Он понимает. Он сам успел обвинить меня в этом. Прямо в тот момент, как привёл в лесной домик. Но боюсь, Гай не до конца осознаёт, в каком состоянии мне приходится сейчас пребывать. Едва ли такой жестокий человек способен посочувствовать.

– Твои родители отказались от этой сделки не только потому, что их девочка закатила истерику, – говорит он, ясно указывая на моё поведение в тот день. – Всё дело в том, что Гелдофы хотели, чтобы твой отец взамен вернулся обратно.

– Блядь, Гай, она вообще не смыслит во всей этой мутной теме, – недовольно вскидывает руки Зайд. – Может, лучше не будем забивать ей мозги? От неё требуется только одно сейчас – сидеть тихо и молчать в тряпочку.

Гай бросает на него предостерегающий взгляд.

– Может, мне самому решать, что от неё требуется?

– Хуёвая затея – рассказывать ей то, что явно ей не понадобится.

Нейт решает внести свою лепту в разговор:

– Чувак, хоть я и редко когда бываю солидарен с этим придурком, но тут он прав. Лина и без того сейчас… как бы… ну, не в себе. Излишняя информация будет… вот именно что излишней.

– А кто рассказал ей правду о её отце? – примечает ошибку друга Гай, настроив слова Нейта против него самого. – Я ведь велел тебе молчать.

Тот виновато кивает, признав оплошность.

Они беседуют так, словно меня здесь нет.

– Что я ещё должна знать? – подаю голос, полный недовольства, решив применить хоть какое-то «нападение», а не смиренно сидеть, как они того и желают. – Так значит, когда у папы был выбор – вернуться в преступный мир или нет, – он выбрал второе.

– Получается, он хороший человек, но плохой отец, Каталина, верно? – многозначительно выдаёт Гай, словно издеваясь надо мной ещё больше. – Он предпочёл отказаться от такой жертвы, хотя она действительно подарила бы тебе безопасность. Гелдофы – очень могущественная семья, поэтому мы с ними не тягаемся.

В глазах у меня снова собираются слёзы. Жалкие напоминания о том, как я уязвима, глупа и слаба. И потеряна. Мне сложно оставаться в здравом уме при подобных обстоятельствах, поэтому слёзы будто выступают защитной реакцией. И у меня от этого трещит голова.

Гай, увидев моё состояние, отворачивается, а потом говорит:

– Пожалуйста, только не плачь передо мной.

Я вижу, как Нейт тычет локтем в ребро Зайда, на что-то намекая. Тот закатывает глаза, и вместе они, встав и что-то пробубнив нам, исчезают из комнаты, намереваясь, видимо, дать нам поговорить.

Я встаю и подхожу к Гаю, хотя всё ещё побаиваюсь физического контакта с ним, который может последовать за этим.

– Почему? – Я шмыгаю носом и дрожащими руками вытираю слёзы. – Почему это мне не плакать перед тобой? Ты, наверное, привык к такому, да? Видеть беспомощных людей, которых собрался уничтожить.

– Я не собираюсь тебя уничтожать, – отвечает он, не глядя на меня. – Напротив.

Мне кажется, он хочет ещё что-то добавить, но нарочно себя останавливает. И тогда я преодолеваю свою боязнь и хватаю его за руку, вызвав у него сильное удивление, при котором Гай неосознанно всё-таки поворачивает голову в мою сторону и в растерянности смотрит на свою руку, которую я сжимаю ладонью. У него всегда холодная кожа, будто он весь состоит изо льда. И в какой-то степени это имеет смысл.

Ледяное тело для ледяного сердца.

– Скажи это нормальной жизни, которую ты отнял у меня. Её ты уже уничтожил.

– Веришь ли ты в это сама?

Он не собирается меня слушать.

Я хочу выпустить его руку, чтобы бросить попытки говорить с ним, но он ловко перехватывает мою, а потом прикладывает её к своей груди. Настойчиво и уверенно, будто хочет мне что-то доказать. Я ощущаю под ладонью его крепкие мышцы.

– Мне всегда казалось, что у меня нет сердца, но то, что происходит с ним, когда я вижу тебя в слезах, говорит об обратном. Ты ведь слышишь его, верно?

Стук у него в груди быстрый и сильный, словно он очень напуган или возбуждён.

