Я пошевелила онемевшими ногами и стряхнула цветастое покрывало из грубой, щекочущей кожу ткани. Сжав и разжав пальцы на руках, облегчённо выдохнула, последние несколько дней пребывая в уверенности, что полностью лишилась подвижности в конечностях.

Решив долго не затягивать, я опустила ноги на холодный каменный пол. Икры покалывало от долго лежания. Я вовремя опёрлась о матрас, когда зашаталась на подкосившихся коленях. Дав ногам минуту, чтобы привыкнуть, оттолкнулась от постели и сделала шаг в сторону стола, на котором стояла ваза с цветами.

– Боги…

Выбросив содержимое на пол и наплевав на привкус тины, задыхаясь и захлёбываясь, я вливала в себя тёплую воду и не могла поверить собственному счастью. Капли, которыми кто-то смачивал мои губы, едва ли попадали в желудок. Я была так сильно обезвожена, что могла бы умереть. Могла бы, не окажись вдруг так, что имя мне было Маат.

Всё должно было закончиться в тот момент, когда тело Аники Ришар поглотила бездна. Перед тем как отключиться, я успела закрыть глаза, сделать глубокий вдох и подумать: «Всё кончено».

Но вот я здесь, где бы это «здесь» ни было, стою в мятой сорочке и хлебаю воду из вазы с цветами. Опустошив её за рекордные полминуты и пролив половину на себя, я облокотилась о стол, вцепилась в его края пальцами и вдохнула полной грудью в попытке усмирить бешеное сердце, которое так и норовило выпрыгнуть через рот.

Наконец, отдышавшись, я утёрла губы и уставилась в зеркало. То, что я увидела, поразило меня сильнее, чем дóлжно.

Настоящая я и была той, кого Аника Ришар видела в кошмарах и отражениях зеркал, что казалось в крайней степени ироничным. Мои глаза были обычными, но в то же время нет. Правый застлала серая, а левый – белая пелена. Выглядело так, словно я слепла.

Я подошла ближе к зеркалу и коснулась щёк. Трогая мягкую кожу, опустила руки. Что-то изменилось, но я не могла понять, что именно.

Дверь скрипнула. В комнату зашли, но я не стала разглядывать лицо женщины и, набросившись на неё, вырвала из рук кувшин. Эта вода была холодной и на вкус гораздо приятнее, от чего по щекам потекли слёзы радости.

Незнакомка опешила.

– Госпожа, – сдавленно пробормотала она, видимо, уже смирившись с тем, что на кровати валялся труп, – я…

– Ещё воды, умоляю! – простонала я.

Она вышла за дверь и через минуту вернулась с кружкой и плоской посудиной, на которой лежали яблоки.

У меня совсем снесло крышу. Я пыталась пить и кусать одновременно, но подавилась и закашлялась. Когда приступ прошёл, засунула половину яблока в рот и, не разжёвывая, проглотила его и запила водой.

– Ох, слава Бастет, вы живы, госпожа, – лепетала маленькая женщина с круглым лицом. Мне наконец довелось разглядеть её, хотя глаза ещё слезились. Серое платье в пол с закрытыми рукавами подчёркивало полноту её тела. Такого же неприглядного цвета платок болтался на шее, частично цепляясь за узел чёрных волос на затылке.

– Вы знаете Бастет? – в надежде, что не всё ещё потеряно и никаких богов не существует, уточнила я.

– Конечно, госпожа. Ох, простите меня, дуру старую!

Я ничего не поняла, когда Фирузе – кажется, так её звали – упала на пол и вскинула вверх обе руки в странном молитвенном жесте.

– Великая, великая Маат…

Я только нелепо замычала, с уже меньшим остервенением продолжая хрустеть яблоком.

– Слава, слава великим богам! – продолжала причитать она, в силу возраста с трудом сгибаясь в спине, чтобы удариться лбом о пол в сантиметре от кончиков моих пальцев.

Дверь снова открылась, и на пороге замер мужчина. Нижняя половина его лица была закрыта тканью, но морщины в уголках чёрных глазах выдавали количество прожитых лет. Он был ровесником Фирузе, но на колени упал с большей прытью и гибкостью.

– Благословите, о великая богиня!

Мужчина сорвал с лица повязку, скомкал её в руке и обтёр вспотевший лоб, при этом странно на меня поглядывая. Когда в его глазах задрожали слёзы, я совсем запуталась в происходящем, положила огрызок от яблока на стол и неловко сцепила руки за спиной.

