– Она – просто чудо, – сказал Эврим. – Одна из трех во всем мире специалистов-безопасников, способных справляться с жидкостной системой управления столь обширной сети дронов. Одна погруженная туда женщина буквально являет собой целую армию.

Он пошел к резервуару, словно ребенок, пытающийся лучше разглядеть акулу в аквариуме.

– Сейчас у нее нет никаких проблем с переводом, – продолжил Эврим. – Никаких недопониманий или искажений. Ее воля выполняется десятками систем одновременно. Она – симфония.

Алтанцэцэг вращалась по медленной смертоносной спирали. Ее пальцы, положение конечностей, даже пальцы на ногах, прописывали приказы, которые Ха не могла интерпретировать. Снаружи донесся еще один взрыв.

Эврим сказал:

– Сегодня днем я кое-что прочел по вашему лицу. Вы хотели спросить меня, не являюсь ли я суперкомпьютером. Всеведущим ИИ, заключенным в человекоподобный панцирь.

– Да, – признала Ха, – наверное, я задавала себе этот вопрос. Гадала, зачем я вам здесь понадобилась, если вы и так все знаете.

– Ответ отрицательный. Я не суперкомпьютер. Не больше, чем вы сами. Суперкомпьютеров существует много, в их память загружена большая часть документированных знаний человечества. Масса ИИ занимается проблемами человечества. Это компьютеры, способные обработать больше данных, чем мы с вами сможем за целую жизнь. Однако я был создан не для расчетов. Цель заключалась в создании настоящего андроида. Андроида внешне и изнутри: робота, который будет не только выглядеть, как человек, но и… Не уверен, как это следует назвать. Будет человеком по разуму? Но пока так и не решено, разумен ли я, хотя я считаю, что да.

Алтанцэцэг выгнула спину. Пальцы на ее руках растопырились. Далеко в море раздалось шипенье и свист. Серия взрывов, далеких ударов.

– Думаю, им хотелось получить существо, которое будет человеком… скажем, в когнитивном аспекте. Хотелось, чтобы я думал, как они. Разумом был как они.

– У них получилось?

– Не знаю. Я часто чувствую… чувствую себя немного перекошенным, Ха.

– Перекошенным?

– Немного чужим… – Эврим поправил воротник своего странного одеяния. – Безумным.

Ха пожала плечами.

– И я тоже. По-моему, это нормально.

– Вот как?

Эврим развернулся к ней – и Ха поняла, что написано у него на лице. Это выражение читалось совершенно ясно. То была надежда – надежда на то, что другое существо его поняло. Действительно поняло. Это было настолько трогательно, что Ха почти готова была обнять Эврима. Она считала, что ее одиночество невозможно превзойти, а теперь увидела, что определенно возможно.

А потом открытое выражение надежды на лице Эврима мгновенно сменилось базовым: неким подобием нейтрального дружелюбия коллеги. Но только приближенно. Оно чуть фальшивило. Да, Эврим был еще более одиноким, чем она.

– Да, надо полагать, – проговорил Эврим. – Вы также очень необычная личность. Да, кстати, раз уж мы говорим откровенно: я считаю вашу книгу «Как мыслят океаны» одним из самых блестящих исследований. Не только в отношении разумности головоногих, в отношении разума в целом. Коммуникации. Как только я ее прочел, то понял, что эту загадку без вас не распутать.

– Рада, что вам понравилось.

Ха не любила говорить о своей книге. Не любила, когда ее хвалили.

– Не то чтобы мое мнение много значило. Это не моя область. Но я нашел ее… успокаивающей. Мне показалось… она вроде как описывала… ну, об этом позже. Доктор Минервудоттир-Чан говорит, что мне надо стараться меньше делиться переживаниями. Говорит, что люди ценят сдержанность. Особенно с моей стороны.

– Я заучила самые резкие отзывы, – сказала Ха с горькой улыбкой. – «В своей книге доктор Ха Нгуен плавает с головоногими, а потом задает множество вопросов. Так и не определив, кто она – нейробиолог или философ, в итоге не оказывается ни тем ни другим». Этот мне понравился. Хотя бы был остроумным. И вероятно, верным.

