Шум стих на какое-то время, но вскоре до Зои вновь донёсся стук, а следом за ним она услышала жуткие, хрипящие звуки, за которыми последовал громкий и неестественный смех Прасковьи. Зоя вздрогнула и почувствовала, как по телу пополз липкий страх.

Хрипы слышались всё сильнее, и Зоя, пересилив себя, вылезла из-под одеяла и босыми ногами прошлёпала по холодному полу в сторону комнаты. Остановившись в дверном проёме, женщина замерла на месте. То, что она увидела, на мгновение лишило её рассудка. Её старуха-мать лежала на полу, а верхом на ней сидела Прасковья, сжимая пальцами тонкую, дряблую шею.

– Прося? – взвизгнула Зоя.

Она вцепилась дочери в волосы и хотела оттолкнуть её в сторону, но Прасковья схватила её за запястья и сжала их до хруста.

– Аааа! Что ты наделала, Прося? Что ты натворила? – завопила Зоя, вытирая крупные прозрачные слёзы, бегущие по щекам. – Ты же убила её! Чем тебе помешала дряхлая старуха? Чем не угодила родная бабка?

Прасковья отпрыгнула в угол, присела на четвереньки, опираясь на руки и стала похожа на огромного чёрного паука.

– Вредная старуха! Будет знать, как меня бесом звать!

Прасковья выпрямилась и закричала во весь голос:

– Я не бес! Не бес!

Лицо её почернело, опухло, губы искривились, глаза страшно выпучились, того гляди, выпадут из орбит. Зоя смотрела на Прасковью, открыв рот и не верила, что страшное чудище, сидящее на корточках в углу – её дитя, её красавица-дочь.

– Ладно-ладно, – тихо пробормотала Зоя, – успокойся, доченька! Уймись, родимая!

– Я не бес! – вопила Прасковья.

Тело её вдруг согнулось пополам, а потом выгнулось дугой в другую сторону, она рухнула на пол и начала трястись в судорогах. Глаза Прасковьи закатились, на губах выступила пена. Зоя завыла, обхватив голову руками. Умом она понимала, что должна как-то помочь дочери, но душу её сдавил такой нечеловеческий страх, что она не могла себя заставить подойти к ней.

Спустя несколько минут, которые показались Зое долгими часами, Прасковья затихла. Она осталась лежать на полу, вздрагивая время от времени. Зоя тоже сидела на полу, прижав ладони к лицу. Спустя какое-то время до ушей женщины донесся слабый шёпот.

– Мамочка…

Зоя боязливо подняла голову и увидела, что Прасковья очнулась. Она сидела на полу, бледная и растерянная, и в ужасе смотрела по сторонам.

– Мамочка, а что с бабушкой? Почему она не шевелится? – прошептала Прасковья.

Она взглянула на Зою, но та вместо ответа громко всхлипнула и снова закрыла лицо руками. Прасковья взглянула на свои дрожащие пальцы и побледнела.

– Это я её убила? – спросила она.

Зоя, не в силах вымолвить ни слова, яростно закивала головой. А потом из её груди вырвались громкие рыдания. Прасковья сидела на полу и, не отрываясь, смотрела на задушенную старуху. Как она могла сотворить такое? Ведь она очень любила бабушку. Ещё утром она целовала её морщинистый лоб, смеялась над её острыми шутками. А теперь бабушка лежит на полу с безобразно разинутым ртом, из которого вывалился синий язык. И мать уверяет, что виновата в этом она, Прасковья.

– Что со мной, мамочка? – снова прошептала она, взглянув на безутешную мать. – Я ведь не хотела. Клянусь, я не хотела. Я не знаю, как это вышло!

Зоя вытерла слёзы подолом ночной рубашки, шумно высморкалась и внимательно посмотрела на дочь.

– Это не ты её убила, Прося. И Машку тоже не ты в овраг толкнула, – тихо сказала она. – Бес в тебе поселился, доченька. Это его рук дело. И зачем ты только в Купальскую ночь в лес пошла?

У Прасковьи от изумления вытянулось лицо.

– Бес? Что же мне сейчас делать, мамочка? – жалобно спросила она. – Я ведь думала, что у меня впереди долгая счастливая жизнь. А теперь, получается, всё кончено, никакой свадьбы не будет. Я душегубка, мамочка! Меня или в тюрьму отправят, или палками до смерти забьют на поляне.

– Подожди реветь! – строго приказала Зоя, поднимаясь с пола. – Может, придумаем что-нибудь. Утро вечера мудренее, Прося. Иди ложись спать!

