Я не могла понять, какое сейчас время года, не могла определить, холодно мне или жарко. Я ничего не соображала, ничего… Старик закричал что-то надо мной громким голосом, я не смогла разобрать его слов. Но когда один из монахов взобрался на выступ, скинул своё облачение и лёг на меня сверху как мужчина, я закричала и из последних своих жалких сил принялась колотить его по груди и по рукам. Остальные монахи схватили меня за руки и связали их над головой. То же самое сделали с ногами – их привязали к брёвнам, и я не могла пошевелиться.

– Вот он где, её бес! Где ж ему ещё быть! Более тёплого места он бы не нашёл! – зло проговорил старик и махнул рукой монаху, чтобы он продолжал выполнять своё грязное дело.

Ты, наверное, подумала, что через самые страшные муки я уже прошла, мамочка? Нет, самые страшные муки начались для меня именно в тот момент. Беса из меня стали изгонять мужской плотью.

– Ох и сильно бес в неё вцепился. Не выходит! – закричал старик, после того, как первый монах встал с меня и надел свои одежды.

Старик кивнул, и на меня лёг второй монах. На смену ему пришёл третий, а потом четвёртый… Знаешь, о чём я молилась в те минуты, мамочка? О смерти! Я хотела умереть прямо здесь и сейчас, под очередным насильником, стирающим в кровь моё нутро! Сколько их было? Десять? Двадцать? Я не знаю…

Один раз меня вырвало, но даже это не остановило старика – он приказал окатить меня ледяной водой и отправил очередного монаха изгонять из меня беса. Когда из меня хлынула кровь, старик махнул рукой – мои насильники встали рядами за его спиной, склонили головы и начали вслух читать молитву. Потом старик подошёл ко мне, впервые за всё это время прикоснулся своей сморщенной рукой к моему лбу и сказал:

– Вот и всё, Прасковья, теперь ты чиста. Твой бес вышел из тебя.

К тому времени я потеряла много крови, поэтому не смогла ничего ответить. На самом деле, мне хотелось плюнуть мерзкому старику в лицо, но мои глаза закрылись, и я погрузилась в забытьё.

Я очнулась в келье. Но это была совсем другая келья – она была похожа на просторную комнату: внутри были и стол, и лавка. Я лежала уже не на полу, а на деревянной скамье, а под головой я нащупала мягкую подушку. Увидев, что я очнулась, старик подошёл ко мне.

– Не бойся, Прасковья, всё позади. Ты идёшь на поправку, и мы уже отправили весточку твоим родным. Скоро они заберут тебя из монастыря.

Я облегчённо вздохнула, но ничего не ответила монаху. Он сел возле меня на табурет и взял мою руку в свои ладони.

– Я восхищаюсь тобой, Прасковья, – сказал он, и я впервые увидела в его глазах чувство сострадания, – ты невероятно сильна и телом, и духом! Мало кто может вынести изгнание беса и остаться в живых. А ты всё вынесла, не сдалась. Ты героиня, Прасковья, сильная, терпеливая. Молись, наполняй сердце верой, тогда никакой бес будет не страшен.

Старик поцеловал меня в лоб три раза.

– Я даже не знаю, как вас зовут! – охрипшим голосом сказала я.

– Старец Варфоломей, – ответил он.

Он смотрел на меня с восхищением, а я вместо облегчения чувствовала огромную тяжесть на душе. Я была раздавлена, искалечена, унижена, облита грязью с ног до головы. Поэтому даже то, что бес изгнан, не делало меня счастливой.

– Спасибо вам за всё, старец Варфоломей, – через силу выдавила я из себя.

Улыбка осветила его лицо. А я ведь думала, что он всегда суров и безжалостен! Но он оказался обычным стариком и смотрел на меня с добротой. Это было так дико после всего того, что он сотворил со мной!

Ох, мамочка, знала бы ты, как мне в тот момент хотелось схватить его тонкую морщинистую шейку руками и душить, душить, душить его! Но я была так слаба, что не смогла бы даже встать с постели.

– Простите меня, но я ещё чувствую слабость. Я, пожалуй, посплю, – сказала я старцу Варфоломею и отвернулась к стене, чтобы он не видел моих злых слёз.

Вот и всё, мамочка. Вот и всё…

Через несколько дней меня забрал Алексей.