– Ваши коллеги высоко ценят ваши догадки. По их словам, вы создали новую область, и проблема не в вашей книге: просто пока никому не удалось ее понять. Кто-то назвал ее «наукой будущего, в котором я был бы рад жить».

– Очень мило с их стороны.

– Ваша книга подобна посланию в бутылке, отправленному с одного необитаемого острова на другой. Она привела вас сюда. И возможно, здесь вы сможете раз и навсегда ответить своим критикам.

– Мне кажется, есть твердое правило, – возразила Ха, – никогда не отвечать критикам. Человек просто продолжает работать.

– Согласен: такая стратегия лучше. Как бы то ни было, я рад, что вы здесь. На этом острове вы можете написать свою лучшую работу.

– Надеюсь. Спасибо за доверие. И работу напишем «мы». Это будет наша лучшая работа. Совместная.

По лицу Эврима промелькнула тень ранимости, но он ничего не сказал.

«Тень облака».

Алтанцэцэг подтянула колени к подбородку, резко опустила их и широко раскинула руки. «Словно творит чары». Потом ее тело расслабилось, но поверхность кожи все равно подергивалась от нервных импульсов.

На улице стало достаточно тихо, чтобы снова услышать прибой и какофонию джунглей за зданием.

– Все закончилось. Она переходит на режим зачистки – предотвращение попадания нефти и других загрязняющих веществ в воду. Нам стоит лечь. Больше смотреть не на что.

Однако они еще на мгновение задержались у бака. Ха взглядом прослеживала шрамы Алтанцэцэг. Так много: целый Гималайский хребет рубцов, Гиндукуш у ключицы, землетрясения мышц под ними.

– Кстати говоря, она похитила мой макарун.

– Извините, что?

– Похитила мой макарун. Как и обещала. Вломилась ко мне в комнату и украла, – пояснил Эврим. – Больше некому. У нее есть отмычка. Знаете, хорошо, что вы здесь. По многим причинам. В частности, потому что мы с Алтанцэцэг начали действовать друг другу на нервы.

Символы не появляются ниоткуда. По крайней мере, поначалу. Ранние системы иероглифов связаны с миром. Даже в сложных и абстрактных знаках ханьцзы современной китайской письменности мы видим следы этих связей, как, например, в знаке человека , который изображает фигуру, пусть и очень упрощенную, видна связь со стоящим человеком.

Язык абстрактен, но он возникает из реальных связей с реальными вещами мира и несет в себе следы этого древнего родства. Эти следы и станут ключами к расшифровке символов существ иного вида – если только мы сможем их распознать.

Доктор Ха Нгуен, «Как мыслят океаны»

11

НА РАССВЕТЕ ХА ПОШЛА ПО ДОРОГЕ к бывшему порту острова, Бендаму. Она так и не заснула. В ее мыслях горели корабли. Когда она закрывала глаза, то видела тело Алтанцэцэг в резервуаре: шрамы, похожие на горные хребты на топографической карте, подводные хребты, содрогающиеся в коннективной жидкости.

Однако не это прогоняло ее сон. Ей не давала заснуть загадка той фигуры, которую осьминог многократно проецировал у себя на коже. Знак – символ. Он мог означать все что угодно, но также мог быть связан с некой исходной фигурой, реальным объектом этого мира. А если это так, то он может стать ключом. Эта фигура снова и снова возникала у нее в уме:

Она целую страницу блокнота изрисовала этим символом: еще сильнее его упрощая, превращая в простую часть круга с клином или линией, направленной вниз. «Вниз? А осьминог будет воспринимать это как низ?» Скорее всего. Пусть осьминог и живет в более плотной текучей среде, чем мы, он должен ощущать воздействие силы тяжести даже сильнее, чем рыбы. Он не очень хороший пловец и двигается, охотится, пасется на морском дне, среди скал и рифов. В случае угрозы он выпрямляется, словно встающий во весь рост человек, словно горилла, раздувающая грудь и поднимающаяся на руках. Словно медведь на задних лапах. Так что да: в мире осьминога должны существовать верх и низ.

