– От подобных вопросов тебе легче не станет.

– Ты говоришь – вы мне доверяете, – с издевкой в голосе сказал Кремер. – А я плевать хотел на такое доверие!

– Вальтер!

– Брось! Пустые слова! Это проклятое секретничанье мне надоело. Ты помешался на конспирации!

– Вальтер! Черт возьми! Ради твоей же безопасности ты не должен знать о делах больше, чем необходимо. Неужели непонятно? Ведь мы бережем тебя.

– Надо сберечь ребенка! Ты требуешь от меня… не знаю, ты или вы требуете, чтобы я слепо и без раздумий отправил ребенка на смерть!

– Кто сказал, что на смерть…

– Берген-Бельзен! Этого недостаточно? Я же не хладнокровный убийца!

Бохов резко пресек гнев Кремера, наседавшего на него.

Кремер перешел к уговорам:

– Неужели с ним нельзя поступить иначе? Я спрячу его! Ладно? А? Не сомневайся, со мной он будет в целости и сохранности.

На миг показалось, что Бохов готов уступить, но затем он стал еще энергичнее давить на Кремера.

– Исключено! Совершенно исключено! Ребенка надо убрать из лагеря немедленно! Сейчас же!

Подавленный Кремер мрачно уставился перед собой и поджал губы. В знак солидарности Бохов похлопал его по плечу, и на сердце у Бохова потеплело.

– То, что я от тебя требую, возможно, жестоко, согласен. Но ведь жестоки и обстоятельства. Конечно, дело связано с Гефелем, зачем скрывать, раз ты и сам знаешь. Скажу тебе больше, не думай, что я помешан на конспирации. Гефель сидит в уязвимом месте. Слышишь, Вальтер? В очень уязвимом. Если цепочка здесь порвется, могут полететь все звенья.

Он на минуту умолк. Кремер мрачно смотрел перед собой. Слова Бохова подействовали на него. Чтобы доказать Кремеру неосуществимость его желания, Бохов развил его же мысль.

– Ты берешь у Гефеля ребенка и где-нибудь его прячешь. Хорошо. А можешь ли ты скрыть и тот факт, что ребенка взял у Гефеля? Непредвиденная случайность, ребенка находят и…

Кремер поднял руку, но Бохов продолжал:

– Всего-навсего случайность, Вальтер, у нас же немалый опыт, дружище! Достаточно мелочи, чтобы провалить самое верное дело… и вот такой мелочью является этот ребенок. Ты не можешь зарыть его, как дохлую кошку. Кто-то должен присматривать за малышом. Этот «кто-то», представь, попадет в карцер и… выдаст тебя.

Тут Кремер уже не мог сдержаться и от души расхохотался.

– Они скорей укокошат меня, чем дождутся, чтоб я…

– Я верю тебе, Вальтер, – сердечно произнес Бохов. – Верю безусловно. Но что будет, если тебя прикончат?

– Интересно, что же? – торжествующе спросил Кремер.

– Ребенок-то останется.

– То-то и оно! – с победоносным видом возразил Кремер.

Бохов горестно улыбнулся.

– Семь тысяч советских офицеров получили здесь пулю в затылок, и ни один из них так и не узнал, что эсэсовец в халате врача, ставивший его перед измерительной рейкой, был его убийцей…

– Какое отношение это имеет к ребенку? – сердито спросил Кремер.

Однако Бохов продолжал:

– От тебя мертвого они уже ничего не добьются. Но ты же знаешь их методы. Кто поручится, что они не отвезут ребенка в Веймар? Посадят его там на колени к какой-нибудь проинструктированной нацистской тетушке: «Ты из лагеря Бухенвальд, бедняжка? А как зовут доброго дядю, который прятал тебя от злых эсэсовцев?» – Кремер прислушался. – И славная тетушка до тех пор будет выспрашивать у ребенка – по-немецки, по-русски, по-польски, смотря, какой язык малыш понимает, – пока он… Но тогда, Вальтер, уже не будет того, кто мог бы прикрыть Гефеля своей широкой спиной.

