– Кому какое дело до подсказок? На самом деле ты устраиваешь этому мозгу жесткий талергический секс. Сынок, каждый раз, когда вы пересекаетесь, ты подвергаешь ее таламус ужасающему стрессу…

– Я каждый раз даю этому зеленый свет, тщательно сканирую ее на предмет…

– Тебе следует слить и заменить ее гребаную мозговую жидкость, – сказала Пирра. – Когда мы с Гидеоном планировали это испытание, я взламывала ему череп и сама ее процеживала. В качестве контрольной переменной. Это все накапливается. Сомневаюсь, что ты проверяешь количество лейкоцитов. Единственными людьми, которых я провела через это чертово испытание, были Мерси и Крис, потому что только Крис не возражала против регулярной трепанации черепа. Трахаться с душами не так-то просто, Секст. У тебя никогда нет о них полной информации.

Паламед очень вдумчиво и медленно съел ложку каши.

– Ты считаешь, что я слишком доверяю себе, – сказал он.

– Я считаю, что ты не можешь быть сам себе сдержками и противовесами, и не стоит и пытаться.

– Иногда ты напоминаешь мне мою мать.

– Женщину, ради встречи с которой я готова убить, – сказала Пирра.

– Будем надеяться, что у тебя появится такая возможность, – ответил Паламед, – итак…

Нона вытащила из каши мягкую набухшую изюмину и принялась осторожно перетирать ее зубами, стараясь есть очень осторожно. Каша была неплохая, только слишком сладкая и немного жесткая, но ей всегда приходилось выбирать, какой кусочек она может съесть, не выплюнув и не привлекая ничьего внимания к тому, что она делает.

– Вы ссоритесь? – спросила она. – Это потому что все в городе ссорятся? – И Пирра, и Паламед сразу приняли виноватый, затравленный вид.

– Не становись слишком милой для этого мира, детка, – ответила Пирра. Но, в конце концов, она назвала ее деткой и дернула за косичку. – Просто у нас стресс. Ешь кашу. Боже, это ужасно.

Как ни странно, Нона не слишком возражала против каши. Она была настолько непохожа на обычную еду, что ее можно было довольно легко проглотить, не думая о еде и не ожидая дешевой похвалы от Пирры и Паламеда. Паламед ел с механической яростью.

– Нельзя морить Кэм голодом, – пояснил он.

Он почти доел, когда у него запищал таймер.

– Слава богу, я успел.

И вместо него стала Камилла. Камилла посмотрела на Нону и спросила:

– Новости?

– Паламед ненавидит кашу.

– У нас была каша? – Камилла посмотрела на свою тарелку, а затем на Пирру, которая приберегла изюм напоследок и пихала его в рот. – А куда делись деньги на еду?

– Я не хочу говорить об этом второй раз, – ответила Пирра.

До школы оставалось еще много времени, поэтому они вспомнили одно из любимых занятий Ноны. Нона стояла на ногах Пирры, пока Пирра с Камиллой делали растяжку и подъемы корпуса. Пирра помогала Камилле тянуть ноги с такой силой, что Нона боялась, что они оторвутся, а потом безжалостно растягивали саму Нону, заставляя ее касаться пальцев ног, вытягивать одну ногу, потом другую, пока она не почувствовала множество коротких ярких вспышек боли.

– Нужно поддерживать мышцы в тонусе, – сказала Пирра, – хотя бы грубой силой.

В конце ей помассировали спину и икры, и это было приятнее всего. Когда они вышли из дома, она чувствовала себя обессиленной и радостной, но не рискнула признаться, что устала. Правда, идя мимо огромных вентиляционных отверстий вместе с толпой, Нона уже чувствовала себя лучше.

Они шли по улице, никуда не сворачивая, пока Пирра не сказала у ворот парка:

– Слишком много людей, обойдем.

Нона взяла Пирру за руку, и они пошли кругом. Повернули налево, огибая парк, прошли мимо смелых владельцев ларьков и других торговцев, которые раскладывали свои товары, курили, тянули длинные грязные кабели к вентиляторам, которые сдували дым немного в сторону. Нона немного отстала, держась за руку Пирры и разглядывая ряды тонких синтетических рубашек и пластиковых ботинок.

– Зачем тебе эта дешевка? – спросила Пирра.