Зоя увела Прасковью на кухню, уложила её на своей лавке, а сама кое-как затащила мёртвую старуху обратно на кровать, вложила вывалившийся язык ей в рот и кое-как закрыла беззубую челюсть. Утром она скажет всем, что бабушка сама померла ночью, от старости.

Сев напротив старухи, она стала думать, как ей помочь дочери. Когда первые лучи рассвета заглянули в окно и коснулись растрепанных волос Зои, она встала, оделась, повязала на голову платок и тихо, чтобы не разбудить дочь, вышла из дома…

Глава 3
Ведьмин совет

– Мам, страшно! – прошептала Прасковья и крепко вцепилась дрожащими пальцами в руку матери.

– Пойдём, Прося, не бойся. Не убьёт же она тебя! Наоборот, поможет, – строго ответила Зоя и громко постучала в низкую дверь.

Когда дверь распахнулась, мать и дочь, склонив головы, вошли внутрь. В избе было душно, пахло горьким дымом и травами. Прасковья в потёмках не увидела пустое ведро, стоящее у порога, запнулась за него и чуть не упала.

– Ну, жаба неуклюжая! – недовольно проворчала хозяйка избушки.

– Извините, не увидела. Темно, – сказала Прасковья и испуганно взглянула на мать.

Зоя остановилась у порога и громко произнесла:

– Здравствуй, Марфа, мир твоему дому! Мы к тебе с подарками пришли да за помощью.

Из темноты избы к ним вышла толстая, некрасивая женщина. Её круглое недовольное лицо лоснилось жирным блеском и было сплошь покрыто бородавками, а над верхней губой росли чёрные усы. Женщина внимательно осмотрела своих гостей и указала рукой на деревянный стол, заваленный сухими травами.

– Начинайте с подарков. Это хоть поприятнее, чем те беды да заботы, которые вы с собой притащили.

Зоя торопливо кивнула и, заискивающе улыбаясь, подошла к столу, поставила на него корзинку, накрытую платком.

– Вот, Марфа, как я и обещала: всего тебе принесли, ничего не пожалели. Всё, что было у нас – всё тут. Сахар, соль, мука, яйца…

Зоя выкладывала на стол гостинцы – такую плату попросила у неё ведьма Марфа за помощь Прасковье.

– Вот ещё рыбный сочень принесла, очень вкусный, сама пекла. С поминок остался, – Зоя протянула ведьме пирог, – у нас бабушка на днях померла. Моя мать. Вчера схоронили. Помяни.

На этих словах Прасковья побледнела и без приглашения опустилась на лавку. Ведьма зыркнула на неё недовольно и стала внимательно рассматривать гостинцы. Сочень она поднесла к носу и долго принюхивалась к нему, с шумом втягивая ноздрями воздух.

– Покойником пахнет, – тихо и задумчиво произнесла Марфа, – мать-то сама померла, или помог кто?

– Сама! Старая уж была, два года лежмя лежала и померла вот! – быстро проговорила Зоя, и щёки её покрылись пунцовым румянцем.

– А пахнет так, как будто ей помог кто… – задумчиво проговорила ведьма.

Прасковья сидела ни жива ни мертва. Почувствовав, что всё тело ослабло и сознание вот-вот покинет её, она попросила у Марфы воды.

– Ишь ты какая, царевна-королевна, – проворчала Марфа, зачерпнула в чашку ключевой воды из ведра и поставила чашку перед Прасковьей, – привыкла, небось, к тому, что всё тебе на блюдечке достаётся? Вон и теперь мамка за тебя просит, а ты на лавке расселась, глазами хлопаешь.

Прасковья отпила воды, опустила голову, почувствовав, что её мутит от вида мерзкой ведьмы. Ей захотелось уйти отсюда как можно скорее, она встала с лавки и сделала несколько шагов по направлению к низкой двери.

– Сиди уж. Я гостинцы назад всё равно не отдам! – зло гаркнула Марфа, и Прасковья попятилась обратно к столу, укоризненно глядя на мать.

Откусив большой кусок рыбного сочня, ведьма прикрыла глаза от удовольствия и промычала что-то неразборчивое, повернув лицо к Зое.

– Чего говорите, не разберу? – прошептала Зоя, которая и сама уже была вне себя от страха.

– Вкусно, говорю, наготовила! – захохотала ведьма и засунула сразу полсочня себе в рот.