Но действительно ли этот клин указывает вниз?

И вообще – клин ли это, стрелка или линия?

Этот символ – явно предостережение или угроза – не давал ей покоя. У нее было такое ощущение, будто на каком-то уровне она уже его поняла. Видела его раньше.

Деревья размывали край дороги к порту, отвоевывая себе пространство. Тротуар был усеян листьями и пустыми семенниками. Обезьяны и ранние птицы орали в кронах деревьев.

Порт Бендам представлял собой всего лишь небольшую пристань и скопление складов и магазинчиков, теснившихся вдоль единственной улицы. На туристических снимках пристань всегда полнилась женщинами, торгующими рыбой из неглубоких корзин на фоне разноцветных рыбачьих суденышек. Крошечный порт располагался в заливе, имевшем форму латинской буквы V, острый конец которой смотрел на юго-восток, а открытая сторона – на северо-запад. На ее юго-западном конце, ближайшем к заброшенному отелю, находился небольшой канал, часто заполнявшийся приливными волнами и опасными течениями. А вот северо-западная сторона имела ширину почти в милю.

«Залив» на самом деле заливом не был: это был пролив между островом Консон – главным островом архипелага Кондао – на востоке и необитаемым лесистым горбом Хонба на западе.

Здесь ущерб от эвакуации был куда заметнее, чем в тихих запертых домах Консона, мимо которых Ха проезжала в ночь своего прилета. Консон казался почти мирным, словно его население просто постепенно ушло. А вот залив был усеян затонувшими рыбачьими судами. Обломки кораблей, в том числе и крупного пассажирского парома, были раскиданы у входов в бухту, делая их непроходимыми.

Ха здесь бывала. В шестнадцать лет. Путь от Вунгтау на кораблике с надувными крыльями в памяти почти не сохранился. Она не отрывала взгляда от парня, в которого была влюблена. Наблюдала, как он болтает с другими парнями, как смотрит в окно на зеленые волны, как читает…

Ха видела Кондао – и не видела его: казалось, та поездка от детдома прошла не в реальном мире. Нет. В тот год ее мир состоял из чистых эмоций. Остров был всего лишь фоном ее чувств. Прибытие запомнилось мешаниной красок и звуков. Голоса торговок, остров Хонба за раскачивающимися суденышками – все это было лишено смысла на фоне ее одержимости. И сейчас, как часто бывало и тогда, она ощутила, как стыд за эту одержимость подступает к ее коже, обжигает горло, вскипает на щеках. Его равнодушие. Повернутое прочь лицо.

Они пробыли на острове три дня, остановились в Консоне, но когда она приехала на остров в этот раз, то не ощутила чувства возвращения. Она почти ничего не узнавала. Как будто она никогда здесь и не бывала: то место, которое она посетила одиноким подростком, было до неузнаваемости исковеркано грузом одержимости. Она попыталась подумать об этом острове. Вместо этого она видела только его: безупречное лицо, глаза, неизменно отведенные от нее. Она вспомнила, как однажды утром подбежала к нему на берегу. Вымокшая под волнами, ощущающая себя красивой в своем купальнике, пытаясь добиться, чтобы он ее заметил. Она бросила в него песком. Он улыбнулся и посмотрел так, как смотрят на незнакомого прохожего на улице: лениво, почти без интереса, едва ли заметив. А потом и вовсе отвернулся все с той же улыбкой.

В тот день за завтраком она сидела за его столом. Он даже не взглянул на нее. Попросил передать тарелку с листьями базилика, назвав чужим именем.

Ее внимание к нему исказило ее воспоминания точно так же, как гравитация звезды искажает пространство и время. Он все стягивал к себе. Кондао, ее преподавателей и сопровождающих, даже других школьников из детского дома: все они были лишь искаженными вихрями атомов вокруг него.

Ха с отвращением вспоминала свое юное «я», зациклившееся на эмоциях. Эта личность была ей чужой. Хуже чем чужой, потому что та шестнадцатилетка и была ею – и в то же время ею не была. Как существо с еще не развившимся сознанием. Как существо, которым она была.