– Морок и есть! Поселился, грят, де-то неподалеку, в скалах, и теперь житья нам всем не будет точно. Мой Карик недавно ездил до города, рыбу возил соленую, три бочки, и как назад-то ехал, завечеряло уже, тут-то и начало ему блазнится все чой-то. Мужик, грит, какой-то на дороге встретился на самом перевале, сам-то – кум-королем. Камзол у няво бархатный, серебром вышит, кружува отовсюду так и торчать. Приличный господин, значить, да только откуда бы ему тута взяться? Ну, Карик у меня, дурак-дураком, взял его, да в телегу-то и посадил. Да только едут они-едут, а дорога будто и незнакомая вовсе. Глядит Карик, а оне уже возле Старой Пристани. А туда не то что дороги, нормальной тропы уже лет десять как не бывало. А тот мужик с телеги-то спрыгнет, попрощался, пальцами щелк, да и пропал вовсе. И глядит Карик – дорога назад, вроде как широкая-преширокая. Ну, поехал он дальше. Думает, не стоять же здесь. Тока отъехал немного, оглянулся, а за ним – тропа едва видна, нехожена, неезжана. И звери воют. А впереди – как прежде тракт среди скал, будто кто построил недавно. Так-то он до самой развилки и доехал, а там уже – все как раньше стало. И дороги той, будто и не было вовсе. Вот так-то, и означает енто, что Морока он видал. Теперь в горах никому верить нельзя. Думаешь – знакомец, а он заведет тебя незнамо куда, и пиши пропало. И прижился он, значится, в старой пещере.

– Нету никого в той пещере, проверяли уже, – рассердилась тетка Марка и зыркнула на Нежданку, которая тихо вязала в углу, стараясь быть незаметной, шерстяная кофточка для младшего дитенка уже почти была готова.

В доме пахло пирогами и кислой бражкой – готовились к празднику, и Нежданка надеялась, что скоро все сядут за стол, да и не вспомнят про нее.

– То-то и оно, что проверяли, да подарок ваш негоден оказался. И несчастья на нас теперь свалятся, вот помяните мое слово… – продолжала бабка Станислава свои разговоры.

Только бы про меня не начала! – молилась в душе Нежданка, однако в таких вещах ей никогда не везло.

– А что это, девка приемная у вас вся с лица сошла, кожа да кости одне? – поинтересовалась гостья, с укором глядя в темный нежданкин угол.

Тетка Марка буркнула что-то о девицах, которые шлындрают по ночам где ни попадя, ну да это их дело, а она не нанималась ни за кем следить. Нежданка зарделась, сообразив, что люди, похоже, думают о ней дурное, но особо рассуждать было некогда. За окном валил первый настоящий снег, тропинку к пещере могло совсем завалить, поэтому надо было торопиться.

Теплой одежды у нее почти не было, ну да это ничего, не страшно. Главное – не сидеть на месте, а двигаться, и тогда не замерзнешь.

Закончив вязание, она еще помогла тетке Марке собрать на стол, быстро загнала скотину в сараи, потом завязала покрепче платок и пошагала в быстро надвигающихся сумерках по тропинке в горы.

Деревня была необычайно тихой, но каждый домик светился яркими окнами. Праздник ведь сегодня, Духова Ночь. Не стоило выходить из дома в такую пору, но Нежданка не могла оставить того, в пещере, без песни. Каково там ему, одному, в холодном каменном логове томиться?..

Шла она, а в голове стучали слова всеведущей бабки: «Морок, Морок» – будто ритм отбивался. Вот, значит, кто ее песни слушает! Опасный горный дух, который может погубить человека, запутать в скалах и наслать любой страх. Сколько таких рассказов она наслушалась долгими зимними вечерами, а теперь бредет сама, в начинающихся сумерках, неведомо куда и зачем!

Когда она подошла к пещере, снег вокруг был нетронут. Любой сказал бы, что в ней не живет никто. Однако прямо перед входом пылал огромный костер. Замерзшая Нежданка села рядом и протянула вперед, к огню, руки. Тот подался к ней и почти лизнул пальцы, но не обжег, а только согрел. Нежданка пела, как обычно, и когда не смотрела прямо, то казалось, будто за огнем сидит кто-то. Вроде бы мужская фигура в темной одежде, но так просто и не скажешь.

«Придешь завтра?» – почудились ей в темноте слова, словно ветром нашептанные.

