– Ну так на, забери энто, что тебе надо, навовсе, а душу оставь, – непонятно сказала Варвара. В голосе ее слышались слезы.

– Совсем сдурела баба, – отдуваясь, пыхтел разгоряченный муж. – Где это видано, чтобы то самое… отдельно от всей жинки обреталось? Чай в карман чекменя не положишь!..

За день он еще раза три водил ее на сеновал и полночи не давал уснуть в хате, так что совсем замучил.

– Забрал бы ты энто с собой, как я давеча говорила, а меня бы оставил в покое, – сетовала на мужа Варвара. – Ну прямо срам, да и только… Того и гляди дети увидят.

– А что же мне без тебя волком на луну выть? – сердился Михаил.

– Волки, небось, раз в году спариваются. Когда у волчицы течка, – упрекнула Варвара.

– Ты же не волчица, – выскалил зубы Михаил.

– Грех ведь какой, Миша… Пост ноне перед святой Пасхой Господней.

– В Священном Писании ясно сказано: плодитесь и размножайтесь! – парировал муж. – И вообще, лежи тихо, мешаешь…

На следующий день, рано утром, едва на дворе развиднелось, Варвара с попутным рыбным обозом уехала в Оренбург. Михаил остался один на хозяйстве. Младших детей он сейчас же сплавил старшей сестре, жившей неподалеку, на соседней улице, старших оставил при себе. Дочка приглядывала во дворе за скотиной, готовила, прибирала в доме, два сына вкупе с такими же зелеными малолетками постигали нелегкую науку воинской казачьей жизни. Под руководством старого отставного урядника учились джигитовке на городском майдане. Рубили шашкой лозу и соломенные чучела, стреляли из ружья по мишеням. В свободное от занятий время ездили на ближние степные хутора подрабатывать у богатых казаков. Семья жила бедно, еле сводила концы с концами.

Михаил, проводив жену в Оренбург, загрустил, затосковал по зазнобе. Все чаще начал прикладываться к вину с такими же как сам забулдыгами. Пили в основном вчетвером: он сам, Ванька Зарубин, его дружок Мясников и Митька Лысов. Чика никак не мог забыть нанесенного ему Бородиным всенародного оскорбления.

– Я Матюшке этого никогда не прощу! – горячился, стучал по столу кулачиной Ванька Зарубин. – Это ж надо так осрамить казака при всем честном народе!

– Смерть Бородину! – поддержал друга Тимоха Мясников, опорожнив очередную чарку. – Ванька, сей же час идем Матюшку изничтожать… Я первый за тебя пойду, куда скажешь. Казаки, а ну давай Чику в атаманы на очередном кругу выкликнем! Даешь Чику!

– Охолонись, Тимоха, какой из меня атаман? – отмахнулся от него, как от назойливой мухи, Зарубин. – Казаки изберут, кто им больше поглянется. Мне соваться со свиным рылом в калашный ряд не резон… А ты, Михаил, что молчишь? – обратился Чика к Атарову. – Чик-чика, скажи что-нибудь, что ты про это думаешь?

– А он сейчас об другом думает… – ехидно хихикнул Митька Лысов и понимающе подмигнул Михаилу. – У него баба в Оренбург-город до родственников умотала, он об ней и печалуется… Как бы его Варьку лихие оренбургские ухари-казачки не отбили. Так ведь, Михаил? Скажи, что не так.

– Пустобрех, ты, Митрий, как я погляжу, – хмыкнул с досадой казак. – Все бы тебе хихоньки да хахоньки, а путного слова от тебя не услышишь.

– Уж какой есть… Каким маманя на свет произвела, – прогнусавил Митька.

– Будя вам, казаки, собачиться, – урезонил сотрапезников Иван Зарубин. – Пьем, на московскую власть плюем и еще кое-чем занимаемся!

– Эх, братцы, Чика прав. Гулять так гулять! – вскочил из-за стола изрядно уже подвыпивший Мясников, сорвав с головы, с силой шмякнул об пол шапкой. Дико взвизгивая, пошел вкруг стола вприсядку. Гуляли как раз в его хате.

Митька Лысов живо присоединился к нему. И вдвоем они выдали такую ухарскую «Бышеньку», танец мелодией сродни «Казачку», что от тяжелого топота пошел ходуном весь дом и жалобно заскрипели половицы.

