С незапамятных времен всякий, кто прибывал на территорию Лилии, ставил на границе свою подпись на официальной бумаге: обязуюсь не творить чары. Именно так это называлось – «чары». По-детски и агрессивно. Посему по всем правилам и законам Изабеллу надлежало выдворить из королевства раз и навсегда. Она не сопротивлялась – Батафи все видел и благонадежно засвидетельствовал, Принц в случае надобности, как ей тогда подумалось, мог историю подтвердить, а Доменико… Доменико не умел врать. Изабелла собрала вещи, попрощалась и убыла с первыми лучами солнца, а герцог отрядил ей в сопровождение роту самых верных людей.

Широкая общественность продолжила пребывать в блаженном неведении. Скандал удалось сгладить – Рихард пустил несколько противоречивых слухов, а Батафи не распускал язык ни с кем, кроме своего короля. Пощечину списали на неудачную шутку, отъезд – на пощечину и внезапные дела (официально), в которые, конечно, никто не поверил, но в целом происшествие выглядело немного буднично и даже разочаровывающе.

А все потому, что в свой последний день в замке девушка пустила в ход магию несколько иного характера. В личной беседе она сумела убедить короля Рихарда в том, что между нею и Принцем произошло лишь досадное недопонимание. Несмотря на неизлечимость нанесенных ран, она не видела смысла проецировать их треснувшие отношения на межгосударственные переговоры. Противопоставляя столь разумные рассуждения ядовитым речам шептуна Батафи, король прислушался к ее доводам и пообещал завершить начатое – мирный договор будет подписан, заверил он герцогиню. Он был предельно насторожен, но даже самые неистовые суеверия не могли заставить его забыть о политической необходимости.

Доменико как автору проекта соглашения было разрешено остаться с делегацией, но, памятуя о показаниях шута, король повелел не допускать его к обсуждениям. Как бы Рихард ни опасался колдовского вмешательства, с юридической точки зрения составленные документы были безупречны и взаимовыгодны. Монарх решил довериться своему чутью.

После, Изабелла поговорила с отцом и взяла с него обещание не ставить личную обиду во главу угла. Она решительно отказалась раскрывать причины произошедшей ссоры, и бедняга-герцог довольствовался лишь только самыми поверхностными отговорками. Отцовское сердце разрывалось от боли, а сердце герцога мечтало о мире. Он пообещал дочери завершить начатое.

Тем временем Принц, снедаемый одновременно тоской, злобой и стыдом, схоронился в своих покоях на самом верху Северной башенки, пристроенной к монолитной громаде основной твердыни и ее могучих, стройных Четырех башен, как запоздалая мысль. Он никогда еще не был так рад своей изоляции, как в тот день. Если, конечно, можно было назвать радостью мрачное удовлетворение раненного зверя, которому удалось скрыться от стаи гончих и забиться в свою пещерку. Но судьбе и тем, кто за нею стоял, было неугодно оставить его в покое. Вечером накануне отъезда Изабеллы Принц увидел ее еще один раз.

Глубоко вечером, когда риск обнаружения уже почти что миновал, король Рихард все-таки надумал вызвать Принца на разговор. Их беседа вышла угрюмой и бессмысленной, сын наотрез отказывался комментировать для отца свои отношения с герцогиней и на вопрос об эпизоде с кинжалом, который во всех подробностях описал королю шептун Батафи, лишь стыдливо потупил взор. Шут слышал все – он таился за дверью, он прятался за углом, и, когда Принц покинул отцовский кабинет, он следовал за ним по опустевшим коридорам, а потом забрел вместе с ним на этаж, предназначенный для особо важных гостей…

Бездумно плетясь обратно наверх по спящему замку, Принц увидел ее, свою ведьмочку. Она опустила глаза и не сбавила шаг, он покраснел. Остатки гордости велели ему проследовать мимо, но ноги сами предательски остановились.

– Изабелла, – жалобно позвал он.

Она прошла чуть дальше, но ее тихие шаги смолкли. Он знал, что она ждет.

