– Я не могу замять это дело. Просто не могу, сынок, – с сожалением возразил Рихард. – На кону наши стремительно катящиеся ко всем чертям договоренности с Таливаром. У нас есть лишь две возможности – или мы судим тебя по всей строгости закона за покушение на высокопоставленного зарубежного гостя, не говоря уже о витающих в воздухе подозрения касательно дела Доменико, либо же мы быстро объявляем тебя временно невменяемым и отправляем в наши имения на восстановление в сопровождении лучших наших лекарей. Другого не дано. Ты сам прекрасно видел, что убедить Арчибальда в твоем временном помешательстве будет проще простого – он и сам склоняется к этой версии, ты прекрасно все слышал. Об остальном не думай – просто доверься мне. Ты вернешься назад полным сил и готовым к службе.

– Это несмываемое пятно, – не согласился Принц. – Меня не примут. Наследник с печатью безумия, который в любую минуту может потерять рассудок и погрузить страну в хаос – такой образ ты мне предлагаешь?

– Я предлагаю потешить герцога и не сажать тебя в темницу, – спокойно заметил король.

– Послушай, отец, – вздохнул Принц и осекся. Он не знал, что сказать дальше.

Он пришел на разговор без какого-то ни было плана, он просто хотел поговорить, найти понимание, подступиться к истине, услышать слова поддержки. То, как складывалась беседа, не могло его удовлетворять. Он прямо спросил:

– Отец, ты веришь мне?

Принцу не понравилось то, что он разглядел в глазах отца – король сомневался.

– Ранее, когда ты любезно навестил меня сразу после истории с плащом, – продолжал Принц, хватаясь за соломинку, – я был не в состоянии общаться. Я был шокирован и не управлял своими мыслями. У нас не было времени обстоятельно поговорить, но теперь я здесь и перед тем, как ты примешь окончательное решение касательно моей судьбы, я готов в мельчайших подробностях описать эту злополучную историю. Ты увидишь, как странно она связана с ночью убийства Доменико.

Король молчал. Принц воспринял это как неохотное согласие и, как и собирался, поведал о событиях, сопутствовавших его нападению на герцога.

Весь рассказ выражение лица короля Рихарда не менялось. Он был одновременно удручен и озабочен и, казалось, не столько следил за нитью повествования, сколько сосредоточенно наблюдал за каждым телодвижением своего сына, боясь то ли подтвердить, то ли опровергнуть диагноз, которым он хотел его наградить. Принц окончил. Король по-прежнему безмолвствовал.

– Ты веришь мне? – тихо спросил Принц в последний раз.

Рихард отвел взор. Он встал и, сложив руки за спину, отошел к окну, а затем снова вернулся к столу и оперся на спинку кресла.

– Сынок, в этой истории слишком много странного. Даже если допустить, что мы имели дело с каким-то колдовством, разве можно так легко согласиться с его масштабами? Могущественные еретики Таливара неделями готовятся к самым простым и обыденным задачам, которые мы, богобоязненные люди, выполняем за один день. И все для того, чтобы поддерживать свои костенеющие и стремительно приходящие в негодность навыки в надежде на то, что мудрость предков снова посетит их обезумевшие головы, а простой люд продолжит с придыханием и страхом дрожать по домам и пальцем бояться пошевелить супротив их могущества. Последнее вполне себе выполняется, но в осуществимости первого я очень сильно сомневаюсь. Прошли века с тех пор, как их дьявольские способности производили нечто большее, чем пара неброских фейерверков.

Принц вспомнил про то, что сделала Изабелла в Галерее, и промолчал. Бесполезно было доказывать отцу то, что магии не существовало, а Разумение имело под собой строго научное обоснование. Это точка зрения всегда была при дворе непопулярной. Тем более, что на смену Разумению приходили сложные машины, которые не требовали от человека необычайных талантов и выполняли те же самые вещи за чуть меньшую плату. Король продолжал:

– А между тем они хранят свои бесполезные секреты столь бережно, что у несведущих начинают зарождаться сомнения: а нет ли и правда какой-то ценности у свитков с бабушкиными наговорами? Не получится ли и вправду сталь, закаленная по рецепту кузнеца-еретика, лучше, чем обычная? Не будет ли парусина, сотканная в мастерских богом проклятой Академии прочнее и восприимчивее к ветру, чем привычная?