– Ты сказал мне, что у тебя нет сердца, – хриплым голосом отзываюсь я, напоминая ему о его же словах, брошенных мне в последний раз.

– Оно было мёртвым всю мою жизнь, и только тебе удаётся его оживлять.

Гай выпускает мою руку. Он тяжело дышит, снова старается отвернуться от меня, потому что с моих глаз по щекам уже потекли слёзы, которые он так не хочет видеть.

– Расскажи мне, – умоляю я. – Расскажи мне всё о моей семье. Что я ещё должна знать? Почему папа… сделал то, что сделал? Прошу, Гай, иначе я этого больше не вынесу.

Он даёт краткий сухой ответ:

– Я расскажу, когда придёт время.

А чего же ты ещё ожидала, Лина?

Я опускаю руки, голову, ухожу обратно в свой уголок, думая о том, какой же радостью для меня сейчас выступило бы то, что я всегда принимала как должное: морской воздух Сиэтла, аромат кофе из кофейни, запах мокрого асфальта после дождя, даже выхлопные газы, выбрасываемые машинами.

Надолго ли они планируют моё заточение? Как подобные дела вообще решаются? Смогут ли их решить и какой ценой?

Мне не хочется об этом думать, но разум отказывает в просьбах утихомириться каждый раз.

– Я хочу принять душ, – сообщаю я. – Хоть это мне можно сделать?

Гай кивает, будто считает, что я и впрямь спрашиваю его разрешения.

Обойдя его высокую фигуру, ухожу на второй этаж, помня, где именно находится ванная комната, в которой я была в последнее своё здесь пребывание.

Раз он не хочет мне ничего рассказывать, я это переживу. Расскажет мне всю правду папа. У меня нет причин полностью доверять Гаю и его бандитам-дружкам, что бы они мне ни обещали и как бы ни клялись. Разве у преступников есть что-то святое? Что остановит их от вечно льющейся лжи?

Что, если они всё ещё хотят меня убить? Или используют для какой-то другой цели?

Судорожно открываю шкафчики и в одном из них с большим облегчением обнаруживаю небольшие ножницы в коробке с разными «парикмахерскими» принадлежностями. Исходя из внешнего вида Софи и её мелированных волос, я почему-то ещё в начале допускала мысль о том, что она, вероятно, как-то связана с индустрией красоты. Кажется, я не ошиблась. Софи вполне может работать в каком-нибудь салоне.

Я закрываю дверь и включаю воду в кабинке душа, чтобы уж точно смести любые подозрения. Потом хватаю ножницы.

Глава 9

Мама всегда говорила, что мои каштановые волосы выглядят безупречно именно в той длине, в какой они есть у меня сейчас – доходящие до середины спины. Испанские корни со стороны мамы никуда не подевались, и волосы у меня чуть волнистые, их никогда не нужно было как-то закручивать или укладывать, так как густота позволяла им красиво «подпрыгивать», пока я шагала, и блестеть на солнце. Я всегда ухаживала за ними.

Теперь мне придётся распрощаться с этой длиной.

Я хватаю локоны и беспощадно отрезаю их на уровне чуть ниже середины шеи. Пряди волос шоколадного оттенка падают на чистый пол, на раковину. Вместе с ними я будто теряю часть своей прошлой истории, но стараюсь не думать об этом, ведь именно благодаря этим действиям собираюсь как раз таки вернуться обратно. Мама ужаснулась бы, увидев то, что я делаю со своими волосами. Я отрезаю их, жестоко избавляясь от длины, всю жизнь вызывавшей одни восторги. А потом приступаю к чёлке, стараясь хотя бы немного следить за тем, чтобы она вышла более-менее ровной. Моими волосами всегда занимались исключительно стилисты и нанятые парикмахеры, и притрагиваться к ним в такой грубой форме очень непривычно для меня и даже кажется преступлением.

Я стараюсь запомнить в глазах глядящей на меня девушки ту самую Каталину Норвуд, которая любила спать до обеда, своего папу, тишину и слепо доверяла всем подряд, что в итоге едва не погубило её. Я пока не знаю, окончится ли мой план удачей или парни сразу раскусят меня, но в голове уже всплывают свободные улицы города и я, ищущая помощи от кого угодно. Отчаяние затмевает разум, который пытается вставить слово, похожее на «глупость». Потому что я действительно собираюсь поступить глупо. Поразительно глупо.

