Кстати, человек Капитан Бифхарт уверял, что все двадцать восемь песен для Trout Mask Replica он придумал за восемь с половиной часов, сидя за пианино. Причем играть на нем Бифхарт тогда не умел вообще. Ну а Капитан Бифхарт – слон сидел на панцире черепахи, словно человек Капитан Бифхарт – за пианино, на котором он совсем не умел играть, и придумывал песни. Ну то есть меланхолично болтал ногами. Я сел рядом. Раньше – ну, до того, как мир скособочило, – мы частенько разговаривали, ну и пили, естественно. Особенно зимой. Дело в том, что зимой слону положено в неделю ведро водки. Не пития для, а в качестве глистогонного средства. В зоопарках это официально включено в рацион слоновьего питания, а этим двенадцати ты каждую неделю сам приносишь по ведру. Ну или твой второй. Я, честно говоря, никогда не спрашивал, откуда вы – ты и твой второй – берете эту водку: из небесных закромов или в земном магазине покупаете, но частенько падал слонам на хвост. Особенно когда денег не было. Но тут дело не только в халяве, дело в Евангелиях. Ну которые «благая весть». Дело в том, что Капитан Бифхарт – слон был крупнейшим коллекционером Евангелий на земле. Ну или под землей. Пусть будет «на черепахе» – так точнее всего. Так вот: на черепахе все знают, что есть четыре канонических Евангелия – от Марка, от Матфея, от Иоанна и от Луки. Есть еще полсотни других: от Фомы, от Маркиона, от Василида. Есть Евангелие от Истины – что бы это ни значило, а есть – от Совершенства. И от Иуды – тоже есть. И от Марии. От Варнавы. От Евы. Есть «потерянные Евангелия», и есть «неизвестные». Есть кумранские свитки. Правда, они фальшивые. Слон собрал триста двенадцать. И кумранские свитки у него были настоящие. Мы часто беседовали с Бифхартом за водочкой об этих Евангелиях. Какое из них правильное. И о тебе говорили. Ты – это Бог. Я много раз слона спрашивал: есть Бог или нет? Кэп отшучивался: зимой – точно есть. Типа раз каждую неделю появляется ведро водки – значит, Бог есть. Однажды зимой, семнадцатого декабря, мы с Бифхартом-слоном Бифхарта-человека поминали. И когда уже почти все ведро выпили, Кэп вдруг сказал, что самое правильное Евангелие – от Ларса фон Триера.

– «Антихрист»? Или «Нимфоманка»? – пьяно пошутил я.

Слон даже не улыбнулся, хотя тоже был прилично пьян.

– «Идиоты»? – спросил идиот я.

– Да нет же, – рассердился Бифхарт. – Самое правильное Евангелие – «От Догвилля»: в живых осталась только собака.

Слон помолчал, а потом плеснул нам в стаканы из ведра водки и продолжил:

– Мир – он как этот самый городок, Догвилль. Мир нарисован мелом. Просто место. Место по имени Догвилль. И в этом месте писатель не написал за всю жизнь ни одной строчки, слепой рассуждает о свете, церковный орган играет без звука, а новенькие стаканы полируют, чтобы придать им налет старины.

Кэп выпил и запел бифхартовскую Dachau Blues. Я тоже выпил и только тогда заметил, что новые стаканы – я сам их утром в супермаркете покупал – отполированы под старину.