Прожевав, она вытерла губы рукавом своей замызганной рубахи. А потом взяла чашку, из которой пила Прасковья и залпом допила оставшуюся воду.

– Сплошная горечь после тебя, а не вода! Да и вид у тебя, девка, неважный. Ну, рассказывай! Больная ты, что ли? – спросила Марфа, грузно усаживаясь за стол напротив Прасковьи.

– Так кликуша она! Бес в неё вселился в Купальскую ночь, – тревожно зашептала Зоя, склонившись над столом, чтобы быть поближе к ведьме, – она, беспутная, в лес ходила. Там-то, видать, и случилось это. Кликает она теперь.

– Ты сама-то, девка, говорить умеешь? – усмехнулась Марфа, даже не взглянув на Зою.

– Умею, – угрюмо проговорила Прасковья.

– Тогда говори! Рассказывай сама, что с тобой случилось в лесу! А ты, мамаша, помолчи уже.

Марфа снова зло зыркнула сначала на Зою, потом на Прасковью, та вздрогнула и схватилась руками за лавку, словно боялась упасть.

– Я плохо помню, словно во сне было, – начала она, – помню, как с Машкой пошли в лес, как дошли до оврага с папоротниками. Помню, как Машка поскользнулась и упала в овраг. И всё, больше ничего не помню. Даже как из леса вышла – и то не помню.

– Косы распускали? Кресты с себя снимали? – насупившись, спросила Марфа.

– Конечно! Купальская ночь же! Как за цветком папоротника с крестом-то идти?

– Шёпот да шаги кругом в лесу тоже, наверное, слышала?

Прасковья кивнула, и взгляд ведьмы стал тёмным и строгим.

– Ой, дуры-дуры! Ночью в лес – простоволосые и без крестов! Пустоголовые дуры! Ты-то, мамаша, куда смотрела? Хоть бы предупредила её!

– Да кабы она меня слушала! – с досадой воскликнула Зоя. – Без спросу ускакала к речке, и ищи-свищи её!

Ведьма нахмурилась, лицо её стало напряжённым.

– И как часто кликает? – спросила она, повернувшись к Зое.

– Два раза уж принималась, – тяжело вздохнула женщина, – как сама не своя вдруг делается. Лицо чернеет, изо рта пена идет, тело в дугу сгибается. Страх да и только!

Марфа поднялась с лавки, подошла к Прасковье и обхватила своими пухлыми ладонями её лицо.

– Ну-ка глянь-ка мне в глаза, девка. Посмотреть я хочу на твоего беса, – сказала она.

Прасковья посмотрела в узкие, тёмные глаза ведьмы. Та неожиданно поднесла своё лицо так близко, что Прасковья почувствовала кислый запах её дыхания, и её снова замутило.

– Ничегошеньки не вижу в глазах. Ну-ка открой рот!

Прасковья послушно открыла рот. Марфа заглянула к ней в рот, и снова нахмурилась.

– Тоже нет. Давай там смотреть.

Прасковья непонимающе взглянула на неё.

– Где – там? – спросила она.

Марфа махнула рукой на её юбку и скомандовала.

– Ложись на лавку, юбку задирай!

Прасковья отпрянула ближе к матери, вцепилась в её плечо.

– Мам, я не дамся! Мам, прошу тебя, давай уйдем отсюда! – взмолилась она.

И тут ведьма громко захохотала.

– Всё понятно, там твой бес-то и спрятался. Боится!

Марфа снова тяжело опустилась на лавку, взяла трубку, набила её табаком и закурила. По комнате поплыл густой белый дым. Прасковья закашлялась, ей стало трудно дышать.

– Кашляй-кашляй, девка. Табак-то у меня непростой!

Ведьма смотрела на Прасковью, прищурившись.

– Марфа, скажите, что же нам делать-то? У Прасковьи свадьба скоро должна быть, жених у неё хороший. Как нам беса этого прогнать? Ведь жалко девку, совсем молодая она у меня!

Ведьма поднесла трубку ко рту, затянулась и выпустила дым в лицо Зое.

– Не бойся, мамаша. Дам я твоей девке колдовскую траву. Пропьет она её неделю, бес в ней подохнет и сам выйдет из неё.

– А как мы поймем, что он вышел? – спросила Зоя, теребя от волнения край своей кофты.

– Поймёте. Он выходит большим чёрным сгустком вонючей слизи, – снова захохотала старуха, увидев, какими испуганными глазами на неё уставились обе женщины.

Сунув в руки Зое пучок колдовской травы, ведьма скорее выпроводила их из избы.