Она быстро кивнула и засобиралась домой, поздно уже было. Огонь еще раз подобрался к ней почти вплотную и согрел как будто про запас. Даже пробираясь через снег, нападавший на тропинку, чувствовала она внутри частицу этого огонька и казалось, что обдувает ее теплом.

Однако когда до деревни оставалось совсем немного, летний ветер вдруг обернулся трескучим морозом, и поняла Нежданка, что руки и ноги у нее закоченели совсем, пальцы не разогнуть. Не замечала она этого, сидя у колдовского огня, а получается, что огня-то никакого и не было, как не было и тепла…

С трудом ковыляла она по дороге, полузасыпанной снегом. От моря веяло таким холодом, который мог, наверное, птицу на лету заморозить. Тело тряслось, и слабая одежда не могла спасти от пронизывающей изморози.

Спускаясь с последней невысокой скалы, заметила Нежданка, что у пристани, где обычно толклись только несколько рыбачьих лодок, стоит настоящее большое судно, и второе невдалеке, готовится причалить. От первого корабля к деревне быстро бежали темные фигуры, бряцало оружие.

Этих гостей по прибрежным селениям боялись больше, чем горных духов или водных змеев. О них не рассказывали сказок, однако все знали: если показались на горизонте большие корабли, хватай все что можешь и уноси ноги подальше, пощады не будет. От морских разбойников нельзя было откупиться, они сами забирали все и уносились так же внезапно, как и появлялись.

Нежданка оглянулась на россыпь близких огней – свою деревню. В каждом доме празднуют, едят вдосталь, веселятся и пьют. Духова Ночь принадлежит мертвым и всем тем, неведомым, кто среди скал таится и в море плещется. Поэтому живые стараются есть, пить да кричать погромче, чтобы отогнать от человечьего жилья нежитей.

Первые дома недалеко совсем, до них рукой подать. Надо срочно бежать, предупредить, чтобы женщины хватали детей и прятались, а мужчины снимали со стен старые ружья и заряжали, если успеют…

Она понеслась к ярко горящим окнам, из которых доносились радостные крики и стук горшков по столам, пьяные крики и звуки губной гармошки. Вне себя от страха, Нежданка начала стучать замороженными, ничего не чувствующими руками в закрытые на засовы двери и окна, пыталась рассказать о страшной беде, из дома донеслись хохот и крики: «Видно, тать в ночи пришла и в окно стучится! Слышь, воет!». Никто не вышел на крыльцо, да и вышел бы – что она могла бы сказать?

– Тише-тише, а ну-ка, не ори! Девка, что ли?

Она не кричала, когда сильные руки схватили ее и сжали так, что стало невозможно дышать. Затоптанный снег вдруг оказался рядом, и был он вовсе не холодным, а теплым и мягким. Перед глазами промелькнули грязные сапоги… много… и все шли в сторону первого дома…

***

Утро этого дня выдалось таким морозным, что даже ветер, вечно кружащий между гор, остановился и уполз куда-то погреться. Солнце выскочило на замороженное небо как обычно, и Морок уполз от его лучей подальше, в свою прохладную каменную тишину.

Он ждал.

Она сказала, что придет.

Она никогда его не обманывала.

Потому что она была другой, не такой, как он.

И она умела рассказывать.

Никто из шумных и трусливых смертных не умел разговаривать. Они только все время кричали и бегали. Когда-то давно ему казалось занятным морочить человечков, забредавших в горы. Покажешь такому крикуну его страх – сломя голову бежит прочь. Явишь, чего жаждет, – сразу несется к своему сокровищу, не замечая на пути ни пропасти, ни острых камней – кто ж в том виноват? Внутри у них скрывались только ужас и вожделение! Людские души, от рождения распятые между этими двумя осями, всегда оказывались плоскими и бесцветными. Абсолютно одинаковые, сколько ни проверяй. Поэтому теперь Морок все реже выползал на свет солнца и почти не трогал людей. Те в ответ тоже редко беспокоили его.

Он полагал, что когда ему совершенно наскучит играться с людьми, в мире вообще ничего не останется. Только невыразимая тоска, которая привела его в эту пещеру. Тут, в темноте, окруженный камнем, он надеялся когда-нибудь уснуть, чтобы не видеть и не слышать больше ничего.