Фирузе тяжело задышала, будто тоже готова была расплакаться.

– Объясните мне, где я.

И желательно добавьте, кто я.

– Вы в храме, госпожа. В храме великой Бастет, – с благоговением почти пропела Фирузе.

– А вы кто такие?

– Мы те, кто ждал вашего появления несколько тысячелетий, – вызвался отвечать мужчина. – Мой отец ждал, мой прадед ждал, мой прапра…

– Я поняла, не продолжайте. – Я перекатилась с носка на пятку. – Как я здесь оказалась?

– Великая госпожа Бастет привела вас, когда вам было совсем плохо. Она попросила нас приглядывать за вами и защищать ценой собственных жизней.

– Она сказала, от кого вы должны меня защитить?

– От предателей, – закивала Фирузе.

– Понятно. – Ничего не было понятно. – Что ж, тогда начнём с того, что я голодна. Безумно.

– Возьмите меня, госпожа. Я, Ахмет, ваш покорный слуга…

Что бы он ни имел в виду, я попятилась и выставила вперёд две руки.

– Я бы предпочла… ну… – Дико захотелось сладкого. – Круассан с шоколадом.

– К… курсан с шоколадом? – Мужчина нахмурился, будто я попросила стейк из единорога.

– Круассан, – вежливо поправила я.

Ахмет встал с пола, шепнул Фирузе что-то такое, от чего она покрылась красными пятнами, и жестом руки предложил пройти в дверь. Я поторопилась, прижимая к урчащему животу ладонь.

Мы оказались в небольшом коридоре, в котором было всего две двери. Одна из них вела наружу. Фирузе и Ахмет спешно обулись, не забывая пугливо на меня поглядывать, и вышли на улицу. Я прошмыгнула следом, уже с порога зарывшись босыми ступнями в раскалённый песок.

– Дерьмо.

Фирузе и Ахмет переглянулись.

– Жарко тут у вас, – пожаловалась я, вскинув голову навстречу палящему солнцу. Вокруг простирались километры пустыни. Несколько таких же крохотных домиков, как тот, из которого мы вышли, замыкали круг, внутри которого возвышалась небольшая мечеть.

К ней вела каменная тропинка, по бокам утыканная иссохшими кустарниками и такими же обезвоженными деревьями, не дающими тень. Я чувствовала себя яйцом на сковородке, пока мы шли к мечети, у которой росли пальмы и журчал маленький фонтанчик.

– Это и есть храм Бастет? – обливаясь по́том, спросила я.

– Нет, госпожа, – ответила Фирузе. Взяв со скамейки у подножия мечети сумку, она вернулась обратно, и мы двинулись дальше, к другому жёлтому домику. – Храм великой Бастет был разрушен полтора тысячелетия назад. Мы заботимся об его останках, но они погребены под землёй, под мечетью, под этим поселением. Этот круг, – она взмахнула рукой, – прежние границы храма, от которого остались лишь подземные этажи.

– Мы хоть в Египте?

– Да, госпожа.

Здесь было жарко, как в аду, что, казалось, надоедало только мне. Пышногрудая, с широкими бёдрами Фирузе быстро, словно мячик, прыгала вперёд под невыносимой жарой. Достав моток с ключами из сумочки, она открыла дверь.

Вопреки надеждам, внутри оказалось так же душно. Ни о каком кондиционере не шло и речи, но солнце хотя бы перестало пытаться поджечь мои волосы.

– Госпожа, присядем. Пока Фирузе будет готовить обед, вы можете отдохнуть в нашей скромной гостиной.

Ахмет махнул рукой. Край рукава задрался, и я увидела странный, но знакомый символ на его предплечье: вытянутая в профиль кошачья морда, переливающаяся золотом.

– Что это, Ахмет?

Он проследил за моим взглядом и, прочистив горло, ответил, когда мы зашли в гостиную и сели на расстеленный на полу красный ковёр, перед которым стояло что-то наподобие стола, только без ножек:

– Госпожа Бастет вознаградила нас и наших предков за верную службу. Видите ли, у нас с Фирузе не получались дети. Мой брат умер пару лет назад, а его единственный сын вырос и уехал в Каир. Больше в этой деревне, кроме нас, никто не живёт. Но мы всё равно остались верны великим богам, и спустя столько тысячелетий вы наконец проснулись. – На этих словах он заплакал, промакивая глаза тем же платком, которым вытирал пот. – Великая Бастет оставила эти метки, и теперь моя Фирузе беременна.

