Из лагеря у речки мы каждое утро выходили на охоту. Женщины следовали за мужчинами, внимательно осматривавшими местность, чтобы затем преследовать ту группу бизонов, к которой легче всего приблизиться. Затем после погони мы подъезжали к тому месту, где лежали огромные животные, и помогали свежевать их и разрубать мясо. Вернувшись в лагерь, мы до вечера занимались разделкой мяса на тонкие пласты и развешиванием его, чтобы оно вялилось на ветру и солнце. Наш отряд выезжал на охоту три дня подряд, и весь лагерь окрасился в красное. Его красный цвет, цвет вялившегося мяса, был виден издалека. Мы очень радовались.

Я гордилась своим мужем. Он всегда был впереди: первым настигал стадо, последним прекращал погоню; он убивал больше бизонов, чем любой из отряда, и всегда жирных превосходных животных. И еще он был очень щедр. Если кому‐то не удавалось добыть дичь, муж подзывал бедолагу и дарил ему одного, а то и двух из убитых бизонов.

На четвертый день мы выехали вскоре после восхода солнца, и невдалеке от лагеря мужчины устроили погоню и убили много бизонов. Мой муж застрелил девять штук. Мы работали вовсю, свежуя туши и разделывая мясо для укладки, чтобы везти его домой, как вдруг увидели, что те наши люди, которые находились на дальнем конце участка охоты, поспешно сели на лошадей и помчались к нам с криками: “Враги, враги!” Затем мы тоже увидели нападающих: множество мужчин на лошадях, быстро скачущих на нас. Их длинные военные головные уборы развевались по ветру; индейцы пели военную песню – она звучала грозно. Врагов было слишком много, а наших мужчин – слишком мало; вступать в битву не имело смысла. Все сели на лошадей; наш предводитель крикнул:

– Скачите к лесу близ лагеря – это наш единственный шанс! Скачите быстрее.

Я нахлестывала свою лошадь изо всех сил и била ее пятками по бокам. Муж ехал рядом со мной и тоже хлестал своего коня, но несчастное животное не могло скакать быстрее, а враг все приближался. Внезапно муж мой вскрикнул от боли, взбросил кверху руки и свалился на землю. Увидев это, я остановила лошадь, слезла и, подбежав к любимому, подняла его голову и положила к себе на колени. Он был при смерти; кровь струей бежала у него изо рта; но он с трудом сказал:

– Возьми мою лошадь. Скачи быстрее, ты можешь оставить их позади.

Но я не хотела. Если супруг умрет, я тоже умру. Пусть враг убьет меня тут же, рядом с ним. Я слышала топот копыт приближающихся лошадей и, накрыв голову плащом, склонилась над мертвым мужем. Я ждала, что меня застрелят или поразят палицей, и даже радовалась этому, так как хотела последовать за дорогой тенью. Но нет: всадники пронеслись мимо, и я слышала выстрелы, крики и звуки военной песни, когда воины поскакали дальше. Немного спустя я снова услышала лошадиный топот и, подняв голову, увидела высокого человека, мужчину уже в летах, смотревшего на меня сверху.

– Ага, – сказал он, – хороший выстрел. Он был далеко, но ружье мое не дрогнуло.

Это был индеец кроу, и я могла говорить с ним.

– Да, ты убил моего дорогого мужа. Теперь сжалься надо мной, убей и меня.

Он засмеялся.

– Как можно, – возразил он, – убить такую хорошенькую молодую женщину! Нет. Я возьму тебя к себе домой, и ты станешь моей женой.

– Не хочу быть твоей женой. Я убью себя, – начала было я, но он прервал меня:

– Ты поедешь со мной и сделаешь как я скажу. Но сначала я должен оскальпировать моего врага.

– Нет! – крикнула я, вскочив на ноги, в тот момент как кроу спешился. – Нет, не скальпируй его. Позволь мне похоронить мужа, и я сделаю все, что ты велишь. Буду работать на тебя, стану твоей рабой, только дай мне похоронить бедное тело любимого, чтобы волки и птицы не тронули его.