* * *

Зоя сидела, прижав ладони к опухшему от слёз лицу. Пока Прасковья говорила, она без конца плакала: то тихо всхлипывала, прижав к дрожащим губам крепко сжатый кулак, то рыдала в голос, поднимая лицо к потолку и судорожно глотая воздух. А к концу рассказа её плечи совсем ссутулились, она сидела, покачиваясь взад и вперёд, не зная, как теперь, после рассказа дочери, ей жить дальше. Ведь она могла запретить Алексею отправлять Прасковью к горным монахам, она могла устроить шум, поднять всё село на уши и отбить дочь у тех, кто повёз её на мучения. Но она этого не сделала, она думала, что так и вправду будет лучше.

– Доченька, Просенька моя… Я так перед тобой виновата… Не уберегла! – прошептала Зоя, не отрывая ладоней от лица.

Он знала, что стоит только ей взглянуть в бледное, осунувшееся лицо дочери, как она не выдержит и снова разрыдается во весь голос. А может, и вовсе сойдёт с ума от горя.

– Ты ни в чём не виновата, мамочка, – ответила Прасковья, – я взрослый человек. Ты уже давно не в ответе за меня и не обязана меня беречь от всего.

Прасковья поднялась с лавки, обошла стол и села рядом с матерью. Легким движением убрав за ухо седую прядь с лица Зои, она прижалась щекой к мокрой от слёз щеке матери и крепко обняла её.

– Как же хорошо у тебя, как тепло, как беззаботно! Я у тебя словно в детство окунаюсь. И ни о чём другом думать не хочется, – прошептала Прасковья.

– А ты не думай, не думай ни о чём, доченька, – воскликнула Зоя, – я теперь за тобой, как за маленькой ходить буду. Все желания твои исполнять буду. Забалую тебя! Ты о своих муках-то вмиг и забудешь!

Мать и дочь, наконец, посмотрели друг на друга и улыбки озарили лица обеих. Они долго сидели так – рядом, прижавшись друг к другу тёплыми боками, взявшись за руки. А потом Зоя спросила, нарушив блаженное молчание:

– Ох, Прося… Легче ли тебе живётся без твоего беса?

Прасковья напряглась всем телом, отстранилась от матери и странно взглянула на неё. Голос её прозвучал в тишине кухни резко и тревожно.

– Не прогнали монахи из меня беса, мама. У них ничего не вышло, старец Варфоломей ошибся. Я по-прежнему кликуша…

Глава 7
Бегство от мужа

– Как не прогнали? Монах же ясно сказал, что бес из тебя вышел! – закричала Зоя.

Прасковья сидела возле матери, взгляд её был устремлён в окно, в чёрную тьму, облепившую стекла, пытающуюся проникнуть в дом и окутать, погрузить в непроглядный омут всё живое. С тех пор, как Прасковья вернулась из монастыря, в душе её царила такая же чёрная тьма. Но она изо всех сил боролась с ней.

– Прося, ответь мне! С чего ты взяла, что бес до сих пор в тебе?

На этот раз Прасковья взглянула на мать и ответила спокойным, безразличным голосом:

– У меня был припадок. Совсем недавно.

У Зои от этих слов скривилось лицо. Ей не хотелось верить в слова дочери. Неужели после всех её мук и злоключений Прасковья не заслужила самого простого человеческого счастья?

– Да какой бес? Какой ещё бес? – как ненормальная завопила Зоя.

Она схватила дочь за плечи и принялась отчаянно трясти её.

– Они из тебя чуть душу не вытрясли, Прося! Как после такого в тебе могло остаться хоть что-то, кроме искалеченного нутра?

Зоин крик перешёл в громкие всхлипывания. Она металась по тесной кухне и рвала на себе волосы от обиды, боли и негодования. Она могла сейчас убить за свою дочь, вот только не знала кого.

– Когда был припадок? – остановившись, спросила Зоя.

Она повернулась к Прасковье, некрасивая, растрёпанная, несчастная, с опухшим красным лицом. На неё было больно смотреть.

– Неделю назад. Это случилось поздним вечером в коровнике. Никто не видел, я одна там была… – тихо сказала Прасковья.

– Бес твой обычно вредил кому-то. А теперь что? – взволнованным голосом проговорила мать.

– Я убила корову! Мам, я даже не знаю, как я смогла, как у меня хватило силы и ловкости… Но когда я очнулась, всё вокруг было в крови, и мои руки были в крови.

