением (написанное в 1848 г., оно было запрещено цензурой; впервые опубликовано в искаженном виде в Лондоне в 1861 г., в России – уже в подлинном виде – в 1863 г.). Граф Калиостро, известный авантюрист, утверждавший, что родился в древнем Египте, и граф Мирабо, один из начинателей революции 1789 г., разговаривают о грядущем перевороте, чей «грозный плод» уже созрел. Мирабо полон энтузиазма, но последнее слово остается за Калиостро. Он говорит, что народные массы неразумны и жестоки, изменчивы в своих настроениях и неблагодарны, а иллюстрируется это историческими примерами от времен Моисея до Кромвеля. Революция, затеваемая Мирабо, не приведет к свободе, а станет лишь новым звеном в цепи человеческих безумств и злодеяний.

«Разговор в Трианоне» – консервативный и скептический отклик на ожидания перемен от волны революций, прокатившихся по Европе в 1848 г., но интересен он не своей основной политической идеей (в общем-то тривиально-охранительной), а яркостью представленных в нем образов мировой истории, в конечном счете – для самой Павловой – исполненных какого-то тайного смысла, хотя и отвергаемого ее Калиостро и непостижимого для нее самой.

Другая вершина ее творчества – роман «Двойная жизнь» (издан отдельной книгой в 1848 г.). Сама Павлова обозначила его жанр как «очерк». Проза здесь чередуется со стихами. В прозе изображается светское общество Москвы и на примере замужества одной мечтательной и кроткой девушки рассказывается о том, как здесь устраиваются браки: в этом участвуют различные общественные силы, корыстные расчеты, амбиции и взаимоотношения отдельных личностей, учитываются самые разные и тонкие обстоятельства – все что угодно, кроме любви. В стихотворных отрывках, прерывающих этот рассказ, исполненный грустной иронии, девушка спит и слышит чей-то чудесный голос, обращающийся к ней. Он утешает, ободряет и наставляет ее, подготавливая к новой жизни как к школе испытания веры и душевных сил, как к подвигу терпения и познания. В предпоследней (9-й) главе романа он прощается с ней:

«Иди назад к земному краю,
Иди к земному ты венцу…
‹…›
Не вотще рвались так жадно
Бредни сердца к бытию:
Жизнь исполнит беспощадно
Просьбу страстную твою.
‹…›
И свершит судьба в избытке
Над тобою казнь свою:
Но не лечь в жестокой пытке,
Но не пасть тебе в бою.
‹…›
Бытие поймешь земное
Созревающей душой:
Купишь благо дорогое
Дорогою ты ценой.
‹…›
Так иди ж по приговору,
Только верою сильна,
Не надеясь на опору,
Беззащитна и одна…»

[11] Храневич К. Е. Указ. соч. С. 1086.

[12] Вяземский П. А. Полн. собр. соч.: [В 12 т.] Т. 4. СПб., 1880. С. 90–91.

[13] Языков Н. М. Полн. собр. стихотворений. М.; Л.: Сов. писатель, 1964. С. 308 («К. К. Яниш» [ «Вы, чьей душе во цвете лучших лет…»]).

[14] Das Nordlicht. Proben der neueren russischen Litteratur von Karoline von Jaenisch. Dresden; Leipzig, 1833. III–XV, 256 S.

[15] Киреевский И. В. О русских писательницах // Киреевский И. В. Эстетика и критика. М.: Искусство, 1979. С. 131. Статья вышла под новый 1834 г. в альманахе «Подарок бедным», изданном в Одессе Новороссийским женским обществом призрения бедных.

[16] Успех Павлову принесла книга «Три повести: Именины. Аукцион. Ятаган» (1835), в ней изображались бесправие людей из низших слоев общества и узаконенный светскими правилами обман в семье. Следующая книга – «Новые повести: Маскарад. Демон. Миллион» (1839). Позднее выступал только как журналист, к художественному творчеству не возвращался.

[17] Les Préludes, par M-me Caroline Pavlof, née Jaenesch. Paris, 1839. XII, 98 p.

[18] Атмосферу ее салона изобразил Л. П. Гроссман в очерке «Вторник у Каролины Павловой» (Одесса, 1919; 2-е изд. М., 1922). С И. В. Киреевским и А. С. Хомяковым, «старшими» славянофилами, Павлова была дружна еще со времен посещения ею салонов А. П. Елагиной и З. Н. Волконской во второй половине 1820-х гг.

[19] Цит. по изд. 1964 г. (названо в сноске 1), см. с. 461 и 591.

[20] В изд. 1964 г. оно датировано как написанное в 1831 г., таким образом «Сфинкс» был выделен как первое из известных нам русских стихотворений Павловой (следующие относятся концу 1830-х гг.) и с тех пор печатается как первое во всех сборниках ее стихотворений (в том числе в наст. изд.). На наш взгляд, изложенные в изд. 1964 г. причины для такой датировки не являются до конца убедительными. Среди стихов Павловой 1840-х гг. «Сфинкс» выглядит гораздо органичнее.