– Мне жаль, – сказал он, оборачиваясь. Изабелла не смотрела в его сторону; Изабелла скрестила руки на груди и поглаживала свои плечи, как будто ей холодно.

– Где вы были в столь поздний час? – робко поинтересовался Принц и тут же проклял себя за бестактный вопрос.

Но Изабелла ответила – она резко обернулась и посмотрела ему в глаза:

– Я прощалась с Доменико, – спокойно сказала она.

Принц, прочно изгнавший Доменико из своей памяти, был ошарашен. Слова покинули его. Ему безумно захотелось еще раз признаться ей в любви. Так странно было на что-то надеяться после всего, что он натворил, но какое-то тупое, беспощадное чувство внутри него кричало: люблю, люблю, люблю! Все перестало существовать и свелось к этому простому, бессмысленному, запоздалому – «люблю».

Он промолчал.

Изабелла отвернулась и зашагала прочь, а Принц еще долго стоял на одном месте. Стоял, пока не вернулась черная злоба, пока мысли не загорелись ненавистью, пока его разум не нащупал в самодовольной, горделивой и бледной фигурке Доменико причину всех своих бед. Принц ударил кулаком по стене, а потом еще раз, и еще – понимая, что звук получается очень глухим, и он никого не разбудит.

– Да заберут его демоны! – сдавленно крикнул он, давясь слезами и злобой. – Да возьмут его демоны!

Батафи все слышал.

Первый день без Изабеллы прошел в неуверенных попытках воскресить переговоры. Доверие было утрачено, и стороны как будто стеснялись друг друга, встречаясь в первый раз после длительного перерыва – даром, что со времени последнего заседания прошло чуть более суток. Естественно, Рихард безапелляционно потребовал участие Принца – его отсутствие могло быть истолковано как признание вины. Естественно и то, что таливарцам не требовалось никакого признания для того, чтобы в этой вине не сомневаться – они бросали на Принца недобрые взгляды, и он держался отстраненно.

День кое-как доковылял до своего логического завершения.

На замок опустилась ночь.

Король продолжил совещаться со своими юристами, герцог советовался с Доменико, Изабелла была на пути домой.

Принц старательно гнал все мысли о недавних событиях. Вторую ночь подряд он бросился в спасительный сон с отчаянием утопающего, но на это раз его блаженство было недолгим.

Где-то ближе к полуночи что-то выдернуло его из сна. Принц открыл глаза. Месяц насмешливо подглядывал из-за стремительно проносившихся по беззвездному небу облаков. Ставни его окон уже давно не закрывались плотно, и сейчас они приглушенно постукивали, повинуясь велению ветра – он все время забывал пожаловаться на них слуге Джозефу.

Отчаявшись заснуть, Принц оделся, зажег свечу и принялся бродить по комнате. Беспокойная погода не позволяла мыслям задержаться на одном предмете дольше нескольких мгновений, и он был за это ей очень благодарен. Когда ветер утих, он нашел новое утешение – стал писать стихи. В последние неспешные годы вдохновение было нечастым гостем, и Принц был удивлен тому, как легко слова полились на бумагу. Знакомство с Изабеллой расшевелило в нем давно задремавшие инстинкты, и перо, обрадовавшись редкой минуте бессознательного порыва, с радостью заскользило от строки к строке, от куплета к куплету, почти не останавливаясь для размышлений и правок. Стихи полыхали недосказанной нежностью. Рука, недавно сжимавшая кинжал, теперь выводила изящные стопы для той, что была уже далеко.

Принц был так погружен в работу, что не сразу услышал шум.

Он поднял голову, когда шум уже добрался до его комнаты на вершине Северной башенки и стал полноценным участником ночи. Он поднял голову, когда шум стал неотделим от темноты за окном.

Резкий, как скрежет стали по камню; инородный, как заноза.

Потом – грохот, треск разрушающейся мебели и снова скрежет, и снова грохот, и пауза.

Принц вскочил с места и бросился к выходу. У двери он промедлил. Кинжал лежал там же, где он бросил его двое суток назад, немой соучастник позора. Превозмогая отвращение, Принц вернулся за оружием и только потом поспешил вниз, на ходу повязывая ножны на пояс.

