В ноябре многие из племени собственно черноногих спустились с севера, где они проводили лето на берегах реки Саскачеван и ее притоков, а вслед за ними пришли каина, или блады, тоже племя черноногих. Каина разбили лагерь в одной миле вниз по течению от пикуни, а пикуни поставили свои палатки примерно на полмили выше нашего форта. Вокруг нас расположилось 9–10 тысяч индейцев, считая женщин и детей, и торговцы были заняты все дни напролет. Шкуры бизонов еще не достигли высшего качества – шерсть отрастает до полной длины только к началу ноября, – но шла оживленная закупка шкур бобров, вапити, оленей и антилоп. Из бакалейных товаров индейцы обычно покупали только чай, сахар и кофе, которые обходились им в среднем по доллару за мерку в одну пинту. Трехслойное домотканое одеяло стоило двадцать долларов или за него давали четыре полномерных (с головой и хвостом) шкуры бизона; ружье стоимостью в пятнадцать долларов продавалось за сто; виски – очень слабое – шло по пять долларов за кварту; даже пакетик красно-оранжевой краски стоил два доллара. Торговля была несомненно прибыльной. Собственно говоря, в ассортименте торговцев не было ни одного предмета, который не был бы для индейцев роскошью. Дельцы рассуждали примерно так: индейцам эти товары не нужны, но раз уж они хотят их получить, то пусть платят за них такую цену, какую я потребую, поскольку я рискую в этом деле жизнью только ради большой прибыли.

Конечно, Ягода не рассчитывал один обслужить покупателей всех трех лагерей. В форт Бентон все время приезжали группы индейцев со шкурами бизонов и мехами; собственно, бо́льшая часть торговли шла через Бентон. Тем не менее и у маленького форта на реке Марайас дела шли отлично.

Зима в тот год наступила рано, в первой половине ноября. Озера и реки замерзли, несколько раз уже выпадал снег; северо-восточные ветры сметали его в сугробы в лощинах и на подветренной стороне холмов. Вскоре бизоны начали держаться подальше от реки, где размещались крупные лагеря. Немногочисленные животные, конечно, забредали и сюда, но большие стада оставались вдали, в прерии к северу и к югу от нас. Когда выпал снег, бизоны, во всяком случае, перестали приходить на водопой, так как получали достаточно воды в виде снега, поедаемого вместе с травой. Как бы ни была сурова и продолжительна зима, бизоны оставались жирными, пока получали воду таким способом. Но когда с началом таяния снега всюду в прерии возникали маленькие озера воды, бизоны начинали пить ее и быстро худели. Так как с началом зимы бизоны уже не подходили близко к реке, индейцам, чтобы добыть необходимые мясо и шкуру, приходилось отправляться в двух-трехдневные вылазки и разбивать лагерь на месте охоты. Несколько раз за зиму я отправлялся с ними в компании своих друзей Хорькового Хвоста и Говорящего с Бизоном. На охоту брали с собой лишь несколько палаток, в которых устраивались жить по пятнадцать – двадцать человек. Группу охотников сопровождало небольшое число женщин – сколько требовалось, чтобы готовить пищу.

Как правило, охотники все вместе выходили каждое утро и, увидев большое стадо бизонов, приближались к нему как можно осторожнее, пока наконец встревоженные животные не бросались наутек. Тогда начиналась грандиозная погоня, и, если все шло хорошо, охотники убивали много жирных самок бизона. Почти у всех пикуни имелись какие‐нибудь ружья: кремневые или пистонные, гладкоствольные или нарезные. Но во время погони многие индейцы, особенно если под ними были резвые, обученные лошади, предпочитали пользоваться луком и стрелами, так как можно выпустить две или три стрелы в разных бизонов за то время, что тратится на перезарядку ружья, хотя старые гладкоствольные винтовки заряжались быстро. Охотник держал несколько пуль во рту. Разрядив ружье, он тотчас же высыпал порцию пороху из рога или фляги на ладонь, а потом в дуло. Затем, вынув пулю изо рта, он бросал ее поверх пороха, раза два резко ударяя по стволу, чтобы утрясти заряд, и насыпал порох на полку или вставлял пистон – в зависимости от системы ружья. При такой зарядке ружье следовало держать дулом кверху, иначе пуля выкатывалась из него. При выстреле охотник нажимал на спусковой крючок в то мгновение, когда ружье опускалось до уровня цели. Некоторые меткие стрелки верхом на исключительно быстрых и выносливых лошадях часто убивали за одну погоню по двадцать и более бизонов. Однако среднее число добытых животных на одного человека, по-моему, не превышало трех. После удачной охоты главный лагерь представлял собой подобие бойни. Вьючные лошади шли цепочками, одна за другой, нагруженные мясом и шкурами, а некоторые охотники перебрасывали одну-две шкуры или большие пласты мяса через седла и садились сверху. Все вокруг было залито кровью: лошади, тропа, одежда и даже лица индейцев.