Мир выпрямился

В тот день, когда мы поминали Капитана Бифхарта, Кэп мне многое рассказал. О мире, который он держит на своих плечах. О тебе, сотворившем мир, который надо держать на плечах. Правда, я ничего не помню. Ну потому что напился и уснул. Наверное, поэтому мне слон и рассказывал – потому что я уже не мог запомнить. Но это все было еще не в скособоченном мире. А в этом – скособоченном – явно что-то стряслось. Ну потому что Кэп сидел на панцире черепахи и ни на что не обращал внимания. Ни на остальных слонов, ни на меня. Он даже на стоящее рядом с ним ведро водки не обращал внимания. Ведро было скособоченное, и водка в нем тоже была скособоченная, но Кэп и на это не обращал внимания. Вот настолько что-то стряслось. И слоны мне обо всем рассказали. Ну о том, что стряслось. Это была очень грустная история, а слоны как никто умеют рассказывать грустные истории. «Бифхарт придумал себе возлюбленную», – сказала слониха Ассоль. «По образу и духу своему», – процитировал слон Артур то ли Библию, то ли Окуджаву. Эти слоны вообще все делали вместе, словно пожилая пара из рекламы зубных протезов. Ну эти Артур и Ассоль Грей – они вообще из сказки были и верили, что умрут в один день. Они даже в алые паруса верили – эти слоны. А слон Охлобыстин злобно засмеялся и сказал, что Капитан Бифхарт вообразил, что эта его воображаемая возлюбленная пропала. Ну или разлюбила его и пропала. «И вот теперь он тоскует», – так и сказал этот злобный слон. И заржал. Охлобыстин был очень злобный слон. Его поэтому и Охлобыстиным звали. Ну потому что он очень злобный был. А еще мордой похож на Охлобыстина и голосом. И букву «р» не выговаривал. Слон Бифхарт молчал, а остальные слоны смотрели на Охлобыстина с неодобрением. Если бы не мир на плечах – они бы этому Охлобыстину морду набили. А может, и хобот сломали. Тогда я хлебнул из скособоченного ведра скособоченной водки – и рассказал Кэпу все. Про себя. Про Дашу. Про не Дашу. И про Недашу. В общем – все рассказал. К концу рассказа ведро опустело. Я перевернул его и вдруг – вот как-то очень вдруг – глупо, беспомощно, неожиданно для себя сказал уже не Бифхарту, а Даше. А может, не Даше. Или даже Недаше. А может, себе. Не помню точно. Ну ведро скособоченной водки выпить. Хоть и неполное. В общем, я сказал: «Тебя сейчас нет здесь. Это значит только одно – ты есть где-то еще. Я люблю тебя, где бы ты ни была». А Капитан Бифхарт положил мне хобот на плечо. И мы так долго сидели, обнявшись. А потом я увидел мел. Обычный такой мел, как в школе. Тот, который всегда пальцы пачкал. Это слон Хулио забыл, когда классики рисовал. А может, ты оставил, когда мир этот рисовал, ну или твой второй. Я взял его в руки, испачкав пальцы. Как в школе. И стал рисовать. Прям на панцире черепахи. В неумении рисовать – я бог. Я бы мог нарисовать там хуй, не похожий на хуй, – вот так я не умею рисовать, но я нарисовал слониху. Ту, которую придумал себе слон Бифхарт.

Юную и прекрасную. Я смотрел на Кэпа и рисовал по образу и духу его. И у меня – получилось. Ну почти. Бифхарт поправил – сказал, что у его возлюбленной ямочки на щеках и глаза не голубые, а карие. И я нарисовал. И ямочки на щеках, и карие глаза. Прямо белым мелом нарисовал. Получилось клево. Возлюбленная Кэпа была чем-то похожа на Патти Смит с обложки ее легендарного Horses. Ну без пиджака, перекинутого через плечо, разумеется, – на хрен слонихе пиджак? Бифхарт улыбнулся ей и вернулся к остальным слонам держать Землю. Мир – выпрямился. А я – пошел к себе домой, на Дорот Ришоним, 5. Я шел по выпрямившемуся Иерусалиму, а слоны смотрели мне вслед – красивые и мудрые, как боги, и грустные, как жители Земли. Даже Охлобыстин.

Инфляция – это плата за любовь

Мир – ну тот, который сначала скособочился, а потом выпрямился, – внешне мало изменился. Как будто все то, что было, – ну то, что мир скособочился, а потом выпрямился, – мне приснилось. Но я знал, что это не сон, – хотя бы потому, что у меня пальцы в мелу были. Который кто-то из вас забыл на черепахе: то ли ты, то ли твой второй. Ну или все-таки слон Хулио.

Хотя нет – изменился. В выпрямившемся Иерусалиме проезд подорожал. На десять процентов. И недвижимость – тоже подорожала. И замена экрана к айфону тоже подорожала. И пленка противоударная. Какая тут связь с влюбленным слоном, я не знаю, но она точно есть.

Говорят, это называется инфляцией. Причины всякие приводят, статьи умные пишут. А на самом деле – просто слоны, которые держат мир, о возлюбленных тоскуют. Люди, кстати, тоже тоскуют. Просто это на ценах не так сильно отражается.

Замена стекла в магазине на улице Лунц, 1, теперь стоила не двести шекелей, а двести сорок. А с противоударной пленкой – двести восемьдесят. В общем, инфляция – это плата за любовь. Как и все остальное.

А еще там – в мастерской на улице Лунц – я девушку с татуировкой увидел. В зеркале. Не с татуировкой дракона, а просто с татуировкой. Хотя тоже – непросто. Над ключицей – это косточка такая у девушек, нежная и, я бы даже сказал, беззащитная какая-то, – так вот, у девушки над ключицей была татуировка: на дне каждого сна лежит Бог. И шрифт был какой-то нежный, я бы даже сказал – беззащитный. Как ключица юной девушки. Юная девушка с татуировкой над ключицей стояла и смотрелась в зеркало. А я ее – в другом зеркале увидел, напротив. Зеркала, они же как «Хазарский словарь» Павича – бывают мужские и женские. Девушку я увидел в мужском зеркале, а смотрелась она в женское. И в мужском зеркале эта татуировка над ключицей была, а в женском – нет. Не знаю почему. Хотя нет, знаю. Просто одно зеркало мужское было, а другое – женское.