Бохов засунул руки в карманы. Он сказал достаточно. Оба помолчали. Наконец Кремер после мучительного раздумья сказал:

– Я… я зайду к Гефелю…

Он преодолел себя. Бохов тепло улыбнулся другу.

– И вовсе не обязательно, что ребенок в Берген-Бельзене… Я хочу сказать, если поляк сумел довезти малыша сюда, он сумеет провезти его и дальше. Удача и воля случая, Вальтер. И хотя мы обычно опасаемся случайностей, будем сейчас надеяться на них. Большего мы сделать не в силах.

Кремер молча кивнул. Бохов понял, что вопрос исчерпан.

– Теперь о санитарной команде, – сказал он, переходя к другой проблеме. – Тут надо действовать быстро.

Сначала он подумал было использовать эту команду как информационную группу. Мысль эта была слишком заманчивой. Но затем у него возникли сомнения. Клуттиг искал заговорщиков. Бохов потер стриженую голову.

– Знать бы, чего они замышляют!

– Тут все, по-моему, в порядке, – заметил Кремер. – Приказ ведь исходит от начальника лагеря.

Бохов махнул рукой.

– Что приказывает Швааль и что делает из этого Клуттиг, не одно и то же.

– Потому и говорю, – перебил его Кремер, – предоставьте санитарную команду мне. Полностью!

Бохов широко раскрыл глаза.

– Что ты задумал?

Кремер хитро улыбнулся.

– То же, что и ты.

– Что и я? – слукавил Бохов.

– Слушай, хватит играть в конспиратора, – обозлился Кремер, – надоело. Есть у тебя мыслишки насчет санитарной команды? – Кремер постучал себя по лбу. – Может, и в моей голове те же самые.

Бохов, чуть растерявшись, потер ладонями щеки. Кремер наседал.

– Вот видишь?! О чем думаем мы двое, о том будут думать и ребята, которых я сегодня же подберу. Полагаешь, они станут ждать, пока я им подмигну? Они будут смотреть в оба, когда попадут за ворота. При тайном руководстве и без тайного руководства… о котором они ничего знать не будут, – поспешно добавил он, чтобы успокоить Бохова. – Можешь быть уверен. А то, что они там высмотрят, я так или иначе узнаю. Зачем же тебе создавать сложную систему связи, если через меня известия пойдут по прямому проводу?

Бохов согласился не сразу, и Кремер дал ему время подумать. Предложение было разумное. Но без одобрения ИЛКа Бохов не мог дать на него согласие, – ведь тем самым пассивная до сих пор роль старосты лагеря превращалась в активную.

– Прикиньте там, – сказал Кремер, заметив, что Бохов колеблется, – но решать надо быстро.

Бохов уже думал о том, как бы срочно переговорить с ИЛКом. Богорского повидать нетрудно, голландца Петера ван Далена тоже. Но как добраться до Прибулы и Кодичека? Правда, они находились в лагере, но работали в одном из оптических бараков, построенных вдоль аппельплаца. Там изготовлялись прицелы, и доступ туда был строго запрещен. С французом Риоманом тоже нельзя было связаться. Он работал в кухонной команде при офицерской столовой, за пределами лагеря. Тех, с кем трудно было встретиться, можно было уведомить только через «проверку линии». Бохов неохотно пользовался этим способом уведомления, который приберегали для крайних случаев. Однако спешность и важность дела требовали этого. Бохов посмотрел на Кремера:

– Можешь распорядиться проверить линию?

– Могу, – кивнул Кремер, догадавшись, о чем речь. Он уже как-то выполнял такое поручение.

Бохов принял решение.

– Запомни числа: три, четыре, пять и в конце восьмерка.

Кремер кивнул.

– ИЛК! – с лукавой усмешкой сказал он.

