– А ты уже слышал про Дикую Охоту? – завел кто‐то из них, пока Франц рыскал руками по карманам, молясь Осени, чтобы он не потерял ключи. Лезвие, пустая пачка сигарет, зажигалка, отклеившийся пластырь… Черт, да где же они?! – Говорят, в небе над Самайнтауном видели всадников на черных оленях… За ними бежали гончие…

– Ты про Санта-Клауса, что ли? Он что, тоже в Самайнтауне живет? Здесь же вроде вечная осень, а не зима…

– Ты совсем тупой? Я про Дикую Охоту!

– Да не знаю я, что такое Дикая Охота!

– Тебе бабка страшилки в детстве не рассказывала? Дикая Охота – вереница мертвецов, что по небу неустанно скачут и мертвецов к себе же забирают. Ну, или живых, если тем не повезет их встретить. Но это так, чисто слухи, неправдивые, судя по тому, что свидетелей в Самайнтауне уже немало, и все остались при себе…

– Мертвецы? Обалдеть! Так, может, они тоже про Самайнтаун услыхали и на жительство подать хотят? Прикинь, если у нас теперь еще здесь и зомби шастать будут. Проклятье, обожаю этот городок!

Мигнули фары, щелкнули разблокированные двери «Чероки». Франц ввалился внутрь автомобиля и, заведя мотор, едва не протаранил чей‐то пикап, пытаясь выехать с парковки. В глазах плясали точки, а во рту стоял вкус до того паршивый, будто он съел кошачий наполнитель. Франц добрался до Крепости, никого не сбив, лишь чудом. Из нижних окон тек дружелюбный зернистый свет, и хотя бы одно щупальце тревоги отпустило его сердце: дома кто‐то есть. Франц бросил машину прямо у дороги, даже не заехав во внутренний двор, и помчался через плакучие ивы, держась за грудь. Дырка в ней, казалось, росла во все стороны от страха. В ней же засвистел ветер, когда Франц, пробегая мимо одного из деревьев, невольно затормозил: с ветвей свисала причудливая кукла с женским напомаженным лицом в лоскутном платье.

«Что за безвкусица», – подумал он, прежде чем сорвать ее мимоходом, швырнуть на землю и понестись дальше.

– Я потерял Лору! – вскричал Франц, едва переступив порог.

В лазурной гостиной горели парочка торшеров и камин. Из-за поленьев, покрытых толченым сбором трав – успокаивающие тимьян, ромашка, мята, – дома пахло, как в лесу. Играл виниловый проигрыватель, тихая джазовая мелодия. Титания сидела на краю тахты за книгой с толстым зеленым переплетом и потускневшим названием «Сказки старой Англии», а на круглом столике дымилась чашка с крепким чаем. Положив себе в рот кусочек бисквита со сливочной помадкой из вазочки, стоящей рядом, она уставилась на Франца во все глаза – круглые, совиные и безупречно серые, будто даже без зрачков.

– Возможно, она мертва, – продолжил он, когда восстановил сбитое дыхание и срывающийся голос. – На рынке нашли мертвую девушку, а я нигде не могу найти Лору! Вдруг она и есть…

– Лора у себя в комнате, – сказала Титания внезапно, и Франц замолчал на полуслове, издав нелепый звук, похожий на икоту. – Играет. Ее подвезла Наташа. Она вернулась с базара еще днем.

Франц несколько раз моргнул. Посмотрел на Титанию внимательно, затем – на двуязычную большую лестницу за своей спиной… И побежал скорее наверх.

– Лора! – воскликнул он, заколотив кулаком по ее двери. – Лора, все нормально? Ответь мне. Ты там? Лора!

Ответом ему стало молчание и барабанная дробь, которую она отбивала по установке невпопад с мелодией гитары, играющей на фоне. Грохот в ее спальне стоял такой, что Франц не мог расслышать даже собственное дыхание, и это… утешало. Если у Лоры были силы, чтобы так неистово колотить по тарелкам, значит, она была в порядке. Уж точно живее всех живых.

Франц устало привалился к ее двери спиной и осел по ней на пол. Нахлынувшее облегчение расплавило его, как солнце. Затылок ударился о дерево, когда Франц откинул голову назад и закрыл глаза. Пальцы его принялись отбивать по подогнутому колену тот же ритм, что он слышал за дверью. Лихорадочный и какой‐то надрывный, болезненный, он, однако, убаюкивал его. Хотелось спать, отключиться прямо здесь, на этой ковровой дорожке, тянущейся вдоль всего коридора на втором этаже, как змеиный язык… Но внизу ждала Титания, а их обоих – нет, всех четверых – ждали огромные проблемы.