Я бывал на нескольких охотах в такую холодную погоду, что шкура бизона, застывая, вставала колом, как только отделялась от туши под ножом; но индейцы свежевали свою добычу голыми руками. Я носил очень теплое белье, рубашку из толстой фланели, замшевую рубашку, жилет и пиджак, короткую верхнюю куртку из шкуры бизона и штаны из того же материала, и все же временами очень мерз, а на щеках и носу у меня были болячки от частого примораживания. Индейцы же надевали только две рубашки, два одеяла или легинсы из кожи бизона, меховые шапки, перчатки из бизоньей шкуры и мокасины без носков. Но они никогда не мерзли и не дрожали на морозе. Они приписывали свою невосприимчивость к холоду благоприятному влиянию ежедневного купания: индейцы купались в любую погоду, даже если для этого приходилось прорубать отверстие во льду. И заставляли купаться своих детей начиная с трехлетнего возраста, вытаскивая сопротивляющихся малышей из постели, чтобы отнести их под мышкой к реке и окунуть в ледяную воду.

Во время таких кратковременных охот не бывало ни азартных игр, ни танцев. Отряд всегда сопровождал какой‐нибудь знахарь, и вечера проходили в молитвах Солнцу об успехе охоты и в пении песен, которые можно назвать охотничьими, особенно песен о волке – самом удачливом из охотников. Спать ложились рано, поскольку мало радости сидеть в дыму от горящего бизоньего кизяка.

Возможно, читателю приходилось видеть на северо-восточной равнине круги из камней или небольших валунов; диаметр этих кругов составляет от двенадцати до двадцати футов и даже более. Подобные камни применялись как грузы, чтобы придавить нижний край шкур, покрывающих палатку, и этим предохранить ее от опрокидывания в сильный ветер. Когда лагерь снимался с места, камни просто скатывали с кожи. Часто такие круги находят на расстоянии многих миль от воды. У вас может возникнуть вопрос, как люди на стоянках ухитрялись утолять жажду: они растапливали снег. Лошади ели снег вместе с травой; топливом служил высушенный навоз бизонов. Круг из камней – это признак давнишнего лагеря зимних охотников. Некоторые из лагерей такие древние, что верхушки камней едва виднеются в траве, так как постепенно в течение многих сезонов дождей под действием собственного веса валуны погрузились в почву.

К концу ноября закупка шкур шла полным ходом; было убито много тысяч бизонов, и женщины все время занимались дублением шкур, требующим немалой затраты сил и времени. Я часто слыхал и читал, что индейцы-мужья не жалеют своих жен, что индианки проводят жизнь в тяжелой неблагодарной работе. Эти утверждения весьма далеки от истины, если говорить о кочевниках северной прерии. Правда, женщины собирают топливо для очага палатки – вязанки сухих ивовых прутьев или сучьев упавших тополей. Они также готовят пищу и, кроме дубления шкур бизона, превращают шкуры оленей, вапити, антилоп или горных баранов в мягкую замшу для домашнего употребления. Но ни одна индианка не страдает от чрезмерного труда; если им хочется, они отдыхают. Женщины знают, что и завтра будет день, и необходимую работу делают без спешки. Муж никогда не вмешивается в дела жены, как и она не вмешивается в его обязанности, в добычу шкур, мехов и мяса – основы жизни племени.

Большинство индианок – почти все – от природы трудолюбивы и гордятся своей работой. Им доставляет удовольствие наполнять одну за другой кожаные сумки отборным сушеным мясом и пеммиканом, выделывать шкуры бизонов и мягкую замшу для домашнего употребления или на продажу, вышивать удивительные узоры из бус или крашеных игл североамериканского дикобраза на верхе мокасин, платьях, легинсах и сбруе. Если шкуры шли в продажу, то женщины получали свою долю из выручки. Если муж решал купить себе спиртное – что ж, это его дело, но жена тогда приобретала одеяла, красную и синюю шерсть, оранжевую краску, бусы, пестрые ситцы, разные другие предметы обихода и украшения.