– Плащ! – осенило Принца на этом примере. – Не мог ли плащ Батафи обладать какими-то особенными свойствами?

– Мы сожгли его, – отрезал король.

– Отец, – медленно сказал Принц, – когда и откуда Батафи прибыл в Лилию?

– Я не помню! – вспылил Рихард.

– Не помнишь? – повторил Принц. – То есть, ты знал когда-то?

– Я не намерен больше вспоминать об этом чертовом шуте! – вскричал король.

– Еще бы, куда как проще упрятать меня в ссылку! – огрызнулся его сын. Отец оторопел.

Принц продолжил свою атаку:

– Он упоминал какое-то перо. И некую историю, которую он написал при помощи этого пера. Я говорил о них на допросе, помнишь?

Король разъяренно смотрел ему в глаза.

– Я заметил, что стоило мне упомянуть это перо, как герцог тут же неуютно заерзал в кресле. Уж не семья ли герцога в первую очередь будет относиться к тем избранным, что так ревностно хранят упомянутые тобой «бесполезные секреты»?

– Наверняка, – ядовито процедил король. – Кому, как не ему этим заниматься, если даже его собственная дочь – ведьма.

Эта реплика больно уколола Принца. Он замолчал, чувствуя, как в груди разливается злоба.

– Ты же знаешь, – примирительно добавил король, справляясь со своим гневом, – что у них есть для этого целая Академия. Наверняка герцог посвящен во все их делишки.

Принц действительно позабыл об Академии – наверняка внушительная часть опасных знаний была сконцентрирована в каталогах Специального факультета крупнейшего университета Таливара. Но Разумение вроде того, что применил Батафи в ночь убийства Доменико (если это и вправду было Разумение, и если именно Батафи его сотворил) едва ли преподавалось студентам. Идея скрывать такую информацию там, где ее легко мог обнаружить любой не в меру любознательный профессор тем более казалась абсурдной. И все же… А не могло ли быть так, что назначение некоторых алгоритмов было двояко или не вполне изучено? Не могли ли открытые источники содержать упоминания о необычных перьях и плащах? Надежда была ничтожно малой, но это было уже больше, чем абсолютный вакуум, царивший в сердце Принца еще час назад. Появилась зацепка.

– Отец, – объявил он, изо всех сил стараясь держать себя в руках и не нагрубить, – я готов уехать из замка на некоторое время, если ты этого так желаешь.

Король заметно воспрянул духом, но Принц еще не закончил:

– Разреши мне отправиться в Таливар? В библиотеке Академии наверняка найдется хоть что-нибудь, что прольет свет на недавние события. Я отправлюсь инкогнито, – спешно добавил Принц, видя, как стремительно меняется выражение лица Рихарда.

– Кто тебя пустит в Академию? – усмехнулся король.

Принц и вправду не имел ни малейшего представления о том, как туда попасть. Но это не означало, что попытка грозила быть безуспешной. Кроме того, в любом городе, где Разумение не было вне закона, ему открывалось несчетное множество других способов приблизиться к разгадке – любая книжная лавка, любая частная мастерская таили в себе не одну возможность. Он собирался сказать это отцу, когда тот категоричным жестом пресек любые возражения.

– Это безумие. Я не думаю, что здесь даже нужно что-то комментировать. Мы будем действовать так, как я обозначил ранее – ты едешь управлять поместьем. Указ уже составлен и скоро будет обнародован. Если канцелярия уже не успела этого сделать.

Принц был в бешенстве. За него все давно решили, его собственный отец считал его виноватым в покушении на герцога и в помутнении рассудка, а Изабелла… но при чем здесь была она!

Он принял решение мгновенно. Нужно было действовать, пока король ничего не заподозрил. После двадцати шести лет сидения в одном замке можно было и убежать из дома.

Принц отрывисто кивнул, пробормотал, что все понял, и ринулся прочь из комнаты.

– Погоди! – закричал король, скорее для проформы, – не смей, не смей убегать! Ты еще благодарен мне будешь, дерзкий, несносный мальчишка!

