Он сказал: «Это было сущее столпотворение. Я имею в виду, худшее было еще впереди, но кризис как будто начался сначала. Как будто это все набросилось на нас из ниоткуда, как будто никто не говорил, что вы больны. Мы обсуждали одни и те же старые мудацкие вопросы. А как насчет установки на Марсе, как насчет термоядерных батарей? Ребята, у нас там места только на пять миллионов человек, и мы пока не придумали, как их кормить. А как насчет платформы в поясе Койпера, а как насчет Урана, как насчет корпуса, который мы там строим? И мы понимали, что начали отставать двадцать лет назад, до того как поняли, что нас обманули. Единственным вариантом был вывоз населения на экзопланету. Криокамеры позволили бы забросить всех на Тау Кита еще при моей жизни. А там мы могли бы начать работу над обратным процессом. Речь шла о том, чтобы дать вам передышку, понимаешь? Я знал, что не доживу до вашего выздоровления, но хотел перестать причинять вам боль».

Он сказал: «Я не паниковал вместе со всеми. Понимаю, что должен был, но не паниковал. Я продолжал работать по плану даже без поддержки. Продолжал дорабатывать смесь для камер. Я как будто каждый день немного лучше понимал, как это должно работать, понимал всякие мелочи. У меня бывало по шесть озарений в день. Все ожидали, что я сойду с ума. А все время спрашивал: “Ты спишь? У тебя все хорошо? Ты что-то принимаешь запрещенное?” Но я ничего не принимал. Я спал как младенец. Я смотрел на этих ребят и думал что-то вроде того, что я все о них понимаю».

Он сказал: «Рассказал М об этом.

Огромная ошибка. Она начала: “Боже мой, ты же пьешь, ты на амфетаминах, ты на кокаине и амфетаминах…” Я сказал: “Ага, на кока-коле зеро”. Она не засмеялась. Я засмеялся».

Он сказал: «Кажется, я всегда думал, что любой каламбур автоматически уже смешон».

Через некоторое время он сказал: «Проблема была в том, что все ребята из электрики говорили что-то вроде: “Мы вам сочувствуем, но не можем и дальше вливать три процента энергии всей страны в ваши банки”. Хороший был парень. А вот чувак из министерства здравоохранения был мудак. Говорил, что нам нужно немедленно избавиться от тел, что мы должны сделать это как можно скорее, растворить их, поместить в бетонную камеру и закопать ее. Тебе бы это прям понравилось. Я бесился. Это были наши друзья, к ним нужно было относиться с уважением. В смысле… наверное, такие мои слова и беспокоили А.

Г продолжал говорить, что со мной все в порядке, но это был глас вопиющего в пустыне. Г всегда считал, что любые мои слова и действия хороши. Необязательно правильны, но хороши.

А потом они вдруг сказали: “Заканчиваем работу. Мы вас закрываем прямо сегодня, отключаем свет”. Мы знали, что без камер тела немедленно разложились бы. У нас была только демоверсия камеры, массовое производство было возможно на фабрике Пяти глаз в Шэньчжене. О том, чтобы перевезти трупы на такое расстояние, не могло быть и речи. Мне пришлось отпустить их. Я обошел всех, поговорил со своими любимцами – я понимаю, что странно было заводить любимцев, но я уже был довольно странным. Я даже не прощался, просто говорил им, что все будет хорошо, пусть подождут меня, kiakaha, kiamāia. К слала апелляцию за апелляцией.

Дохлый номер. Однажды вечером, ровно в шесть ноль одну, они отключили подачу энергии в камеры. Мы все стояли и смотрели на это».

Он замолк, и она поторопила:

– И что случилось, господи?

Он улыбнулся склону холма, плоским равнинам и кривой куче мусора, напоминавшей странную зубастую морду.

– Большинство тел растеклось, как мы и думали. Восстановлению не подлежали. Мозги у них сразу превратились в жидкость. Но, Харроу… все, к кому я прикасался, все, кого я любил… остались нетленными.

День второй

Каша на завтрак – Работа Чести – Все идет не так – У города плохой день – К амилла-и-Паламед – «Пусть сидит дома сегодня» – Четыре дня до открытия Гробницы

7

Сон Ноны внезапно оборвался. Сверху рухнуло что-то мокрое, тяжелое и жуткое, прямо на лицо, разбрызгивая капли. Она так громко завизжала, что наверху постучали в пол, и она перестала визжать. Камилла была непреклонна – она нажала кнопку и сказала:

– Начинай.

