Перечитал письмо несколько раз вслух. Мне казалось, Герор стоит около окна моей спальни и слушает, как я в пустоту произношу записанные мысли, завернувшись в плюшевый серый плед. Я закончил читать и посмотрел в сторону окна. Герор полупрозрачный, с серебряным отливом. На нём бежевый свитер под горло, светлые брюки и, как всегда зимой, короткие серые шерстяные носки. Каштановые волосы растрёпаны, а глаза цвета горячего шоколада смотрят на меня в упор с полным умиротворением. Не знаю, как мне удалось сотворить этот образ, но я был благодарен его присутствию. Время остановилось, и мы очень долго вели зрительную беседу. Как в жизни: половину информации можно было не озвучивать, мы многое понимали без слов. Но вот призрачный силуэт Герора стал водить указательным пальцем по стеклу, оставляя широкие завитки. Происходящее выглядело для меня странным, мой друг не был любителем рисовать на морозных окнах узорчатые фигуры. Наблюдая за медленными движениями Герора, я постепенно провалился в сон.

Утром я подошёл к окну в полупроснувшемся состоянии, чтобы скрыть свою комнату от зимнего утреннего солнца коричневыми шторами, и обратил внимание, что стекло не очень чистое. На нём были широкие разводы, будто оставленные чьим-то пальцем. Но не бессмысленные волны или спирали – в этих очертаниях читалось число двадцать семь. Герор оборвал свою жизнь за пару дней до двадцатисемилетия…

Глава 2
Пирог и последний трек

В этом году снег выпал в середине ноября. Удивительно, но в день смерти Герора погода, будто предчувствуя его намерение, выражала протест бурным ветром. А сегодня она заметает прошлое снегом… Метель символично пришла в наш маленький город Даутфолс именно в день траура – двадцать второго ноября – и не унималась вот уже целый месяц, будто некто свыше решил спрятать под белым одеялом мою ноющую боль. Однако зимняя затея, естественно, провалилась вместе с козырьком над порогом моего дома. Я совсем перестал ухаживать за ним, и вся тяжесть навалившегося снега просто сломила обессиленный шифер. Сегодня я снова был на кладбище, а вернувшись домой, встретил картину разрушения. Пробираться в тёплые комнаты пришлось с лопатой.

Килограммы снега – частое явление в нашем городке, который вот уже тридцать лет существует, как узел иммигрантов. Жаркое лето, холодные зимы, грязная весна и роскошная осень – цикл разнообразия мы переживаем стабильно. Город крохотный, как старая деревня. Его создали после открытия особых программ для представителей разных стран, чтобы упростить процесс адаптации. Грубо говоря, всех чужаков решили отделить, но не запереть. Каждый иммигрант мог поселиться где угодно, Даутфолс просто казался удобным. Все чужаки.

На карте этот город никогда не обозначали, чтобы не привлекать лишнее внимание. Он строился по чётко продуманному проекту без возможности расширения на отдалённой территории Европы рядом с Балтийским морем. Название придумано на американский манер, так как основная часть иммигрантов была именно из США. Особо свободолюбивые жители потом уезжали. Я же, как и Герор, решил быть открытым миру, но оставаться в месте рождения.

Наши мамы и папы прилетели сюда, когда город ещё состоял из двух улиц, до завершения строительства. Они надеялись на лучший уклад жизни. Герору было шесть, мне пять.

Я не помню, как познакомились наши семьи. Ощущение, что мы были вместе с сотворения мира. Хотя в таком маленьком местечке невозможно остаться неизвестным. Это сейчас здесь много улиц, большая площадь, парки, магазины. Даутфолс рос вместе со мной, только сейчас он кипит активной жизнью, а во мне всё существование еле искрится. Сам не понимаю, как это худое тело до сих пор двигается.

Наше с Герором детство проходило в поисках приключений. Мы любили пробираться на окраины города и исследовать дикие места. В зарослях деревьев всегда было спокойно и страшно, но разве это могло остановить двух мальчишек, ищущих захватывающие сюжеты для альбома памяти своего детства? Пару раз за зелёными решётками из ветвей и листьев мы слышали странный урчащий звук. Какое-то движение мягко и плавно перекрывало редкие клетки света настойчивого солнца. Малейший хруст за кустами мог бы заставить нас с криком бежать прочь, но хватало нужной дозы страха, чтобы сделать это заранее и по-тихому. Неизвестное существо чётко давало нам понять, что нужно уходить. И мы уходили. Тихо и аккуратно.