Ягода и часть его людей в течение зимы совершили несколько поездок в форт Бентон. В одну из них Ягода привез свою мать, которая жила там со своей подругой Женщиной Кроу. Матушка моего друга была чистокровной индианкой из племени манданов, но с очень светлой кожей и каштановыми волосами – высокая, стройная, красивая женщина, очень гордая и важная, но с добрейшим сердцем. Ко мне она была добра, ходила за мной, когда я болел, давала мне диковинные горькие лекарства; она заботливо убирала разбросанные мною вещи, стирала и чинила мою одежду, шила мне красивые мокасины и теплые перчатки. Даже будучи родной матерью, она не могла бы смотреть за мной лучше. Я знал, что никогда не смогу отплатить этой женщине за все, что она для меня сделала. Когда я заболел горной лихорадкой и у меня вечерами начинался бред, она неустанно заботилась обо мне и благополучно вы́ходила. Ее подруга Женщина Кроу была также добра ко мне. У этой женщины имелась романтическая история. Как‐то вечером мы сидели у огня, и она рассказала мне о своей жизни.

Глава VI
История Женщины Кроу

Ис-сеп-а-ки, как ее звали черноногие, была из индейцев арикара, которые во времена Кетлина, посетившего эти племена в 1832 году, жили на довольно значительном расстоянии от манданов, ниже их по течению, на берегах Миссури. Как и манданы, племя арикара обитало в деревне, состоявшей из покрытых землей хижин, похожих на холмики; поселение окружал высокий крепкий тын из тополевых бревен, вбитых в землю стоймя. Арикара входят в разбросанное по обширной территории семейство пауни, или кэддо, но они давно оторвались от своих родичей. Они могут разговаривать с кроу, родственными жителями деревни гровантров. Собственный же язык арикара, как и наречие племени манданов, чужеземцу изучить чрезвычайно трудно. Временами между кроу и арикара устанавливались хорошие отношения, но бывали долгие периоды, когда они воевали друг с другом.

Женщина Кроу рано вышла замуж. Думаю, в юности она была красавицей, так как даже в старости, когда я знал ее, она все еще была хороша, несмотря на морщины и седину. Женщину Кроу отличали очаровательные глаза, искрящиеся и насмешливые, а характер у нее был удивительно мягкий. После многих злоключений она наконец нашла у своей подруги, матери Ягоды, тихое пристанище и достаток, которые были ей теперь обеспечены до конца жизни. Вот что она рассказала мне, когда мы сидели перед камином в тот далекий зимний вечер.

«Мы были очень счастливы, мой молодой муж и я, так как по-настоящему любили друг друга. Он был хороший охотник, и в нашей палатке всегда водились мясо и шкуры. Я тоже усердно трудилась, летом сажая и поливая росшие на небольшом клочке земли бобы, кукурузу и тыквы, а зимой выделывая множество шкур бизона и замшу для дома. Мы были женаты уже два года; наступило лето, и по какой‐то причине все бизоны, за исключением нескольких старых быков, ушли от реки и оставались вдали от нас в прерии. Мужчины наши не любили охотиться в прерии, так как племя арикара невелико; мужчины наши – храбрый народ, но что могут сделать несколько человек против большого отряда многочисленных врагов? Итак, некоторые довольствовались тем, что сидели в безопасности дома и ели жесткое мясо бродивших вблизи быков. Другие, похрабрее, составили отряд, чтобы отправиться туда, где находились большие стада. Мы с мужем отправились с этим отрядом. Муж не хотел, чтобы я ехала с ним, но я настояла на своем. С того дня, как мы поженились, мы не расставались ни на одну ночь. Я поклялась всюду следовать за любимым. Весь день наш отряд ехал на юг по покрытой зеленой травой прерии. К вечеру мы увидали много групп бизонов. Их было столько, что равнина казалась темной. Мы спустились в небольшую долину и расположились лагерем у речки, окаймленной тополями и ивами.

Лошади наши были не очень сильны, так как их всегда на ночь загоняли внутрь ограды деревни, а днем они паслись на той же земле и скоро вытоптали и съели всю траву; где уж им окрепнуть. То тот, то другой враг по ночам бродил крадучись вокруг деревни, и нельзя было пустить лошадей пастись снаружи и перебираться на места, где корм хороший.