Прасковья вымученно взглянула на мать и уронила голову на стол.

– Это не ты, дочка, не кори себя. Это была не ты! Это всё злой дух в тебе.

Зоя крепко обняла дочь, и они снова надолго замерли, не расцепляя объятий – так было проще сносить душевную муку, которая переполняла их обеих.

– Алексею не сказала? – тихо спросила Зоя, когда Прасковья отстранилась от неё.

– Нет! – воскликнула она. – Нельзя ему говорить! Он меня опять к монахам отправит. Второго раза я не переживу!

– И правильно сделала! Никому не говори, доченька! Никому ничего не говори, – прошептала Зоя.

– Вот только, мамочка, я не знаю, что мне сейчас делать, как жить. Я делаю всё возможное, чтобы поменьше бывать дома, загружаю себя работой, придумываю несуществующие дела, сижу у тебя допоздна – только бы не идти домой. Я очень боюсь за Феденьку, за Алексея, мамочка. Вдруг я наврежу им чем-то, если приступ случится дома!

Зоя задумалась. На душе у неё было тяжело. Она бы всё отдала за то, чтобы её дочь была здорова, но если ей не помогли даже горные монахи…

– Я схожу на днях к ведьме Марфе. Задобрю её, ненасытную, пирогами да булками, может, найдёт она, чем нам помочь, подскажет.

Зоя поцеловала дочь в макушку, поделённую ровным пробором на две части.

– А теперь ступай домой, Просенька, а не то потеряют. Не переживай, что-нибудь придумается. Утро вечера мудренее.

Она отправила Прасковью домой, а сама снова села за стол и стала смотреть в ночную тьму, пытаясь найти в ней ответ на мучающий её вопрос.

* * *

Прасковья шла к дому почти на ощупь. Темнота вокруг была такой густой и чёрной, что она не видела даже собственных вытянутых вперёд рук. Окна в домах не светились. Неужели все уже спят? Ночная прохлада окутывала её, заставляла ёжиться и идти быстрее. Прасковья была уверена, что ещё один поворот налево по узкой тропке, и она увидит дрожащий огонёк керосинки в окне своей спальни. Алексей не ложился без неё в последнее время – тосковал по ней, ждал, несмотря на то, что она отталкивала его снова и снова и ложилась на самом краю, чтобы, не дай бог, не затронуть его во сне.

Прасковья шла и шла, а огонёк впереди не светился, наоборот, на пути ей то и дело попадались кусты и деревья, ноги путались в высокой траве. В темноте она не заметила, как сбилась с узкой тропки, ведущей к дому. И теперь оказалась в перелеске за селом, блуждая между деревьями с вытянутыми руками.

– Да что же это? Сейчас беды вечно будут валиться на мою голову? – воскликнула Прасковья.

Она остановилась и топнула ногой, не видя ни зги в кромешной темноте. И тут возле неё зашевелились, зашелестели кусты, зашуршала трава, как будто кто-то подбирался к ней поближе. Прасковья замерла, даже дышать перестала. Смутная тревога закралась ей в душу. Она вытянула руку вперёд и, нащупав возле себя что-то тёплое и шершавое, вскрикнула, резко отпрянула и, оступившись, упала на землю.

– Аааа! – закричала Прасковья. – Сил моих больше нет! Если ты бес, то лучше убей меня, чтобы мои мучения закончились!

Рядом с ней снова послышались тяжёлые шаги, и в следующее мгновение Прасковья почувствовала на своём лице чьё-то тёплое кисловатое дыхание. Низ живота тут же свело от страха, она завизжала, но крик быстро стих, потому что тело её выгнулось дугой, и уже в следующую минуту она затряслась в судороге.

Но вдруг некто большой и тёмный прижал её к земле, шумно дыша ей в ухо и удерживая огромными ручищами ноги и руки. Прасковья не могла сопротивляться, тело её не слушалось. Но судорога вдруг прошла, дрожь утихла, и мышцы её обмякли. Она стала задыхаться под тяжестью чужого тела, и человек тут же вскочил на ноги и скрылся в кустах. А Прасковья лежала на земле и пыталась осмыслить, что только что с ней произошло и кто был этот человек, который сумел остановить приступ. А может, это и вправду не человек был вовсе?