– Ты знаешь, куда подевался Джек? Он тебе не звонил? – спросила она, когда Франц все‐таки соскреб себя с пола и спустился вниз. – Кое-что случилось сегодня. Нам срочно нужно это обсудить.

Он остановился на последней ступеньке лестницы, оглянулся на дверь и вдруг впервые за день задался тем же вопросом.

– А ведь действительно, – нахмурился Франц. – Где Джек?

4
А как тебя зовут?

Когда‐то очень давно, наверное, 100 лет назад

Гроза кричала, как новорожденный младенец, которым природа наконец‐то разрешилась в муках. Каждая ее вспышка заливала комнату слепяще-белым светом и казалась ярче, громче и стремительнее предыдущей, будто молния бежала с ветром наперегонки. Темные деревья за окном пригибались к земле, напоминая людские силуэты, столпившиеся вокруг хижины. Дом скрипел, словно бы дышал через свистящий дымоход, и даже крыша слегка приподнималась, как его грудная клетка. На печи тем временем закипал чайник, а ступни согревала разгоряченная жаровня, замотанная в льняные одеяла. Джек обвился вокруг нее змеей, ища тепла в промокшей насквозь рубахе, и старая истончившаяся перина из лебяжьего пуха прогнулась под его весом. Он слышал скрежет, с которым голые осенние ветви царапали окна, запотевшие от жара очага, и чувствовал запах сухого дерева, сырой земли и вереска, набитого в подушку для крепкого сна.

Этот сон к Джеку, однако, больше не шел – он и так проспал достаточно. И сейчас, проснувшись, заворочался с боку на бок.

«Жил Самайн в краю жестоком – дух пира, что считался слишком добрым. Несмотря на то, у Самайна было все…»

Один голос смолк в его голове и проклюнулся другой:

– Он живой?.. Божечки, он живой! Без головы! Как это возможно?! Роза, что же ты наделала… Права бабушка была, права… Бестолковая я, безмозглая, безрассудная! Зачем притащила, зачем пожалела, ой, зачем, зачем… Шевелится? Божечки, еще и шевелится!

Джек снова замер, давая себе время вспомнить, а тому, кто стоял и причитал над ним, время успокоиться и подготовиться к моменту, когда он зашевелится опять. Джек упрямо взывал к воспоминаниям, но отзывались на этот зов лишь заросли тысячелистника, шиповника и цикория, через которые он прокладывал свой путь, ступая по вязовому лесу босиком. Он помнил их, а еще заскорузлые ветви, куполообразные кроны и верхушки, осажденные вороньем. Но совершенно не помнил того, как очутился сначала там, а теперь здесь. Что было между этим? Куда он шел? И почему, зачем сейчас находится здесь? И где это «здесь»?

Джек снова завертелся… И вдруг услышал, как щелкнул затвор ружья. Этот звук разбудил воспоминания если не давние, то совсем свежие: мирно горящий в окнах свет, незнакомое крыльцо, деревянные ступеньки, на которые он упал плашмя. Худые женские руки, затаскивающие его через порог, и то самое ружье, щелкнувшее минимум три раза за все время. Это был четвертый, самый близкий – уже не из-за двери, со скрипом отворившейся навстречу его тени, а вблизи, почти в упор.

К босым ногам прилипли комки грязи, рубашка тяжело висела на плечах, пропитанная дождевой водой. Когда Джек наконец‐то пришел в себя и сел на постели, молния за окном снова мигнула. Они оба вздрогнули одновременно – и Джек, и девчушка, сидящая на стуле в паре метров от постели. Теплый свет масляных ламп, подвешенных над дверью, не доставал до ее стула, зато освещал ствол гладкоствольного ружья, лежащего на ее коленях и смотрящего прямо на Джека. Когда девчушка слегка наклонилась вперед, так же на него посмотрели карие глаза – круглые, прямо два орешка. Щечки у нее оказались круглыми, как яблочки, а волосы пшенично-бронзовыми, цвета жухлых листьев, и забранными в пучок нефритовыми шпильками. Руки же тонкие и худые, как веточки. Будто маленькая садовая поросль, принявшая человеческую форму.

– Извините, – сказал Джек, прочистив горло. – Я вас напугал?