Нона так сильно зажмурилась, что перед глазами поплыли яркие огоньки и маленькие молнии.

– Мы опять сидим. У меня ноги в воде, приятной и безопасной. Вода в ботинках, в носках. Я разговариваю с ней, но не вижу ее лица. Я пытаюсь, Кэм, но каждый раз одно и то же, я не могу на нее посмотреть, просто не получается.

– Это нормально. Продолжай.

– Мы говорим.

– О чем?

– Я не знаю. Не могу понять. Я слышу слова. Иногда я открываю рот и что-то говорю, но не понимаю что.

– Ощущения? Ты к чему-то прикасаешься?

– Я касаюсь ее рук. Она касается моих. Но во сне это всегда мои руки, не забывай, Кэм, я трогаю собственные руки, но они не мои.

Карандаш почти рвал бумагу.

– Хорошо. Я знаю, как это. Продолжай.

– Вокруг нас глаза, красные глаза. В темноте. Я помню на этот раз, что они красные.

– Ты о чем-то думаешь?

– Да, – сказала Нона. – Я голодна. Во сне. Очень.

Карандаш замер.

– Ты хочешь есть?

– Ужасно.

Карандаш не двигался. Нона поняла, что Камилла, наверное, ждет, что она разочарована, поэтому добавила немного обиженно:

– Наверное, я бы запомнила больше, если бы мне на лицо не упала мокрая тряпка и я не закричала так громко, что человек из ополчения застучал в пол. Теперь Пирра наверняка получит очередное грубое письмо. Мне кажется, мокрая тряпка – не лучшая идея, давай ты сменишь будильник?

– Ну, ты не просыпалась, – сказала Камилла. – Что-нибудь еще? Хоть что-то?

– Ничего.

Кнопка записи была нажата с громким и ярким щелчком. Нона, вытирая воду, попавшую на лицо с губки, панически поползла в сторону одежды. Руки и ноги слушались ее еще хуже, чем обычно, поэтому она чувствовала себя похожей даже не на червя-инвалида, а на умирающего паука. Ей не понравилась подготовленная футболка, хотя она сама ее выбирала перед сном. На ней был нарисован чизбургер на маленьких ножках. Малышам он нравился, но сегодня она решила, что это по-детски, непрофессионально и недостойно помощницы учителя. Камилла посветила ей маленькой лампочкой, прикрепленной к планшету, чтобы Нона застегнула пуговицу на брюках и ремень, а потом вытерла мокрую челку.

– Извини, что напугала, – сказала Камилла, – губкой. Я не хотела.

Негодование Ноны сразу куда-то делось.

– Это ты извини, что я не проснулась, – сокрушенно сказала Нона. – Если ты завтра уронишь на меня губку, обещаю, что не стану кричать.

– Больше не буду. Эксперимент прошел неудачно.

Карандаш бежал по бумаге. Нона погладила волосы, проверила, что косы тугие и из них ничего не выбивается, встала и посмотрела на себя в зеркало, чтобы окончательно успокоиться. По крайней мере, волосы выглядели великолепно. Под глазами темнели круги, и она потерла их пальцами.

– Нона, когда ты смотришь на свои руки…

Это ее напугало. Камилла редко что-то спрашивала после того, как Нона вспоминала свой сон.

– Да?

– Кому они принадлежат? Они тебе нравятся?

Нона рассмеялась.

– Ни капельки.

Ноне не нравилось иметь руки.

Но Камилла не спросила почему; она просто прищурилась, как будто пыталась придумать, что можно приготовить на ужин из ограниченного количества ингредиентов, и сказала:

– Да, конечно. Спасибо.

– Это была подсказка? Мы приблизились к цели? Ты уже знаешь, кто я?

– Нет.

– Это нормально. Я тебя люблю. Скажи Паламеду, что я тоже его люблю, не забудь.

Нона, очень довольная собой, пошла чистить зубы и завтракать без дальнейших указаний. Это была приятная и короткая сессия.

Она вышла так рано, что Пирра еще не успела приготовить завтрак, а может, Пирра и вовсе не собиралась готовить, потому что она не достала маленькую бутылку, чтобы заправить плитку. Вместо этого она вынула из холодильника большое закрытое блюдо.

Выбравшись из холодильника, Пирра сказала:

– Холодная каша, хорошо? Вечером я залила ее соком и положила изюма, так что начинай его искать.

– Лучше, чем яйца, – решила Нона. – Как работа?

– Отлично. Двое моих парней подрались, потому что кто-то сказал, что битва при Притиби была тяжелее боев в Антиохии. Пришлось их отдирать друг от друга. Кусались за уши. Не забудь воду, сегодня будет жарко.

