Пока мы говорили, я заметил возле стола с закусками Аппия. Вид у него был потерянный. Закончив разговор с Парисом, я устремился к учителю пения:

– Как же я рад тебя здесь встретить! Когда увидел твое имя в списке уцелевших – это был просто подарок небес.

– А для меня настоящий подарок судьбы то, что ты вспомнил обо мне и моя участь тебе небезразлична, – отозвался Аппий.

– Неужто ты думаешь, что я заброшу мои уроки по вокалу? – Спросив, я рассмеялся, чтобы придать нашему разговору некое подобие легкости, хотя обстоятельства к этому совсем не располагали. – И тут мне без моего учителя не обойтись!

Аппий просто кивнул в ответ: он всегда был довольно мрачным – редко улыбался, а шутил и того реже. Но при всем этом он был превосходным учителем, и благодаря ему я обрел уверенность в том, что смогу выступать перед публикой.

– О, а вот и Терпний! Иди же к нам! – жестом подозвал я любимого кифареда.

Да, Терпний был воистину легендарным кифаредом. Впервые я тайком услышал его игру, когда он сам с собой репетировал в одной из пустых комнат во дворце Клавдия. Тогда, услышав эти божественные звуки, я дал себе слово, что когда-нибудь он обязательно будет моим учителем.

Став императором, я воплотил свою мечту в реальность. Всему, что я узнал о кифаре – и, кстати, был удостоен почестей за свое мастерство кифареда, – я был обязан именно Терпнию.

Выступая перед публикой, я совмещал три компонента: вокальные уроки Аппия, уроки игры на кифаре от Терпния и мои собственные стихотворные сочинения.

Аппий и Терпний, они оба подготовили меня к дебютному появлению на сцене. Первое выступление всегда дорогого стоит в плане эмоций, но при этом становится ступенью для следующего.

Подойдя к нам, Терпний улыбнулся и, поприветствовав меня, выдал:

– Не могу понять – говорят, ты пел во время Великого пожара?

Я даже растерялся:

– О чем ты?

– Ну, слышал, как люди перешептываются. Да что там, перешептываются, громко говорят о том, что ты, глядя на горящий Рим, якобы пел свое «Падение Трои». Можешь представить, какое это на меня произвело впечатление. Какой стыд я испытал, когда услышал о том, что один из моих учеников, император он или нет, на такое способен!

Я скрипнул зубами, но, взяв себя в руки, смог продолжить разговор:

– О боги, ты же меня знаешь! Как ты мог поверить в такие домыслы? – Мне было больно, как будто острое жало вошло в самое сердце. – Во время кризиса люди ведут себя странно, никогда не знаешь, чего от них ожидать. – Терпний поморщился, как будто тоже почувствовал этот болезненный укол.

– Но это неправда! И моя кифара вообще осталась в Антиуме! – воскликнул я и тут же сам понял, что это похоже на оправдания провинившегося ребенка. – Ночью в новом театре Антиума я действительно исполнял на публике «Падение Трои», но гонец с известием о пожаре в Риме прибыл только на следующий день. Среди публики были и состоятельные римляне, – возможно, они и стали источником гнусных слухов.

– Откуда бы эти слухи ни происходили, многие в них поверили.

– А ты? Ты поверил?

Терпний переступил с ноги на ногу, ему явно было не по себе.

– Если ты говоришь, что этого не было, значит не было, я тебе верю.

По уклончивому ответу было понятно, что он легко поверил этим чудовищным слухам… Я почувствовал себя преданным.

– Я могу доказать, что это неправда.

– Я верю тебе, цезарь, – повторил Терпний.

– А я ни на секунду не сомневался в том, что все это – ложь и наветы, – сурово произнес Аппий.

– Спасибо тебе за это, – поблагодарил его я.

– Но ты должен знать: некоторые утверждают, будто ты лично начал пожар, – продолжил Аппий. – Поджег Рим, чтобы отстроить его заново и назвать в свою честь.

– Что?! Что именно они говорят?

– Говорят, что ты хочешь переименовать Рим в Неронополис, – ответил Аппий.