Девчушка снова вздрогнула всем телом и едва не выронила ружье. Джек рефлекторно подался с кровати, чтобы придержать его, но вовремя отдернул руку. Согнув в коленях перепачканные в грязи ноги, бесцеремонно вытянутые на безупречно чистой постели, он вместо этого принял позу поудобнее. Ружье и его хозяйка следили за ним неотрывно.

– Ты и говорить можешь? – спросила та удивленно.

– Могу, – ответил Джек, тоже удивленный, но лишь тем, что изумлена она. – Как все люди, полагаю. Это такая редкость нынче?

– Нет-нет, просто у тебя же… Ну… – Девчушка запнулась, щечки у нее наконец‐то порозовели, румянец затопил болезненную бледность, когда она очертила свободной рукой свою шею, будто рассекала воздух пополам. – У тебя вот тут… Как бы это сказать… Ох. Ты не знаешь?

– Что? Что со мной не так? – спросил Джек. Пришел его черед бояться.

Он заозирался по сторонам, нашел взглядом круглое туалетное зеркальце на прикроватной тумбе и схватился мозолистыми, разодранными о кору деревьев пальцами за толстую витую раму. Замасленное временем и с длинной тонкой царапиной поперек, будто его не единожды роняли, зеркало отразило в себе сначала грязно-серый воротник рубашки с порванной шнуровкой на груди, а затем… Ничего. Там, где заканчивалась шея, зеркало отражало стену из бруса за спиной Джека и какие‐то венки, прибитые к ней гвоздями. Как бы Джек ни крутил и не переставлял зеркало, в том не было видно его лица.

Потому что у него не было и головы.

– У меня нет головы, – повторил Джек уже вслух и сам поразился тому, как спокойно это прозвучало. Уж точно спокойнее, чем следовало бы в такой ситуации. – Так всегда было? Или я ее где‐то потерял?

Он посмотрел поверх зеркальной рамы на девчушку. Та растерянно хлопала глазами.

– Не знаю, я… Я уже нашла тебя таким.

– Где?

– На пороге моего дома. Подумала сначала, что труп подкинули, а ты возьми и захрипи. Вот я и втащила тебя, чтобы… Погоди, ты ничего не помнишь?

– Помню, но плохо, – признался Джек и снова посмотрелся в зеркало. Потер пальцами плоский гладкий обрубок без всяких шероховатостей и зазубрин, которым заканчивалась его шея с острыми ключицами под кадыком и порванной шнуровкой, их обнажающей. – Хм. Очень странно. Мне почему‐то кажется, что голова у меня быть должна…

– Ну, вообще‐то да, должна, – проблеяла девчушка, сглотнув. – Я до сегодняшнего дня не знала никого, у кого бы ее не было. Ты вообще… человек? Или тоже не помнишь?

– Не помню, – вздохнул Джек и, вернув зеркало на тумбу, похлопал сам себя по плечам. На несколько секунд он задержал ладонь под ребрами с левой стороны, прислушался, глубоко вдохнул и выдохнул, ища ритмичный глухой стук в грудной клетке, но не находя его. Зато он дышал так же, как и все, и тело у него было совершенно обычное, мальчишеское, а значит… – Полагаю, что я человек. Но даже если нет, вреда тебе я не причиню. Как минимум не съем. Нет головы – нет зубов, – Джек весело всплеснул руками, и девчушка тут же вся сжалась, выпучила на него глаза. Джек опустил обратно руки и виновато раскрыл перед ней безоружные ладони. – Я… э-э… пошутил. Я не это имел в виду, я просто…

А в следующую секунду она хихикнула. Звук вышел такой неуклюжий, хриплый, больше похожей на утиное кряканье, будто она смеялась настолько редко, что уже и забыла, как это делается. Отчего‐то Джеку захотелось улыбнуться, и пускай у него не было головы, он был уверен, что так и сделал.

– Меня зовут Роза. Роза Белл, – сказала она наконец, когда присмотрелась к нему повнимательнее и убедилась, что опасности он действительно не представляет. Голос ее, однако, все еще дрожал. – А ты…

– Джек, – ответил он и медленно свесил ноги с постели, наконец‐то позволив себе двигаться чуточку свободнее. Спина замлела, позвоночник хрустел, и Джек принялся разминаться, потягиваясь туда-сюда, пока Роза сжимала и терла ружье ладошками, как какую‐то безделушку, которая ее успокаивала.

– А фамилия у тебя есть?

– Фамилия? – переспросил он и снова замер.