Когда до верхнего яруса основной твердыни оставалось не более десятка ступеней, он услышал голоса.

Принц аккуратно отворил дверь, ведущую из башни, и вышел в коридор. Некоторое время голоса как будто бы доносились из-за угла, а потом нырнули на лестницу вниз и пропали. Грохот и скрежет более не повторялись.

Принц спустился на этаж ниже и огляделся. Было темно, лишь кое-где окна на стене по левую от него руку время от времени пропускали слабый лунный свет, когда бегущие облака позволяли месяцу выглянуть. Странным образом все светильники на этаже были потушены, и коридор утопал в сумраке. Голоса зазвучали снова. Он был готов побиться о заклад, что люди должны были быть где-то рядом, но в полумраке было очень сложно сориентироваться. Почему у них не было с собой фонаря? Может быть, они зашли в одну из комнат? Но почему тогда голоса звучали так ясно, как если бы их обладатели находились совсем рядом? И почему, черт возьми, его разум отказывался понимать, что они говорят? Сколько бы Принц ни вслушивался, он терял фокус всякий раз, когда звуки начинали складываться в знакомые слова.

Мрак притягивал его. Мрак был частью коридора и в то же самое время он будто бы существовал отдельно от замка, и от Принца, и от мира вообще. Он вел куда-то. Принц, положив руку на кинжал в слабой попытке отвратить неизбежное, медленно двинулся вперед. Он знал, что оружие ему не понадобится, потому что мрак нельзя разрезать сталью, но все же он чувствовал, что важно было выдержать все формальности. На эти кроткие несколько мгновений его разум опустел. Он отдал свои мысли подступающей темноте и оставил себе один лишь животный страх, который слабеньким огоньком светился где-то на границе восприятия и не стоял на пути у большого, всепоглощающего притяжения. Впереди вспыхнули два красненьких огонька. Полумесяц выглянул из-за туч и окрасил пол и стены неровной молочной пленкой. Принц вздрогнул и наваждение исчезло.

Голоса возобновились, и Принц снова последовал за ними вниз, еще на несколько этажей. Они перестали убегать от него около гостевых комнат. Но надолго ли? Такое уже было раньше – голоса становились четкими, он почти успевал уловить то, что они говорили друг другу, но потом – короткая вспышка сумрака, забытье, темнота, и снова бег.

Он завернул в темную пространную гостиную. Принц помнил планировку таких помещений. Спереди и по обе руки наверняка были три двери – они вели в спальни, выделенные нескольким участникам таливарской делегации.

Принц мог поклясться, что голоса были здесь. Но откуда, откуда же они доносились?

Гостиная спала вместе с ночью. Окон в ней не было, канделябры были потушены, но неведомо откуда взявшаяся легкая дымка испускала потустороннее туманно-синеватое свечение, которое позволяло различить тени гобеленов на стене, очертания диванов вдоль стен и… застывшую, скорчившуюся на другом конце комнаты фигурку. Принц осторожно приблизился. Это все больше походило на сон.

Шут поднял глаза. Он сидел на коленях, руки были прижаты к груди, пальцы впивались в плечи, плечи дрожали. Он несколько секунд смотрел на Принца отупевшим взором, как будто пытаясь узнать его. Затем глаза его сверкнули искоркой понимания, его жалкое тельце отчаянно передернулось, как будто сраженное молнией, и он пал ниц на пол, содрогаясь в конвульсиях и всхлипывая. Принц не мог заставить себя сделать еще один шаг, помочь Батафи. Он стоял на месте, и лишь рука его беспомощно дрогнула и опустилась.

И тут Батафи резко взвился. Он стал неузнаваем. На его остром, худощавом лице заиграла демоническая маска – искаженное подобие улыбки, окрашенное всеми оттенками ночи. Он беззвучно рассмеялся Принцу в лицо, закрыл глаза, как будто бы упиваясь одному ему ведомой шуткой, скорчился, то ли от хохота, то ли от боли, и так же внезапно затих.

– Что с тобой? – заставил сказать себя Принц.