Герор убеждал меня: оба раза за нами следила пума, и никакие доводы, что эти кошки в наших краях не водятся, его не разуверяли. Он утверждал, что видел большую серую морду с клыками, которая даже что-то мяукала.

Родители Герора выдержали Даутфолс двенадцать лет и улетели в родную Испанию, мои же обогрелись найденным здесь уединением и переплывали океан, только чтобы навестить родственников в Америке. Герора по договорённости удалось оставить в нашей семье, потому что ему, как и нам, слишком полюбился Даутфолс. Это место было особенным, но его мог оценить не каждый.

Я вспоминал всё это, пока убирал снег перед своей дверью, за которой меня ждала домашняя теплота женского уюта. Лень и заработок позволили нанять Агату, убиравшую мой дом практически каждый день. Эта прекрасная женщина смущённо улыбалась, когда Герор выдавал ей свои бархатные комплименты, и она же горько плакала, узнав о случившемся.

Сейчас в доме стоял запах яблочного пирога с корицей. Рядом с пирогом лежала записка:

«Я знаю, что ты не любишь излишнюю заботу, но в твоём холодильнике вот уже три недели лежит только сыр с плесенью. Уж не знаю, это особенная съедобная плесень или налипшая дрянь, но я его выбросила. Судя по чрезмерному блеску керамики, к тарелкам в шкафу притрагиваюсь только я во время уборки. Значит, ты ничего не ешь! В общем, я испекла пирог. Хоть в мои обязанности не входит готовка, я не выдержала. Если ты к нему даже не притронешься, я обижусь! Это не шутка! Уверена, Он бы не хотел, чтобы ты усох в одиночестве. Береги себя…

Агата».

Я улыбнулся, прочитав записку. Казалось, я слышу её немного колючий, но всё равно обволакивающий добротой, словно мохеровый свитер, голос.

Она была права, я питался только сыром с плесенью последнее время. Вначале это был настоящий камамбер с белой изящной коркой, потом он стал покрываться отвратительным зелёно-серым пухом. Просыпаясь утром, я мог затолкать в себя только его, будто некий вселенский баланс активно требовал уравновесить заплесневелые уголки дряхлеющих ощущений жизни и поглощаемую увядающую пищу. Плесень снаружи и внутри.

Агата умудрялась достучаться до моего разума и встряхнуть апатию. Так получилось и в этот раз. Её послание и пирог вернули меня в реальность и позволили на несколько минут забыть о темноте цвета запёкшейся крови, поселившейся в груди. Я даже не заметил, как съел весь пирог. Похоже, моя непреднамеренная сырная диета сильно истощила меня. Постепенно вкус печёных яблок перенёс на несколько лет назад.

Мы тогда встречали Новый год с Герором вдвоём, как одинокие холостяки. Хотя я себя таковым не считал, ведь с пятнадцати лет был женат на своей работе – музыке. В тот год я сочинил несколько новых песен, которые наконец-то пришлись по вкусу и были проданы малоизвестным артистам. У Герора тоже был продуктивный период – он получил должность заместителя управляющего в «Центре бизнес-консалтинга QUALITY+ ». Завершение года мы отмечали глинтвейном и печёными яблоками.

– Я почти счастлив, – заметил тогда Герор, улыбаясь и забрасывая бадьян в готовящуюся алкогольную смесь.

Я вытаскивал из духовки яблоки с мёдом:

– Почему «почти»?

Герор засмотрелся в окно и явно унёсся в неизвестное мне желаемое будущее, но одной ногой он стоял в реальности, и на стыке двух времён повеяло запахом лёгкой грусти.