– Низачем. Но мне же скоро полгода, – напомнила Нона.

– Ты получишь подарок на год, – сказала Камилла.

Нона встревожилась; если она не получит подарок сейчас, то, скорее всего, не получит его и потом.

Но Пирра возразила:

– Боже, ты думаешь, ей вообще когда-нибудь дарили подарки? Я бывала в ее родном городе еще до Анастасии, и там было мрачно, как в заднице. Внизу жуткие пещеры…

Это заинтересовало Нону, но Кэм резко сказала:

– Не начинай.

– Ничего такого, мэм, понимаю. Нона. А что ты хочешь в подарок?

Нону обуяла жадность.

– Мне нужна пачка цветных резинок, чтобы на одну косичку один цвет, а на другую другой, как у Красавчика Руби.

– Я сказала «подарок», Нона. Он должен чего-то стоить.

Нона была озадачена.

– Ну я поэтому такой и выбрала, он дешевый, поэтому ты, наверное, сможешь его купить, даже если ты отдаешь половину своих денег. Ты же не так много зарабатываешь.

– Домашняя жизнь, – сказала Пирра Камилле через голову Ноны, – чрезвычайно угнетает и сильно понижает самооценку.

– Иногда, – неожиданно согласилась Камилла.

Когда они прошли две улицы и оказались там, куда обычно выходили через парк, Пирра поцеловала Нону в макушку и сказала:

– Веди себя хорошо. – А Камилле добавила: – Я буду дома к ужину, дорогая, так что не ходи с девочками на маникюр.

– Постарайся на этот раз принести домой что-нибудь полезное, – ответила Камилла.

Ноне стало больно смотреть, как Пирра уходит со своим обедом, шлемом и запасной курткой, насвистывая, как любой обычный рабочий. Нона с Камиллой повернули направо, прошли через переулок, мимо здания, в котором теперь зияла огромная дыра. Было одно изменение: Камилла выбрала другую дорогу, потому что заметила под припаркованной машиной пару торчащих ног, а потом милая учительница втолкнула Нону с Камиллой в школу, и они встали в вестибюле, отряхивая ботинки. Нона появилась как раз вовремя: обход вокруг парка означал, что рано она прийти не могла. Кэм остановила Нону, которая уже двинулась к лестнице.

– Приду за тобой в обычное время.

– Ты не идешь?

– Не сегодня. – И с этим Камилла ушла.

Это немного озадачивало; но пока Нона стояла в гардеробе, расстегивая куртку и раскатывая рукава, она отвлеклась на голоса друзей и милой учительницы, доносившиеся из класса. Нона заглянула внутрь: милая учительница наклонилась над Чести и прижимала к его лицу тряпку, а Кевин и Утророжденный стояли рядом. Кучка малышей, пришедших пораньше, с восторгом наблюдала за происходящим.

– Привет, Нона! – заволновался Чести, увидев ее. – Мисс, пусть это сделает Нона, мисс, это ущемляет мое достоинство.

Милая учительница была явно не в своей тарелке. Она с облегчением посмотрела на Нону.

– Нона, ты не могла бы это подержать? Я не думаю, что Чести может стоять спокойно.

– Оно холодное, трындец, – объяснил Чести.

– Следи за речью, – холодно сказала учительница.

– Простите, мисс. Но оно такое… б… холодное, как в аду!

Учительница сняла тряпку, когда очарованная Нона подошла ближе.

– Чести разбили лицо, – сказал Кевин, а Утророжденный торопливо добавил:

– Да просто синяк.

Но зато какой синяк! Глаз Чести равномерно окрасился в кроваво-красный, а кожа вокруг глаза уже приобретала поразительные цвета: красный, фиолетовый и синий. Нона с удовольствием закрыла это холодной тряпкой с резким запахом.

Чести взвыл:

– Да бога ради…

Учительница оборвала его:

– Сиди так, пока не прозвенит звонок. Утророжденный, протри доску, пожалуйста. Остальные, разойдитесь и дайте Чести дышать нормально. Доставайте книги, готовьте все остальное и сидите на коврике до начала урока.

Охваченная благоговейным страхом, Нона разглядывала глаз, потом спохватилась, что она помощница учителя, и торопливо приложила тряпку снова.

– Это что за штука? – спросил Чести.