На вид Фирузе, хлопотавшей у плиты, было лет пятьдесят, если не больше. Но я решила не вмешиваться в их личную жизнь, сдержанно выдавив из себя:

– Поздравляю.

– Спасибо, госпожа. Хотите чай? Или…

– Включите телевизор, – попросила я, заприметив квадратный ящик прямиком из начала двухтысячных.

Прежде чем включиться сразу на программе новостей, несчастный издал шипяще-кряхтящий звук. Прижав колени к груди, я обхватила их руками. Внутри у меня наконец появилась тревога, которую я не испытывала до этого момента – была слишком занята попытками выкарабкаться с того света.

– На месте образовавшейся трещины продолжается расследование, – быстро тараторила молодая девушка из телевизора. – Трещина неизвестной глубины разделила на части Эль-Файюм и почти дошла до пирамиды Джосера. На сегодняшний день количество жертв составляет двести человек…

Агата Ришар. Боги! Её имя ворвалось в поток мыслей короткой, но такой яркой вспышкой, что перехватило дыхание. Где она сейчас? Что с ней случилось? Кто она такая?

Всё, что говорил Габриэль Эттвуд, являлось ложью. Не было никакого семейного проклятия, связывавшего Анику и Агату с древним кланом, и либо сумасшествие Агаты Ришар оказалось простым совпадением, либо она была связана со мной. С Маат.

– Когда это случилось? – бросив взгляд на Ахмета, внимающего новостям с таким встревоженным видом, будто слышал всё это впервые, спросила я.

– Четыре месяца назад, госпожа.

Четыре месяца. С того дня прошло целых четыре месяца. Стоп. Я же не могла так долго бредить. Или могла?

– Страшный был день, – продолжал Ахмет, не обращая внимания на то, что моё лицо превратилось в огромный вопросительный знак. – Везде выключился свет. Как сейчас помню: мы с Фирузе вышли, заслышав гром, но… – он улыбнулся, видимо насмехаясь над тем, что счёл возвращение богов громом, – то был не гром, а великая сила, разорвавшая небо на части.

Сжимая в пальцах серебряный поднос, на котором в тарелках дымилось что-то, от чего у меня вновь заурчал желудок, радостная Фирузе выпорхнула из кухни.

– Какая это великая честь, госпожа, угощать вас с нашего скромного стола!

Я ответила ей натянутой улыбкой и уставилась на кусок хлеба, покрытый красным джемом. Хмыкнув, я отодвинула тарелку кончиком указательного пальца и, всё ещё натянуто улыбаясь, потянулась за свежими овощами.

Мне не хотелось разговаривать. Мне не хотелось, чтобы на меня смотрели, но Фирузе и Ахмет перестали бы таращиться лишь в том случае, если бы лишились глаз. Они видели во мне то, что я сама не видела в себе.

В голове не было мыслей. Ни единой мысли, способной связать минувшие события воедино. Я чувствовала себя так, словно впала в кому на долгие столетия, словно уснула в пятнадцатом, а проснулась в двадцать первом веке, и кто-то из врачей сообщил: «Ты – Маат».

Я не знала, что я Маат, но мне сказали, что я – это она. И никому не было дела до того, что я сама думала обо всём этом, ведь у меня не было выбора. Не было права сомневаться, кричать, что все вокруг сошли с ума и я хочу домой, в Париж. Хочу увидеть маму и Александра Робинса…

Я тяжело вдохнула и, прищурившись, подумала: «Боги, если всё это правда, дайте мне знак».

И они дали. Следующим днём, когда я лежала на кровати и смотрела в потолок, в комнату вошла женщина, сотканная из сияния и теней. И имя ей было Бастет.

II

1960 год до н. э.

Она стала приходить ко мне каждую ночь. Подобно сказке или миражу, Бастет появлялась у моей кровати после захода солнца.

Я познала нежность и тепло чужих касаний. Одинокие дни наполнились смыслом, ведь теперь я жила в ожидании того, чтобы коснуться её бархатистой кожи.

– Я… богиня? – приподняв подбородок, спросила я. Бастет гладила мой лоб и перебирала волосы, а я лежала на её груди и тщетно боролась с сонливостью.