Джихун рассказывает мне о своем дне так, будто заново проживает все события. Он не упускает ни одной детали, даже случайной, и в любой другой ситуации я нашла бы это утомительным, но только не сейчас. Я закрываю глаза, когда он описывает двух собак, резвящихся в парке возле высокой каменной стены. У него особое чутье на детали, которые оживляют сцену, и я словно наяву вижу красный ошейник и пыльные лапы черной собаки и сухой сморщенный лист, застрявший в шерсти серого пса.

Спустя какое-то время я открываю глаза, улавливая восхитительный аромат, доносящийся из кухни, и обнаруживаю, что заботливо укрыта пледом.

О боже, я заснула, пока Джихун говорил. Это самая отвратительная грубость, какую я могла бы себе позволить, даже если его низкий хрипловатый голос можно продать как терапию для снятия стресса. Ему бы вести канал АСМР^[39].

Я резко скатываюсь с дивана, вскрикивая, когда ударяюсь коленками об пол, и Джихун кричит из кухни:

– Ари, ты проснулась?

– Прости-прости. – Я поднимаюсь на ноги, растирая затекшие предплечья. – Мне нет оправдания.

– Ты просто вымоталась. – Похоже, он не воспринимает мой сон как свидетельство того, насколько «интересным» мне показался его рассказ. – Такое часто случается со мной и моими друзьями. Ты голодная?

– Очень. – Какой приятный повод избежать нутового ужина. Я ковыляю на кухню, где мне открывается удивительное зрелище: в кастрюлях на плите что-то булькает, а руки парня уверенно двигаются, то помешивая тут, то встряхивая там. Я проверяю время. Выходит, я проспала целый час.

– Это хорошо, потому что у меня тут слишком много еды. – Он откидывает волосы назад, но они тут же снова падают ему на глаза. – Я привык готовить на пятерых.

– Я думала, у тебя только один сосед по квартире.

Он делает паузу.

– К нам частенько заходят наши друзья.

Он поворачивается и хватает бутылку красного вина, щедро сбрызгивает им сковороду, после чего наливает бокал и передает его мне. Я делаю глоток и иду в свою комнату переодеться, чтобы моя рабочая одежда не пропахла кухней. Распуская волосы, собранные в тугой пучок, я массирую кожу головы кончиками пальцев, чтобы снять головную боль после сна в неудобной позе. Массаж иногда помогает.

Вернувшись на кухню, я пристраиваюсь на краешке стула и наблюдаю за уверенными движениями Джихуна. Мысль о том, что он готовит для меня, успокаивает. Мы с Ханой не относим себя к творческим гурманам, поскольку я стремлюсь к эффективности, а она – к удобству, но Джихун, похоже, получает истинное удовольствие, нарезая и перемешивая.

Рука Джихуна замирает над солонкой, когда он невзначай смотрит на меня.

– Твои волосы.

Я опускаю взгляд и пробегаюсь пальцами по волосам. На ощупь вроде бы все в порядке, никаких узелков или спутанных прядей.

– С ними что-то не так?

Он скользит глазами по всей их длине, до самой талии.

– Я никогда раньше не видел тебя с распущенными волосами.

Я отбрасываю их за спину. На работе нужна аккуратная прическа, так что убирать их вошло в привычку. Мои волосы противоречат одному из многих негласных правил офиса: сотрудник не должен выделяться своим внешним видом. Я и так выбиваюсь из канона своей азиатской внешностью, и не хочется усугублять это, выставляя напоказ роскошную шевелюру. Как-то на корпоративной вечеринке, куда я пришла с распущенными волосами, один из партнеров назвал это «образом гейши».

– Их волны такие же темные, как воспоминание о ночной реке.

Джихун небрежно бросает комплимент, как будто в этом нет ничего особенного, и тянется за шейкером. По крайней мере, я принимаю его слова за комплимент. Еще ни один мужчина не говорил мне ничего подобного.

– Спасибо.

Он улыбается и проверяет рисоварку. Это скучная канадская модель, поскольку я отказалась от дорогой импортной версии с надписью «Ваш рис готов!» по-корейски. Хана дулась три дня. Я потягиваю вино, чтобы скрыть свое замешательство, пока он выкладывает рис на шипящую сковороду.

Звонит мой телефон, и я бросаю взгляд на экран.

– Работа.