– Вот так искажаются факты! – вспылил я. – Как Великий понтифик, я один знаю тайное имя Рима. Я прошепчу его во время искупительных и примирительных обрядов, которые буду совершать в святилищах разных богов. И этим именем не будет Неронополис.

Я был потрясен, узнав об обвинениях, но и разозлился не меньше. Меня ведь даже в Риме не было, когда начался этот треклятый пожар. Мой дворец погиб в огне, я жизнью рисковал, помогая бороться с огнем, а теперь вот ради восстановления города опустошал императорскую казну.

Поджигатели!

– Спасибо, что рассказал, – поблагодарил я. – А теперь прошу: используйте все свое влияние, чтобы устранить эти слухи.

Мне следовало воздать хвалу судьбе за то, что у меня была прочная связь с людьми, которые, бывая за стенами дворца, всегда держали ухо востро. Вот только то, что они смогли там услышать, внушало очень серьезные опасения.

А сейчас надо было поприветствовать и других уцелевших во время Великого пожара близких мне людей.

Среди них был Фабул – художник, создавший фрески в Проходном доме, которые теперь, увы, были навсегда утеряны. Но я пообещал ему, что скоро у меня будет для него работа еще грандиознее прежней.

Потом Тигеллин подвел ко мне Воракс.

Высокая статная матрона немного постарела с нашей первой встречи. Тогда я – пятнадцатилетний девственник – очень нервничал накануне своей свадьбы с Октавией. Тигеллин привел меня в заведение Воракс и представил как своего раба. Я так и не понял, смог ли он ее обмануть. Впрочем, какая теперь разница?

Не дав Тигеллину отпустить одну из его грязных шуточек и прежде, чем Воракс успела поклониться, я произнес:

– Рад, что ты уцелела.

– Спасибо. – Воракс почтительно склонила голову.

Она и виду не подала, что мы с ней уже встречались, и держалась как добрая знакомая Тигеллина, которая в курсе, что он мой верный слуга.

– Надеюсь, все твои… работницы тоже уцелели?

– Да. Мое заведение располагалось в Четвертом районе, но мы не хотели рисковать и бежали, как только начался пожар. Дом, к несчастью, сгорел.

Я кивнул – мне ли было не знать, где располагалось ее заведение. Были времена, когда я часто к ней захаживал и не просто чтобы повидаться или поболтать.

– Если у тебя есть средства на быстрое восстановление, казна выплатит тебе поощрительное вознаграждение. Хочу, чтобы Рим был восстановлен как можно быстрее.

– И ты сможешь построить заведение масштабнее прежнего, – вступил в разговор Тигеллин, – оно станет частью нового, улучшенного Рима, который планирует наш император.

– Всегда будем рады тебе, цезарь, – сказала Воракс.

– Увы, цезарь не сможет стать твоим покровителем и постоянным клиентом, – усмехнулся Тигеллин. – Он безнадежно предан своей жене.

– Императрица славится своей божественной красотой, так что было бы странно, если бы цезарь искал утех на стороне, – ловко выкрутилась Воракс и посмотрела на меня. – Но я буду рада принять тебя как почетного гостя и лично проведу по вновь отстроенному заведению. – У нее заблестели глаза, и она продолжила: – Обещаю много новинок, но мы, конечно, не откажемся от проверенных временем удовольствий.

Щеки у меня стали горячими. «Проверенные временем удовольствия»…

Воракс первой пришла в голову идея (теперь-то ее переняли и в других заведениях) делать из девушек двойников прославленных женщин и предоставлять клиентам, которые желали заняться любовью с Клеопатрой, царицей амазонок Ипполитой, Нефертити или… с Агриппиной Младшей, моей матерью.

Это с большой долей вероятности могло послужить доказательством того, что Воракс при нашей первой встрече не узнала меня просто потому, что не посмела бы в тот день свести меня с женщиной, которая была точной копией моей матери. А я так и не смог стереть из памяти унизительные подробности того соития. Оно, точно раскаленное клеймо, навсегда осталось в моем сознании.