Нона взяла воду из коричневой мозолистой руки Пирры и даже отпила глоток. Вода оказалась невероятно холодной.

– Глупая причина для ссоры.

– Очень, но теперь этого будет все больше и больше. Три месяца назад они бы просто накричали друг на друга. Теперь они с радостью поубивали бы друг друга из-за пролитого пива. Сейчас на улицах трупов больше, чем в казармах после первой резни. Они просто лежат на улице, их никто не трогает или… просто мертвые. Страшно. Как дела в школе?

– Мои друзья не хотят убивать друг друга, – сказала Нона и уточнила: – Ну они все время об этом говорят, но это правда. Малыши уже несколько недель не кусают друг друга, а когда они слишком орут, Табаско говорит им замолчать, и они замолкают.

– У этой Табаско есть будущее, если она поменяет имя.

– Чести говорит, что есть очень важная и интересная причина, почему ее так зовут, и что мне надо ее спросить. – Нона выбирала самую маленькую миску для каши. Самую маленькую – для нее, среднюю – для Пирры, самую большую – для Камиллы и Паламеда.

Потом она вспомнила прошлый вечер.

– Пирра, почему Ценой страданий ненавидит тебя?

– Потому что я напоминаю ей, что ее Бог был всего лишь человеком, который мог устать и облажаться, – тут же сказала Пирра. Была у Пирры такая прекрасная черта – она не тратила время на вопросы вроде «А почему ты об этом спрашиваешь?» или «А зачем тебе?». Она просто прямо отвечала. Правда, это была и плохая черта Пирры, потому что врала она примерно с той же скоростью, что и говорила правду.

– Мне нравится думать, что больше она не ненавидит меня. Теперь, когда она испытала на себе мои знаменитые чары. Теперь она, вероятно, говорит себе: «Ну конечно, как можно было устоять перед этим?» Потому что я очаровательна, Нона, понимаешь?

– Если ты такая неотразимая, – сказала Нона, – то почему ты одна?

Пирра приняла мелодраматическую позу, приложив ложку ко лбу. Ее худое волчье тело выглядело в такой позе нелепо.

– Мое сердце разбито, и я больше никогда не полюблю.

Хотя Пирра и вела себя по-идиотски, Нона подумала, что в этом заявлении куда больше правды, чем кажется, особенно если посмотреть на морщинки в уголках красно-коричневых глаз. У Пирры действительно было разбито сердце, и чем больше Нона об этом думала, тем логичнее это казалось. Пирра была похожа на Камиллу и Паламеда, но ее эквивалента Паламеда больше не существовало, он был мертв по-настоящему, убит ужасным монстром, которого ей отказывались описать. Невозможно было представить, чтобы Камилла и Паламед разлучились. Конечно, они были не вместе, их всегда разделяли минуты, но Нона знала, что они писали друг другу многостраничные письма. Нона видела стопки бумаги. Камилла не запирала их, потому что Нона не умела читать, а когда она спросила у Пирры, будет ли та читать ее переписку, Пирра ответила: «Нет, если мне не захочется сблевать».

Нона ковыряла кашу ложкой, когда вошла Камилла, раскатывая закатанные рукава рубашки.

– Опять детское питание? – это значило, что это вовсе не Камилла.

– Вкусняшки для малышки, – объяснила Пирра. – Либо это, либо бобы и сушеные рыбные хлопья.

– Я думал, ты вчера принесла продукты.

– Мне платят половину, пока не найдут кого-нибудь, кто заплатит за бурение, – объяснила Пирра.

– Да, но что случилось с этой половиной?

Пирра выложила кашу в большую миску и протянула ее Паламеду.

– Когда-нибудь у тебя будет очень бесячая жена, Секст, – любезно сказала она.

– Две, если бы я думал, что ты пропила все наши деньги, я бы спал спокойно. – Паламед ткнул в ее сторону ложкой: – Кому и зачем ты дала взятку?

– Одним ребятам. Зона С, – лаконично сказала Пирра.

– Ради бога, Пирра, если туда так сложно попасть, давай возьмем зону Б, у нас с Кэм есть способы и средства…

– Я бы заплатила любую сумму, чтобы вы не несли такой риск, который несете. – Пирра сунула ложку каши в рот. – М-м-м… ее так… легко проглотить.

– Пирра, – сказал Паламед, – мы делаем это по крайней необходимости. А ради подсказки мы готовы на что угодно.

Пирра понизила голос.