Звонок касался срочных обновлений в одном из моих проектов. Время для рабочих вопросов уже позднее, и, хотя я изо всех сил стараюсь быть профессионалом, по окончании разговора у меня ломит челюсть от попыток сохранять спокойный тон. Преподаватель юриспруденции настоятельно советовал нам придавать голосу деловую интонацию во время общения по телефону, и это сложнее, чем кажется.

Джихун смотрит на меня, когда я наконец нажимаю отбой.

– На работе ты разговариваешь по-другому.

– Да? – Я надкусываю зеленый лук. – Звучит не очень.

– Как-то жестче. Даже сурово.

Я поднимаю на него взгляд.

– Иначе нельзя. Мне нужно быть и жесткой, и суровой, чтобы мною не манипулировали. Ты можешь представить себе мягкотелого адвоката? Не хочу, чтобы меня принимали за слабака.

– И так всегда?

Я потираю виски.

– Зависит от того, чего люди ожидают от меня. С кем-то приходится быть более дерзкой. Резкой и прямолинейной.

Он склоняет голову набок:

– Дома ты совсем не такая.

– Но могу быть такой, если ты предпочитаешь такой стиль общения, – натянуто отвечаю я, испытывая странное чувство, будто меня подловили на чем-то.

– Мне нравится, какая ты со мной. Это больше похоже на тебя, настоящую.

Так и хочется фыркнуть – как давно мы знакомы? Сколько дней? Но он отчасти прав. Я хорошо понимаю, что на работе играю некую роль.

– Наверное, так оно и есть.

Он улыбается, глядя на рис.

– Хорошо. Мне нравится эта Ари.

Я не знаю, что сказать – культурные различия мешают разобраться, говорит ли он это просто из вежливости, – так что мне остается лишь наблюдать за тем, как Джихун раскладывает еду с выражением глубокой сосредоточенности на лице. Он даже нарезал зеленый лук для гарнира. Я бы никогда не стала утруждать себя этим, но выглядит красиво, да еще и пахнет вкусно. Чапчхэ ^[40] занимает место на столе вместе с тушеным тофу, жареным рисом и салатом.

– Никакого мяса, – уточняет он. – Хана говорит, что ты вегетарианка.

– Ты интересовался у нее? – Я хватаю палочки для еды и вгрызаюсь в стеклянную лапшу.

Джихун склоняет голову набок, затем достает кимчи ^[41] из неисчерпаемых запасов Ханы, нарезает ножницами капусту, прежде чем выложить ее на блюдо.

– Конечно. Мне же надо было узнать, что тебе нравится, а тебя я не хотел будить.

Не могу поверить, что он настоящий. Кто так заморачивается в наши дни?

– Ты – фантастический повар. – Я слишком увлеклась едой и забыла отдать должное повару. – Почему с такими кулинарными навыками ты питаешься лапшой быстрого приготовления?

– Я не люблю готовить только для себя. – Он прикусывает губу. – Совместная трапеза – это здорово. Я скучаю по таким посиделкам с тех пор, как покинул родину.

Поскольку я приканчиваю уже второй бокал вина, мне кажется, что самое время развить эту тему.

– Хана сказала, что ты уехал из Сеула из-за разрыва отношений. Хочешь поговорить об этом?

Джихун подцепляет палочками кимчи и рассматривает ниточки овощей, прежде чем медленно опустить их на тарелку.

– Разрыв отношений.

– Это тяжело. В смысле, расставание. – Я пытаюсь придумать что-то уместное, но разговоры об отношениях – не мой конек. Жаль, что рядом нет Ханы, уж она-то дока в таких делах. «Посредник» по типологии личности Майерс – Бриггс^[42]. «Помощник» как 2-й тип эннеаграммы ^[43]. Знак Зодиака – Рыбы. Во всяком случае, так она говорит о себе, а для меня все это чушь собачья. Хотя, опять же со слов Ханы, такое мнение выдает во мне «Стратега» 8-го типа, Водолея.

– Да. – Он потягивает вино, хмурясь, как будто обдумывая, что сказать. – Мы были вместе долгое время, и даже не знаю, кем я был вне этих отношений. Я приехал сюда, чтобы подумать о том, чего хочу, и примут ли люди меня как отдельную личность, а не часть пары.