– Желаю тебе удачно отстроиться, – сказал я и повернулся к ней спиной.

– Это было грубо, – немного позже сказал мне Тигеллин.

– Но я пожелал ей удачи, – возразил я. – И возможно, когда-нибудь, не скрывая свою личность, наведаюсь в ее заведение и ознакомлюсь со всем, что она сможет мне предложить.

– О, не спеши от нее отворачиваться. Как знать… Такую женщину всегда неплохо иметь в друзьях.

– А я думаю, что мы остаемся друзьями вне зависимости, являюсь я клиентом ее заведения или нет.

И я действительно так думал.

Вскоре после разговора с Воракс я покинул шатер и вернулся во дворец, где расположился на скамье из слоновой кости и постарался унять разыгравшуюся в душе бурю противоречивых эмоций.

Я был бесконечно счастлив, что мои учителя музыки и вокала уцелели, что жив художник Фабул, что близкие мне люди, кроме Аполлония, и дальше будут частью моей жизни. И совершенно искренне радовался тому, что Воракс восстановит свой бордель.

Но чудовищные слухи и обвинение в том, что я был зачинщиком Великого пожара… Такого я не ожидал.

Более того, эти слухи были крайне опасны. В отличие от языков пламени, они оставались незаметными для глаз. И если с пожаром можно было бороться, устраивая противопожарные полосы и так лишая его пищи, средств борьбы со слухами у меня не было.

Как лишить слухи пищи? Что их подпитывает? Как их погасить? Притом что они, подобно огню в ветреную погоду, распространяются быстро, легко преодолевают все барьеры и отражают любые попытки их придушить.

XIV

– День настал, – сказал я Поппее.

Я говорил уверенно и спокойно, хотя на самом деле предстоявшее первое после Великого пожара обращение к Сенату вызывало у меня если не ужас, то страх.

Выступить перед Сенатом было необходимо, но донести послание так, чтобы сенаторы могли в полной мере его осмыслить, крайне сложно. Притом что мне нужно, чтобы они поняли все, что я предлагаю.

– Да, пора, – согласилась Поппея. – Ничто не сдвинется с места, пока ты не ознакомишь их со своими планами и они их не одобрят.

В этот день Поппея выбрала достойное, но скромное платье и легкую паллу^[48], но в отличие от моей матери, которая подслушивала произносимые в Сенате речи и открыто принимала посланников, появляться там Поппея не собиралась.

– И было бы очень неплохо, если бы ты надел пурпурную тогу, хотя бы для того, чтобы не забывать, что ты – император.

– Как будто я нуждаюсь в подобном напоминании.

На самом деле трудно припомнить моменты в моей жизни, когда бы я забыл о своем титуле, а после Великого пожара я помнил об этом и днем и ночью. Но для сенаторов пурпурная мантия послужила бы хорошим напоминанием о моем титуле, на случай если они начали об этом забывать.

Курия при пожаре не пострадала, только ее стены кое-где почернели от сажи и дыма. Форум к этому времени уже расчистили от обломков, а курию не просто расчистили, а выскребли и отмыли, после чего все сенаторы были созваны присутствовать на моем обращении к Сенату.

Сенаторов было шесть сотен, так что я прекрасно понимал, что не все из них захотят или смогут в назначенный день прибыть в курию.

На пути через Рим я с удовольствием наблюдал за прогрессом проводимых в городе работ: почти весь центр был расчищен, начали расчищать храм Весты и Большой цирк. В общем, уже через неделю можно будет позволить владельцам недвижимости вернуться в город и приступить к отстройке своих разрушенных домов.

Большие двери курии охраняли два преторианца в форме – Фений и Субрий. Войдя внутрь после залитого ярким солнечным светом Форума, я сначала почти ничего не мог разглядеть, словно оказался в наполненной бормочущими голосами огромной пещере.

Но глаза очень быстро привыкли к сумеречному освещению, и я четко увидел длинные скамьи по сторонам длинного зала. Все они были заполнены сенаторами в белых тогах.

На помосте меня ожидал трон, по обе стороны которого восседали на своих местах два консула.