Но Принц не слышал. Он бежал.

В его голове пульсировала лишь одна мысль. Навязчиво, громко, как биение неспокойного сердца.

Нет. нет. нет. Потом слезы начинали застилать его глаза, но он гневно смахивал их, он ругал себя за слабость. И снова пульсация – нет. нет. нет.

Он бежал по лестницам, сквозь коридоры, по дорогим коврам и по утоптанной земле внутреннего дворика, опять по лестнице, и в свою башню – все время вверх, вверх, и вверх.

Такой знакомый путь, он смог бы проделать его с закрытыми глазами в любое время дня и ночи. Мог ли он знать, что его последнее путешествие по вечному маршруту станет бегством от гнева и боли; мог ли он знать, что он пройдет его изгнанником, а не гордым принцем, наследником, которому завтра предстоит вступить на престол вместо уходящего на покой отца… чем черт не шутит – рука об руку со своей королевой, Изабеллой, мудрой и прекрасной… Мечты, мечты – они разбились в один миг, разбились, как ваза, опрокинутая неуклюжим движением руки. Только китайская ваза осталась тогда стоять на месте, как насмешка над его беспомощностью, как хрупкий памятник его неуместной слабости. Как давно это произошло и сколько времени требовалось на то, чтобы это принять?

За что ему все это? Где он так оступился?

Он достиг двери в свои покои, толкнул ее; дверь загремела о стену.

Невозмутимый Джозеф, верный Джозеф – даже сейчас он держал свои чувства в узде; лишь одна бровь удивленно приподнялась, а во взгляде промелькнуло неодобрение. Действительно, зачем ломать дверь… А может быть, он не знает? Может быть, указа еще не было, решение не оглашено, и принц еще может быть спасен?

– Должно быть, вы уже узнали обо всем лично его величества. Что ж… – поклонился Джозеф. – Я распорядился собрать ваши вещи, ваше высочество, только самое необходимое, все, что уместится в один сундук. Ваши одежды и книги, а также кое-что из посуды. Его величество король Рихард обещал снабдить нас охраной и провизией вплоть до границы, а там…

– Нет, Джозеф, нет, подожди, – перебил Принц.

Значит, Джозеф знает, ему уже приказали собирать вещи… Кто еще может знать? неужели отец объявил о своем решении во всеуслышание, неужели весь замок стал свидетелем его позора? Не может быть, люди стали бы шептаться за его спиной, лорд Грисвальд не подал бы ему руки перед аудиенцией у короля, недоуменные взгляды не сопровождали бы его бегство. Его поразила доселе счастливо избегавшая его мысль: а кто и вправду знал обо всем произошедшем? Насколько удалось удержать слухи за границами переговорной? Кто, кроме лекарей, ведал о его состоянии? Кроме лекарей, а также стражников герцога и капитанов личной гвардии короля… Кто нашел его в ту ночь без сознания? Кто верил в его сумасшествие, разрази его молния?

Словно читая его мысли, Джозеф сказал:

– Никто еще не извещен, ваше высочество. Его высочество король лично дал мне указания приготовить ваш немедленный отъезд. Я думаю, вы захотите ускорить его, дабы успеть до официального оглашения известий. Люди… говорят…

Оцепенение. Дыхание перехватило, как будто Принц оказался на краю пропасти и посмотрел вниз.

Значит, все. Пути обратно нет. Узнают все.

Официальное оглашение. Это конец. Его считали убийцей. Его сошлют.

– Ваше высочество? Вы слышите меня? Мы должны спешить.

Он очнулся.

– Да, да, Джозеф. Нужно спешить. Я уеду, сейчас же.

– Хорошо, ваше высочество. Не будет ли Вам угодно осмотреть свой сундук?

И тогда Принц решился, решился еще раз. Намерение, которое блеклой тенью ходило где-то на грани небытия, внезапно явило себя перед его внутренним взором с нерушимой твердостью, как скала из сказки о Роланде – та вырвалась к небу из недр земли и преградила герою путь, навеки отрезав его от любимой Лорены.

Верил ли он до этого сам в то, на что был способен?