Потом прибег Ванька Бурнов, тоже недовольный Бородиным и старшинами, принес полуведерную бутыль водки. Пьянка разгорелась с новой силой, так что Михаил Атаров не помнил, как выбрался из хаты Мясникова и куда пошел. Очнулся он только утром под чужим плетнем с проломленной головой и без гроша в кармане. Что было после того, как ушел от Мясникова, Михаил решительно не помнил. Кто его бил и куда подевались деньги – тоже. Зато Митька Лысов, только притворявшийся сильно пьяным, все помнил отчетливо. Выйдя на улицу вслед за Михаилом, он подстерег его в глухом темном переулке и огрел по голове тяжелой пешней. Что Михаила спасло, так это казачья овчинная шапка на голове, смягчившая удар.

Лысов быстро обчистил карманы лежащего без чувств казака, которому давно завидовал из-за красавицы жены, Варвары. Снял небогатое старенькое оружие… Был Митька завистлив до невозможности! Как только приметит у кого-нибудь то, чего нет у самого, умрет, а отнимет! А ежели не удастся присвоить, постарается испоганить, чтоб никому не досталось. Как говорится: и сам не гам, и другим не дам!.. С некоторых пор страшно понравилась Лысову жинка Михаила Варвара. Просто невмоготу стало, как понравилась! Житья бедному Митьке не стало, ан не тут-то было: близко око, да зуб неймет! И решил тогда Митька, коли уж не достанется ему мужняя жена, Варька, отыграться на ее средней дочке Нинке.

Удобный случай вчера и представился: Варвара в Оренбург уехала, старший сын Евлампий на службу в «бикет» наряжен, средний Борис подался на хутор Бородина, где он как раз работал, Михаил – пьяный, напился до положения риз. Легко справившись с хмельным Михаилом, Лысов решительно направился к его дому. Задержался на немного у калитки, высматривая, никого ли нет на притихшей ночной улице. Вокруг все было спокойно, лишь кое-где во дворах подавала голос скотина да лениво взлаивали собаки. Во дворе у Атаровых тоже все было тихо. Двенадцатилетняя, рослая не по годам Нинка вышла из коровника с дымящейся парным молоком цибаркой – доила корову.

Митька, дождавшись ее ухода, осторожно, стараясь не скрипнуть калиткой, скользнул во двор, зашел в дом, куда перед этим скрылась девчонка. Нинка переливала молоко из ведра в кринки. Услышав легкое поскрипывание половиц за спиной, быстро обернулась и, вскрикнув от страха, выронила ведро. Оно, громко дребезжа, покатилось по полу. К ней подбегал незнакомый широкоплечий верзила с замотанным до самых глаз башлыком лицом. Глаза были узко прищуренные, горящие недобрым стальным огнем, – похотливые, рысьи.

В ту же минуту грязная, воняющая салом, табаком и псиной рука непрошенного гостя крепко зажала ей рот. Человек поволок перепуганную до смерти, извивающуюся всем телом Нинку в горницу. Бросив на кровать, навалился сверху. В одну минуту верхняя одежда на девчонке была сорвана, исподница изорвана в клочья. Куском, оторванным от ночной рубашки, незнакомец плотно заткнул ей рот. Глаза Нинки полезли из орбит: ей показалось, что неизвестный сейчас убьет ее. Но Митька, похотливо, как поросенок, взвизгивая, начал делать другое… Нинке стало больно, она задергалась под ним, заелозила по кровати ногами, замотала головой и от острой, пронизавшей все ее тело боли, лишилась чувств…

Натешившись вволю, Лысов бросил ее, где была, в горнице, на скомканной кровати. Даже не прикрыл большое кровавое пятно, натекшее под нее. Брезгливо вытер руки краем белой простыни. Устало прошел в кухню, жадно напился молока, которое перед тем разливала по кринкам Нинка. Вновь вернулся в горницу, прошелся по ней, заглядывая в углы, шаря на полках и по шкафам. Порылся в сундуке с вещами. В доме у Атаровых была такая нищета, что грабителя ничего не прельстило: денег и ценностей не было, а брать что-либо из вещей было опасно. Свои как-никак, городские, вдруг да раскроется его грабительство? Беды тогда не миновать.

Чтобы лишний раз не рисковать, не рисоваться во дворе, Лысов, растворив окно, легко выпрыгнул в сад. Пошел, крадучись, между деревьев к забору, который выходил на пустырь у самого обрывистого берега реки Чаган. Он был вполне доволен проделанным, и совесть его совсем не мучила. Да он и не имел понятия о таких тонких вещах, как человеческая совесть.