Что бы он ни говорил, тоска в его голосе звучит настолько явственно, что я задаюсь вопросом, порвал ли он окончательно со своей партнершей. Я бы не стала его осуждать, хотя, положа руку на сердце, почти ревную к объекту его внимания. Даже короткого знакомства с ним мне хватило, чтобы почувствовать, насколько он заботливый и внимательный. Когда Джихун слушает, кажется, что он полностью находится в моменте, и этот момент связан только с вами.

Я знаю его всего две недели, но такое отношение вызывает привыкание.

– Ты не мог разобраться с этим дома? – спрашиваю я.

Его кивок настолько решителен, что пряди волос подпрыгивают вслед за движением, словно живые.

– Мне нужно было уехать и проветрить мозги. Если бы я остался там, меня бы затянуло обратно. Как можно познать самого себя в той же обстановке, что определяла твою сущность на протяжении столь долгого времени?

Я не заморачиваюсь саморефлексией, но вижу, к чему он клонит.

– Я никогда не покидала пределов страны, так что не знаю.

Он наклоняет голову набок:

– Тебе не нравится путешествовать?

– Просто не было возможности, но я бы с удовольствием поездила по миру. – Я ковыряюсь в ростках фасоли на своей тарелке. – Я часто составляю маршруты путешествий, это мое хобби.

– Ага. – Это все, что говорит Джихун, но у меня остается неприятное чувство, будто я выдала нечто большее, чем просто слова. – Что-то вроде релаксации.

Так оно и есть, но я отвожу взгляд, стесняясь своего тайного увлечения.

– Ты и сам знаешь.

– Не знаю. Расскажи мне.

Я уклоняюсь от прямого ответа:

– Ничего особенного, разве только стремление к чему-то. Ну что-то вроде просмотра меню перед тем, как пойти в ресторан.

– Предвкушение.

Скорее, проживание чужой жизни, поскольку ни одна из этих поездок не предназначена для меня.

– А ты много путешествуешь?

– Мои поездки обычно связаны с работой, поэтому я мало что вижу, кроме гостиничного номера и места, где работаю. Кто-то другой занимается планированием и расписанием.

Я бы сказала, что это даже хуже, чем вообще никуда не ездить. Мы продолжаем ужин в молчании, пока Джихун не замирает с поднятым бокалом.

– Давай спланируем поездку, – предлагает он. – Наше идеальное путешествие.

Наверное, я одурманена вином и теплой интимной атмосферой совместной трапезы, потому что мой первый вопрос: «Куда?» вместо «С какой стати?».

Он ухмыляется и отодвигается от стола.

– Куда угодно. В любую точку мира. Мы могли бы отправиться в кругосветный круиз. Или найти маленькую деревушку в Альпах и целый месяц кормить коз.

– Ты знал, что козы могут лазать по деревьям? – Я обдумываю его предложение. – Я в деле.

Мы убираем со стола, обсуждая характер маршрута.

– Расслабляющий или активный? – спрашиваю я.

– Движение расслабляет меня. Я люблю пешие прогулки. – Он относит вино и бокалы в гостиную и возвращается за графином с водой. – Шумный или тихий?

Я задумываюсь, вытирая столешницу.

– И то и другое? Я бы хотела побывать в большом городе, но временами хочется и уединения. Чтобы не все время в толпе.

– Я тоже этого хочу, – говорит он. – Мне нравится быть с людьми, которых я знаю, но нервничаю, когда ко мне приближаются незнакомцы.

Мы проходим в гостиную, и он протягивает мне бокал. Наши пальцы слегка соприкасаются, и меня как будто бьет током. Должно быть, Джихун шаркал по ковру и набрал статического электричества.

– Для тебя принципиально важно знание местного языка? – спрашиваю я.

Он отрицательно качает головой:

– Я не стесняюсь опростоволоситься. Кто-нибудь да придет на помощь.

– У тебя прекрасный английский, – говорю я. – Ты научился у Ханы?

– Я учился в международной школе, а затем практиковался с Ханой и ее подругой из Ванкувера. А ты владеешь… – Он колеблется, глядя на мои волосы и лицо. – Другими языками? – Надо отдать ему должное, он не начинает наобум перечислять азиатские языки.

– Нет. Моя мама изъясняется на кантонском диалекте достаточно хорошо, чтобы заказать дим-сам^[44], а папа говорит только по-английски, не знает ни слова по-китайски.