В мастерской лагерных электриков у тисков стоял заключенный и старательно опиливал какую-то металлическую деталь.

Вошел Кремер.

– Шюпп здесь? – спросил он.

Заключенный указал напильником на деревянную перегородку в глубине мастерской и, заметив недовольное лицо Кремера, сказал:

– Там никого больше нет.

Шюпп сидел за столом главнокомандующего шарфюрера и возился с механизмом будильника. Он поднял глаза на вошедшего Кремера. Круглые очки в черной оправе, глаза-бусинки и маленький круглый рот придавали его лицу выражение искреннего удивления.

– Нужно проверить линию, Генрих, – сказал Кремер. Шюпп понял его.

– Сделаем и немедленно!

Кремер подошел ближе.

– Числа такие: три, четыре, пять и под конец восьмерка.

Шюпп поднялся. О значении чисел он не спрашивал. Просто шло важное сообщение от кого-то к кому-то. Он сгреб в кучку лежавшее на столе и достал ящик с инструментами.

– Я пошел, Вальтер.

– Смотри, чтобы все было гладко, слышишь?

Шюпп сделал удивленное лицо.

– У меня всегда все проходит гладко.

От Шюппа Кремер направился к Гефелю. Цвайлинг был на месте. Увидев старосту лагеря, который стоял с Гефелем у длинного стола, он сейчас же вышел из кабинета.

– Что случилось?

– Да ничего, Гефель должен приготовить вещи, – не растерявшись, ответил Кремер. – Завтра уходит этап.

– Куда? – Цвайлинг от любопытства высунул кончик языка.

– Не знаю.

Цвайлинг оскалил зубы.

– Бросьте втирать очки! Вы ведь знаете больше нас.

– Откуда? – с наивным видом переспросил Кремер.

– Я не интересуюсь вашими плутнями. – И ушел назад в кабинет.

– Ишь умник выискался, – проворчал Кремер, глядя ему вслед. – Я от Бохова, – прошептал он. – Надо поговорить. Выйдем.

Пиппиг с кипой одежды в руках вынырнул из глубины склада и подошел к столу. Он слышал последние слова Кремера и недоверчиво поглядел им обоим вслед. Кремер и Гефель остановились на площадке наружной каменной лестницы, которая вела на второй этаж склада. Кремер оперся о железные перила.

– Короче, Андре, я в курсе дела. Завтра уходит этап. Янковский увезет ребенка с собой, понял?

У Гефеля был вид осужденного, он опустил голову.

– Неужели с ребенком нельзя поступить иначе? – тихо спросил он.

Теми же словами и с тем же вопросом обращался Кремер к Бохову. По-видимому, на всем свете не было других слов для этого безвыходного положения. И теми же словами Бохова Кремер ответил теперь Гефелю:

– Исключено! Совершенно исключено!

После продолжительной паузы Гефель спросил:

– Этап идет в Берген-Бельзен?

Кремер с досадой ударил ладонью по перилам и не ответил. Гефель посмотрел на него в упор.

– Вальтер…

Кремер начал терять терпение.

– Нам нельзя здесь долго стоять. Ты лучше моего знаешь, как обстоят у тебя дела. Так что не крути. Завтра у меня будет полно хлопот, проверять насчет ребенка некогда. Значит…

Он расстался с Гефелем и спустился по лестнице. Гефель пошел на склад.

– Что ему от тебя надо? – спросил Пиппиг.

Гефель не ответил. Лицо у него было мрачное. Он прошел мимо Пиппига в канцелярию.

Холодный сырой ветер дул между бараками, и Кремер поглубже засунул руки в карманы. Он пересек проулок, за которым с восточной стороны аппельплаца открывался вид на крематорий – зловещее здание с торчавшей дымовой трубой. Сплошной забор из бурых, пропитанных карболкой досок окружал участок, скрывая его от любопытных взоров. Что происходило за забором? Ни один заключенный этого не видел, так как доступ туда был строго воспрещен. Но Кремер знал.