Мужчина снова засмеялся и сел в седло.

– Пусть будет как ты говоришь, – заявил он. – Я поеду за лошадью для тебя, и тогда ты сможешь отвезти тело в лес около лагеря.

Так и сделали. Я закутала моего дорогого супруга в шкуры бизона и привязала тело ремнями к настилу, который устроила на дереве около речки. Я была в страшном горе. Прошло долгое время, миновало множество зим, прежде чем я оправилась и решила, что хочу жить дальше.

Человек, взявший меня в плен, оказался вождем; он владел большим табуном лошадей, отличной палаткой, множеством дорогих вещей. У него было пять жен. Эти женщины уставились на меня, когда мы приехали в лагерь. Первая жена указала мне место у входа и сказала:

– Положи там свой плащ и вещи.

Она не улыбнулась, не улыбались и ее товарки. У всех жен вождя был сердитый вид, и впоследствии они никогда не относились ко мне дружески. Мне поручалась самая тяжелая работа; меня заставляли счищать мездру со свежих шкур, которые остальные затем дубили. В этом состояла моя каждодневная работа, если я не была занята сбором сучьев. Как‐то вождь спросил меня, чью бизонью шкуру я очищаю от мездры, и я сказала ему. Назавтра и в следующие дни он задавал мне тот же вопрос, и я говорила, какой из жен принадлежит шкура бизона, над которой я тружусь. Тогда вождь рассердился и стал ругать своих жен.

– Больше вы не будете поручать ей делать за вас работу, – заявил он. – Сами счищайте мездру с ваших шкур и собирайте свою долю сучьев. Запомните мои слова, я два раза повторять не буду.

Этот вождь из племени кроу был добрый человек и очень хорошо относился ко мне. Но я не могла любить его. Я холодела, когда он прикасался ко мне. Как я могла любить его, когда не переставала скорбеть об ушедшем супруге?

Мы совершили много походов. Племя кроу владело огромными табунами лошадей. После того как во вьюки или на волокуши, связанные из палаточных шестов, грузили все лагерное имущество, оставались еще свободными сотни сытых, сильных коней. Однажды зашел разговор о заключении мира с моим племенем; я обрадовалась, так как очень хотела увидеться со своими. Созвали совет, на котором решили отправить к вождю племени арикара двух молодых людей с табаком и предложением заключить мир. Посланные уехали, но не вернулись назад. Прождав их три луны (месяца), кроу решили, что посланников убили люди племени арикара. Затем мы ушли с реки Вапити (Йеллоустон) и перешли в верховья реки Вяленого Мяса (Масселшелл). Шло пятое лето моего пребывания в плену. Наступило время ягод, и кусты были усыпаны спелыми плодами, которые мы, женщины, собирали в большом количестве и сушили на зиму. Однажды мы отправились в заросли на северном склоне долины, довольно далеко от лагеря; там водилось больше ягод, чем в любом другом из найденных нами мест. Утром в нашей палатке разыгралась ссора: мой хозяин – я никогда не называла его своим мужем – потребовал за едой, чтобы ему показали, сколько ягод мы собрали. Жены принесли свои запасы; у первой жены было пять мешков, у других по два-три мешка. Я могла предъявить только один полный мешок и другой лишь частично наполненный.

– Что такое? – спросил вождь. – Моя маленькая жена арикара разленилась?

– Я не ленюсь, – ответила я сердито, – и собрала очень много ягод. Каждый вечер я раскладывала их сушить, а после захода солнца хорошенько прикрывала, чтобы ночью роса не повредила урожай; но утром, когда я снова выставляла ягоды на солнце, их оказывалось много меньше, чем было. Это случалось каждую ночь с того дня, как мы стали здесь лагерем.

– Странно, – удивился вождь. – Кто мог их брать? Вы, женщины, что‐нибудь знаете? – спросил он жен.

Они уверяли, что ничего не знают.

– Лжете вы! – крикнул он, рассердившись, и, встав, оттолкнул первую жену с дороги. – Вот, маленькая, твои ягоды; я видел, как другие воровали их. – И он отобрал у первой жены два мешка, а у остальных по одному и бросил их мне.