Однако потом вдруг явилась она, его нежданный подарок, и Морок впервые увидел другую душу – яркую, цветную и глубокую. Он узнал, что бывает любовь без жажды обладания и страх без ненависти. Девушка с тоненьким голосом пела про чистые, невиданные раньше образы, которые так приятно было повторять за ней…

Солнце уже скатывалось с неба, значит скоро он услышит хруст снега и поймет – она тут, рядом. Он мог бы оставить ее у себя, но ему нравилось, что она каждый раз уходит – он впервые узнал, что значит ждать. Занятное щекочущее чувство.

Однако в этот день ожидание почему-то затянулось, и скрип башмачков по морозному снегу все не раздавался. Сумрак в пещере сгустился вокруг Морока и стал почти осязаемым. Она была его подарком. И почему-то не пришла. Хотя обещала!

Ощущение, похожее на голод, сосало изнутри и не давало покоя.

Без новых песен холодная зимняя ночь должна была стать бесконечной…

***

Когда солнце перестало освещать замерзшую землю, возле пещеры у старой пристани вдруг сам собой загорелся костер. Пламя гудело все сильнее, будто поджидая гостью… однако в эту ночь к заброшенной пещере так никто и не пришел.

Ярко-белая луна в полной красе выползала на небо, когда Морок вышел из густой темноты между скал и немного постоял у костра. Хотя зачем таким как он огонь? Он ведь давно уже не чуял ни жара, ни холода.

На сутулых плечах болтался и свистел прорехами протертый бархат с обрывками кружев, черных от времени. Космы давно нечесаных волос свисали до плеч. Лица его не было видно даже в свете костра, да и было ли там какое-то лицо?

Со стороны деревни, откуда приходила она, потянуло вдруг гарью. Колдовской костер никакого запаха не имел, хотя дым роскошным столбом уходил в небо.

Морок неодобрительно глянул на свой огонь, после чего тот зашипел и погас, а потом он зашагал по дорожке в деревню, не оставляя на девственном снегу следов, и вскоре вышел на уступ, с которого селение было видно как на ладони.

Над бывшим человеческим мирком стелился дым. Черные остовы домов показывали, где еще недавно жили люди. Заледенелые тела валялись прямо на улицах, между ними бегали собаки. Возможно, кто-то из мужчин успел вытащить оружие, но оно им не помогло.

Морок остановился на уступе, глядя на мертвую деревню и на два корабля, все еще стоящих у причала. Оттуда доносились крики и звуки пирушки. Не так много припасов было у рыбаков, однако для того, чтобы морским гостям погулять ровно один день, их хватило.

Над снегом и морем зашипели, полились слова. Казалось, само море рождает их своим неумолчным гулом, и чайки кричат их над волнами:

– В забвенье канете вы вовек… И никто из вас не вернется домой… И дома ваши рухнут на головы тем, кто еще помнит вас…

Горькие слова летели над морем, свистели в обледенелых снастях кораблей и забирались в уши тем, кто не хотел их слышать.

– Эй, это мой плащ! У своих крысишь? – раздался от корабля дикий рев.

– Глаза разуй, где ты плащ-то увидал? Мое! Ах, ты так!..

– Эй, а кто это стоит у мачты и на меня смотрит?

– Да я тебя…

– Отправляйся к морскому дьяволу в пасть!

Шум пирушки быстро превратился в звуки драки.

Темная сутулая фигура начала скользить к деревне прямо с кручи, Морок перестал беспокоиться о том, чтобы походить на человека.

Подойдя к первым полупотухшим пожарищам, которые еще вчера были домами, он долго ходил между ними и смотрел в лица тех, кто лежал на снегу. Он увидел тетку Марку, но не узнал, конечно, потому что Нежданка никогда о ней не пела. Поэтому Морок переступил через останки, похожие на обширную кучу тряпья, и направился к небольшой пристани. Тут тоже лежали люди. У одного маленького скрюченного тела он наклонился и протянул руку, провел холодными пальцами по глубокой ножевой ране.

Нежданка открыла глаза и увидела над собой лицо, освещенное светом луны. Белые длинные волосы обрамляли его, а светлые глаза отражали свет далеких звезд. Она сразу же узнала того, к кому так спешила – он был похож на всех хороших и добрых людей, которых она видела в своей жизни, будто собрал от каждого по крупице.

– Ой, ты пришел? А чего это я тут лежу?

Она поднялась из замерзшей лужи крови и оглянулась на собственные неподвижные глаза, застывшие в вечном вопросе. Морок укутал ее в свой мягкий бархатный плащ, расшитый серебром, и Нежданке стало так тепло, как никогда еще не было раньше.

– Пошли? – спросил он тихонько.