– Иногда я прохожу по улицам Даутфолса и вижу в глазах людей водоворот искренней радости. Их лица спокойны, но со дна радужек струится безграничное счастье. Прозрачным фонтаном оно брызгает на всех вокруг, ведь рядом с ними сама жизнь улыбается. А я не понимаю этой безмятежности. Невидимой рукой ощупываю свою душу в поисках кнопки её запуска, но никак не нахожу. Душа будто застыла или заболела столбняком. Сам не понимаю, как это произошло. Внутри меня просто всё стихло.

Мне было неловко слушать Герора, потому что я не знал, как себя вести. Уехавшие родители, можно сказать, оставили его одного, но он никогда не говорил, что переживает по этому поводу. Могло ли это спровоцировать ощущение внутренней тишины?

Я решил сменить тему:

– Не торопи события, всё может измениться. Лучше обрати внимание на своё снадобье, потому что оно уже давно кипит!

Шипящий глинтвейн вернул нас из философских размышлений в реальность. Герор бросился к плите и стал убавлять газ, но напиток уже начал наглый побег из ковша.

– Как хорошо, что я тебе подсунул бутылку красного из дешёвого магазина. Ведь чувствовал, что твои кулинарные способности хромают! – сказал я, закатываясь хохотом и не заметив, как в меня полетела подушка с кухонного кресла. Я получил мягкий удар в лицо и от неожиданности поскользнулся на отшлифованном Агатой полу. Лёжа на ламинате, я никак не мог остановить свой смех.

В тот вечер мы смеялись до самого утра, испортив ещё пару порций глинтвейна и превратив плиту в подобие сцены из кровавого хоррора.

Вспоминая это, я почему-то не могу улыбаться. Нет того ощущения задумчивой меланхолии с приятным привкусом ванильной сладости. Картина вечера намекала на непрожитые Герором счастливые часы. Он искал способ оживить свою душу, которая почему-то молчала. Я спрашиваю себя – почему тогда превратил разговор в шутку? Мой друг открыл мне дверь в свои самые тяжёлые мысли, а я повёл себя по-идиотски. Он явно нуждался во мне. До какого предела дошли его думы, пока весь мир жил своей жизнью, и никто, ни жена, ни лучший друг ничего не заметили. Как такое возможно?

Доев пирог Агаты, я ощутил, как его сладость стала расстилать во мне простыни сытой неги. Их периодически прокалывали шипы моей боли, и именно это дикое сочетание постепенно восстановило в разуме баланс. Я вспомнил вчерашнее письмо Герору, написанное по заданию Эллы. Перечитал его и понял, что некоторые изменения всё-таки произошли – вместе с этими строками из меня вылилась обида. Я был заглушён ею, поэтому мысленно задавал вопросы умершему, но, как мы знаем, мёртвые не отвечают. Герор разрубил аорту нашего общего сердца, и каждый из нас оказался на разных полюсах этого мира. Между ними не действует никакая мобильная связь.

Я достал из кухонного шкафа бутылку водки, смешал всё её содержимое с литром колы из холодильника в стеклянном графине и сел в гостиной на диван, обшитый плюшевыми кусками ткани. Дань старинному дизайну. Она вводила в умиротворение, но не сегодня.

Не помню ни одного случая, чтобы я напивался. Даже всё время моего траура проходило в трезвой обиде. Ни капли алкоголя. Только море тоски. Сейчас мне захотелось ещё большего расслабления, чем то, что подарили потоки глюкозы, заполонившие мой мозг после пирога Агаты.

Тиканье настенных часов, шум метели за окном и шипение тёмного, как опустившийся вечер, коктейля. Я прислушался к своему телу – ушедшая обида оставила пустоту. Она заполняла образовавшуюся внутри дыру, не давая мне превратиться в вялого анаморфа. Оказалось, сегодня я не был готов принять эту пустоту, и её срочно нужно было чем-то заполнить. Мне стало невыносимо холодно, сердце застучало в бешеном темпе, в ушах появился гул. В центре груди образовалась зияющая иссиня-чёрная дыра. Всё тело стало засасывать в неё, выворачивая меня наизнанку. Я знал, что нужно сесть и начать успокаиваться, постепенно замедляя дыхание и привыкая к открывшейся пустоте, но, как правильный наркоман, желал быстрого и мгновенного эффекта. Мне нужно было заполнить эту дыру сейчас же! И я прильнул к своему коктейлю.