Ох и разозлились же эти женщины! Все утро они со мной не разговаривали, но если бы взглядом можно было убить, то я бы мигом умерла: они то и дело злобно косились на меня. Когда вождь пригнал лошадей, каждая выбрала и поймала свою, и все поехали на ягодный участок.

Все пять жен целый день держались вместе, оставляя меня одну. Если я приближалась к ним, они отходили к кустам подальше. Позже, после полудня, они начали подвигаться ко мне и вскоре все работали вокруг меня. Женщины по-прежнему не заговаривали со мной, и я тоже молчала. Мой мешочек был уже снова полон. Я наклонилась, чтобы высыпать из него ягоды в большой мешок. Тут что‐то со страшной силой ударило меня по голове. Больше я ничего не помню.

Когда я очнулась, солнце уже садилось. Я была одна, лошадь моя исчезла; не было и большого мешка с ягодами. Маленький мешочек валялся пустой около меня. У меня кружилась голова, я чувствовала слабость. Я ощупала голову: на ней вздулась большая шишка, волосы склеила засохшая кровь. Я села, чтобы осмотреться, и услышала, что кто‐то меня зовет. Оказалось, ко мне подъехал вождь и слез с лошади. Сперва он ничего не говорил, только тщательно ощупал мне голову и руки, затем сказал:

– Жены уверяли меня, что не могли отыскать тебя, когда собрались возвращаться в лагерь, что ты убежала. Я знал: это неправда. Я не сомневался, что найду тебя здесь, но думал, что ты будешь мертва.

– Хотела бы я, чтобы так и было, – ответила я и только тут расплакалась. Какой одинокой я себя чувствовала! Вождь посадил меня к себе в седло, сел на лошадь позади меня, и мы поехали домой, в свою палатку. Когда мы вошли, жены мельком взглянули на меня и отвернулись. Я собиралась лечь на свое ложе у входа, но вождь сказал:

– Поди сюда, теперь твое место здесь, рядом со мной. А ты, – обратился он к своей первой жене и сильно толкнул ее, – ты займешь ее ложе у входа.

Вот и все. Он не обвинил своих жен в попытке убить меня, но с этого времени обращался с ними холодно, не шутил и не смеялся, как бывало раньше. А когда вождь уезжал из лагеря на охоту или на поиски отбившейся от табуна лошади, я должна была сопровождать его. Он ни на один день не оставлял меня одну с остальными женами. Так и получилось, что мне было велено приготовиться к походу, когда он собрался с несколькими друзьями в набег на северные племена. Сборы заняли не много времени: я уложила в маленькую сумку шило, иглы и нити из сухожилий, приготовила пеммикан и была готова.

Отряд собрался небольшой: пятнадцать мужчин и еще одна женщина, недавно вышедшая замуж за военного предводителя. Воины не собирались нападать на врага; мы должны были совершить набег на табуны первого встречного лагеря. Отряд шел пешком, передвигаясь ночью и отдыхая днем. Через много ночей мы вышли к Большой реке (Миссури) выше порогов, как раз напротив того места, где река Скалистого Мыса (Сан) впадает в нее. Уже рассвело. Вверх по долине маленькой реки виднелись палатки большого лагеря и табуны лошадей, один за другим направляющиеся к холмам на пастбища. Около нас находилась лощина, поросшая ивой. Мы поспешили спрятаться среди деревьев, пока нас не заметил кто‐нибудь из рано вставших жителей лагеря.

Мужчины долго совещались, обсуждая план. Наконец решили переправиться через реку, а затем, захватив несколько лучших лошадей, двинуться на восток по тому же берегу. Воины думали, что движение на восток перед обратной переправой заставит неприятеля предположить, если он будет нас преследовать, что мы кри или ассинибойны. Где‐нибудь на сухом, густо поросшем травой месте отряд собирался повернуть и направиться к дому. Тогда неприятель потеряет наш след и будет продолжать идти в том же направлении, в каком изначально шли мы, и отряд сможет возвратиться домой верхом, не торопясь и не боясь погони.