Глава 13
Волки

1

Борька Атаров, средний Мишкин сын, вместе со старым опытным чабаном, мусульманином Абакаром, пас в степи огромную отару овец Мартемьяна Бородина. Он был подпаском, миновала его первая батрацкая весна. Овцы мирно паслись на склоне невысокого сырта, выщипывая мягкими губами траву у подножья. Разморенные полуденным зноем сторожевые овчарки норовили спрятаться в тень под редко где растущими кустами. Лениво разлеглись в кушерях, вывалив красные влажные языки и тяжело поводя боками. Старый Абакар, невольник Бородина, беспаспортный бродяга, которых много шлялось тогда в яицких и оренбургских степях, раскладывал у шалаша костер. Вынув средних размеров, закопченный медный котел, гортанно окликнул Бориса:

– Эй, слышь, малец, ходи сюда.

Борис, делавший обход стада, неторопливо подошел к шалашу.

– Давай, сбегай к реке за водой, похлебку варить будем, – сказал пастух, протягивая котел.

Молодой казачок весело пошел к недалекому отсюда берегу Чагана. Спустился в неглубокий, с кривыми глинистыми промоинами, овраг, густо поросший на дне колючим кустарником, а у самой воды – камышом. Степной бурьян до того разросся в овраге за лето, что местами доходил Борису до пояса. Раздвигая свободной рукой траву, притаптывая ее ногами, парень стал с опаской пробираться к берегу.

Погода стояла безветренная, сухая, и в нос Борису сразу же шибанула острая, смердящая вонь звериного логова. В кустах терна послышалось какое-то приглушенное скуление и повизгивание. Казачок остановился, привлеченный непонятным шумом, подошел ближе и остолбенел. У самого склона оврага, сбоку куста, было вырыто небольшое углубление – нора. В ней барахталось и скулило шесть рыжеватой окраски щенят с острыми прямыми ушами и остренькими мордочками.

«Волки!» – понял парнишка.

Он почему-то обрадовался находке, быстро сбегал к реке за водой и на обратном пути схватил на руки одного волчонка. Когда он вернулся к отаре, собаки мигом вскочили на ноги, почуяли волчьего детеныша. Глухо заворчали, загавкали, крутя хвостами и щетинясь загривками. Борис прямиком направился к шалашу.

– Гляди, дядька Абакар, я волчонка у реки в овраге нашел. Там их целый выводок, а волчицы нет. Видать, сдохла или охотники подстрелили.

– Она на охоте, и хозяин ее тоже, – с уверенностью знающего человека сказал пастух Абакар. – А ты зря щенка прибылого унес, волчица искать станет, сюда по твоему следу придет, начнет в отместку овец резать… Отнеси сейчас же щенка обратно в логово, да смотри, на сучку не нарвись, не то плохо тебе будет.

Борис, вняв совету бывалого человека, быстро смотался в овраг и вернул на место взятого в логове волчонка. Волчицы, к счастью, еще не было. Молодой казачок поспешил скорее ретироваться от греха.

У шалаша старый Абакар помешивал деревянной ложкой с длинным черенком дымящееся варево в котле, плотно стоявшем в черном металлическом обруче на трех ножках – тагане. То и дело, предварительно подув в ложку, он пробовал юшку, крякал от удовольствия, степенно разглаживал жилистой, сухой рукой большие, пышные, белые от седины усы и бороду.

– Надо уводить отару в другое место, дядька Абакар, – сказал Боря, присаживаясь на корточки у костра. – Если волки поселились по соседству, добра не жди.

– Ничего ты не знаешь, малец, – зацокал языком, покачал недовольно головой старый пастух. – Это не волки с нами поселились, а мы пришли к их логовищу. Волчица ведь потомство мечет в одном и том же месте почти каждый год. Да… Это ее земля, ее родина… И нам бояться волков нечего, борз никогда не режет скотинку возле своего логова, уходит верст за десять-двадцать в сторону. Потомство свое бережет и волчицу.

– Как ты сказал, дядька?.. Какой борз? – переспросил Борис Атаров.

– А это волк так в наших, горных местах называется, – ответил старик Абакар. – Я ведь не здешний. Мой народ живет далеко отсюда, за Каспием, в горах Ичкерии. Вайнахи мы называемся, горные люди.