Татуировка была на иврите. На иврите это даже красивее звучит, чем на русском: . И пока я ждал, когда починят мой айфон, она смотрелась в зеркало. И мы могли бы заговорить. На иврите. Или на русском. Но мы предпочли молчать. Она молчала на иврите, а я – на русском. Это были два разных молчания. А потом это молчание разбил хозяин мастерской. Сказал, что мой айфон готов. И девушка подошла к нему и стала рассказывать про проблемы ее айфона. Там геолокация не работала и еще что-то. И я ушел. А на дне каждого сна лежит Бог. Так Мирослав Павич написал. В «Хазарском словаре». В том, что бывает и мужской, и женский.

И у девушки, что смотрелась в женское зеркало, а отражалась в мужском, – была татуировка с этими словами. Над ключицей. И это не сон был. У меня руки в мелу и квитанция есть – на двести восемьдесят шекелей за замену экрана айфона и противоударную пленку. А все потому, что слон Бифхарт влюбился. Мир скособочило, потом выпрямило, и проезд в Иерусалиме подорожал. И недвижимость. Ну а инфляция – это плата за любовь. Как и все остальное, впрочем.

Мы живем для того, чтобы завтра сдохнуть

Мел – ну тот, которым я возлюбленную Капитану Бифхарту нарисовал, – он какой-то не совсем мел был. Он не смывался. Ни водкой, ни мылом, как пели когда-то жизнерадостные ребята из группы «Крематорий». Кстати, о водке. У меня холодильник сломался. Как будто было мало, что в Иерусалиме подорожал проезд и противоударные пленки для айфона. Не то чтобы он мне был очень уж нужен – этот холодильник. Чаще всего там, кроме Канта, ничего не было. А когда Майя через алеф этого самого Канта в мусорку выбросила, так он вообще пустовал. Но я о водке. Когда мир скособочило – я ее на столе оставил. Больше чем полбутылки скособоченной водки. И она нагрелась. Ну я же долго шлялся – один Солярис, другой, ГУМ. В общем, она нагрелась. А теплая водка – ну сами понимаете. Хотя не все это понимают, не все. Я в самом начале своей жизни в Израиле в гости попал. К израильтянам. И они решили русского человека приветить как полагается. В салоне – так израильтяне называют самую большую комнату в квартире, даже если это однокомнатная квартира, ну или полуторакомнатная, как у меня на Дорот Ришоним, 5, – в общем, в самой большой комнате квартиры накрыли стол и меня за этот стол посадили. И водку достали. Из книжного шкафа. Она там рядом с менорой стояла, которая им от прадеда досталась. Не водка, разумеется, а менора. Хотя и водка, похоже, тоже. Менора была серебряная, красивая, а водка теплая. До сих пор не понимаю, как мне удалось не засмеяться, когда они эту водку мелкими глотками смаковали. Менора в шкафу – она ржала, сам видел.

У тех евреев, кто соблюдает традиции, – у них на кухне два холодильника: один для мясного, второй – для молочного. А еврей я тоже соблюдал традиции. Немного другие, но соблюдал. Поэтому новый холодильник купил. Для водки. Хотел еще и менору купить, но тогда на водку денег бы не осталось. В нарушение всех еврейских традиций холодильник привезли не через месяц, а через час. Видимо, догадались, что у меня водка теплая. А вот когда я морозильник открыл – ну, чтобы водке показать, похвастаться, – там Кант лежал. Тот самый, что у меня в прошлом холодильнике жил. Тот, который Майя через алеф в мусорку выбросила. Мы с водкой обалдели, конечно. Помните, как отчаянно голая Анна Чиповская в «Оттепели» открыла холодильник Цыганова и окаменела? А еще и мурашками покрылась. В кадре это не видно, но это потому, что она внутри мурашками покрылась. Мурашки внутри – это даже больше мурашки, чем мурашки снаружи. Просто их не видно. А мурашками внутри Чиповская покрылась, потому что в холодильнике у Цыганова ничего не было, кроме кинопленки. Железные банки с кинопленкой как ответ на все сокровенные вопросы Ани Чиповской. Те, которые она никогда не задавала: а ты меня любишь? а когда свадьба? Вот так и мы с водкой окаменели. И мурашками покрылись. Внутри покрылись. Это был ответ на все наши с водкой сокровенные вопросы: а для чего мы живем? а есть ли Бог? Мы поэтому с водкой мурашками внутри покрылись. А мурашки внутри – это еще больше мурашки, чем мурашки снаружи.