Когда я заканчиваю процедуру изменения внешности, из отражения на меня смотрит уже кто-то другой. Девушка с короткими волосами, не доходящими до плеч. Мне удалось добиться более-менее ровной линии, хотя в некоторых местах волосы сострижены короче.

Многие признают тот факт, что причёска способна сильно изменить человека внешне. Я не стала исключением.

Теперь Гаю трудней будет заметить меня среди толпы.

Я встряхиваю головой, бросаю ножницы обратно в шкафчик, убираю все валяющиеся волосы, протираю поверхности, чтобы не оставить следов, а потом делаю шаг навстречу свободе, ощущая, как тесно сердцу становится в груди от напряжения. Я отодвигаю в сторону шторку подъёмного окна, а потом сдвигаю его вверх. Уличный воздух тут же обволакивает лицо. Мне снова приходится вспомнить о недавно приобретённом навыке сбегать из окна, которому меня научил Гай. Здорово использовать это всё против него самого.

Я осторожно перелезаю наружу, стараясь не издавать лишних шумов, а потом встаю на чуть наклонённую крышу крыльца. Черепица оказывается скользковатой, но мне удаётся удержать равновесие, поэтому я чуть наклоняюсь и скольжу медленно вниз, чтобы затем ухватиться за края крыши и осторожно спуститься на землю.

Мне это всё удаётся.

Во дворе дома нет парней, так что я уверенно перелезаю через маленький забор, ограждающий территорию, и бегу прочь, благодаря ночное небо, служащее мне всё это время хорошим прикрытием.

Поверить не могу, что я на свободе.

У меня трясутся руки, а сердце скачет в груди галопом. Я бегу до тех пор, пока не выбираюсь на одну из улиц, по которой проезжают машины, а вдоль дороги расположились кафешки и магазины. Пытаюсь перевести дыхание, забежав в какую-то дешёвую забегаловку. Дверь при открытии вызывает звон висящих над ней колокольчиков, поэтому взгляды посетителей тут же обращаются ко мне. Я опускаю голову и прохожу к стойке, понимая, как нелепо и странно сейчас выгляжу.

– Что будете есть? – с ходу интересуется стоящий за стойкой мужчина с глазами, похожими на бусины. – Или пить?

– Мне просто воду из-под крана.

Он косится на меня, но всё же идёт выполнять просьбу. В следующие несколько секунд передо мной возникает стакан с водой, который я, не брезгуя, опустошаю. Мужчина не сводит с меня глаз, явно заинтересованный моим странным состоянием.

– Вам чем-то, может, помочь? – спрашивает он.

Я качаю головой, не осмеливаясь обернуться или просто поднять голову. Мне кажется, если я это сделаю, то на пороге каким-то чудом появится Гай.

– Хотя… – начинаю я, прокашлявшись. – Вы можете дать мне телефон, чтобы позвонить?

– Девочка, на вид тебе нет и шестнадцати, и выглядишь так, словно находишься в бегах, – недоверчиво сообщает мне мужчина, откладывая тряпку, которой протирал стойку. – Мелкая хулиганка? Что-то устроила?

Я оглядываюсь по сторонам, а потом тихо отвечаю ему:

– Меня зовут Каталина Норвуд, и меня похитили. Я сбежала, и мои похитители вот-вот могут найти меня. Пожалуйста, дайте мне позвонить отцу. Поверьте, мои родители щедро вознаградят вас за помощь.

– Каталина Норвуд? – задумчиво переспрашивает он. – Кажется, я что-то слышал о твоём исчезновении… Конечно, сейчас принесу телефон. Сиди здесь и никуда не уходи.

От облегчения у меня глаза намокают, я прикрываю лицо руками, чтобы утихомирить тревожно бьющееся сердце, стук которого уже отдаётся в ушах.

Моментами в голове всплывают мысли о предосторожности, а затем я осматриваюсь по сторонам, гляжу на лица посетителей и понимаю, что это простые американцы – кто с детьми, кто с друзьями, – и ничего страшного здесь со мной не случится.

Осталось совсем немного. Просто поговорить с папой по телефону, и он меня заберёт. Я не знаю, в какой части Сиэтла нахожусь и как далеко отсюда здание папиной компании, но в окружении простых людей я наверняка в безопасности. Хотя задерживаться мне здесь не стоит.