– Не знаю, лекарство, наверное. Чести, что случилось?

– Видела бы ты того чувака, – очень громко сказал Чести и добавил гораздо тише: – Нона, заткнись. Ты что, фингалов никогда не видела?

– Не совсем, – честно сказала Нона. Если Пирру сильно били в лицо, следы проходили за считаные секунды, Камиллу и Паламеда в лицо никогда не били, и, уж конечно, ей самой тоже никто не ставил заметных синяков.

– Ужасно выглядит, – сказала она, – глаз весь в крови, и щека распухла.

Чести возмутился:

– Думаю, это чудовищно.

Табаско нигде не было, пока не вошла Ангел в сбитом набок галстуке, криво застегнутой рубашке и тех же штанах, что и вчера. Она не опоздала, но выглядела еще более усталой и осунувшейся, чем накануне. Она даже казалась ниже ростом, как будто сгорбилась и съежилась. Заметив Чести, она просияла. Остановилась перед ним и Ноной и сказала:

– Дай посмотреть.

Нона убрала тряпку, чтобы открыть синяк.

– Отвратительно, – с удовольствием сказала Ангел.

– Думаете, у меня останется шрам? – спросил Чести.

– Нет, просто выглядит омерзительно. – Ангел протянула руку, чтобы пощупать опухший участок, и Чести вздрогнул. – Болеть будет отчаянно.

Подошла главная учительница, только что проводившая родителей. Лицо ее выражало облегчение.

– Слава богу, ты здесь. Не представляю, что делать. Ему нужно к врачу?

– Насколько я могу судить, ничего не порвано и не сломано, – сказала Ангел, снова прикрывая лицо холодной тряпкой, – через десять минут дадим ему пакет со льдом в полотенце. Что, ради всего святого, тебя ударило, Чести? Это не кулаком.

Чести яростно посмотрел на нее здоровым глазом.

– Откуда вы знаете? Вас там не было. Это кулак. Даже два.

– Чести, она врач, – сказала милая учительница.

– Ну, – сказала Ангел, забавным движением расправляя лацканы, – я близка к медицине и прохожу интенсивный курс… триажа. В любом случае, Чести, если ты не хочешь об этом говорить, это твое дело. Я сама не люблю жестокие истории.

– Я не жалуюсь всем подряд, я же не Кевин.

– Конечно. Никто так не думает. Веди себя как следует с Ноной, она тебе помогает.

Милая учительница выглядела так, словно была против, но пошла за Ангелом, болтая о чем-то несущественном вроде пробок. Ноне пришлось держать влажную тряпку на глазу Чести и загораживать его от малышей с выпученными глазами, пока не прозвенел звонок. Начинался новый школьный день. Ангел принесла ему пакет со льдом, завернутый в полотенце из учительской, и он с видимым удовольствием прижал лед к лицу.

Табаско небрежно шла за Ангелом на безопасном расстоянии. Она прошла мимо своего места и выгнала малышку, сидевшую возле окна, а когда ее спросили об этом, малышка сообщила, преданно смотря снизу вверх, что они с Табаско давно хотели поменяться, так что учительнице оставалось только попросить их поменяться обратно после перемены. Нона весьма сомневалась, что это случится. В любом случае пытаться возразить Табаско – глупая идея. Табаско всегда побеждала, и весь класс это знал.

Все еще раз это увидели во время перемены. Вся банда очень подлизывалась к раненому Чести – фрукты Ноны были обещаны Утророжденному, но Утророжденный даже не возразил, когда половина порции оказалась у Чести. Большая часть класса вскочила с мест и сгрудилась вокруг Чести, спрашивая, выпадет ли у него глаз. Табаско сказала им:

– Брысь! – И все разбежались. Потом она спросила: – Ну и кто это сделал?

– Табаско, не психуй, – угрюмо сказал Чести, – я не хочу об этом говорить. И не могу. Я обещал.

Табаско села на подушку перед ним. Она сидела положив руки на колени, смотрела не моргая. Глаза не слезились. Потом сделала так, как делала очень редко, когда все ее умоляли, – распахнула глаза так широко, что кожа вокруг них стала очень белой. Жесткие серовато-розовые шрамы от ожогов не шевелились, когда двигалось все лицо, и Табаско вдруг стала кривой и жуткой.