Немец, с которым он познакомился в армии, Янгер – так утверждал Пробст – посетил его на ферме в предыдущую пятницу и «предложил… убить семью и ограбить дом». Когда Пробст согласился, «было решено, что он убьет парнишку, а Янгер расправится с остальными членами семьи Диринг». Когда у него потребовали рассказать все в подробностях, Пробст объяснил, что в то роковое субботнее утро Янгер явился на ферму под предлогом поиска работы и «попросил миссис Диринг выйти в амбар, чтобы найти для него работу». Зарубив ее топором, он «вывел детей, одного за другим, и по очереди их убил». Когда Кристофер Диринг приехал «около обеда» с Элизабет Долан, Янгер «зарубил его топором», как только тот сошел с повозки, а затем «убил [женщину] тоже, прямо на месте». Затем Пробст и его сообщник «отнесли тела в амбар».

Отвечая на вопрос о внешности Янгера, Пробст описал его как человека «ростом около пяти футов трех или четырех дюймов» с «темно-каштановыми волосами», «большим белым или бледным лицом», «большими плечами» и фурункулом на шее.

«Этот человек, вы говорите, убил всех, кроме парнишки?» – спросил Макмайкл.

«Да».

«Он убил миссис Диринг и четверых детей, а затем мистера Диринга, когда тот вернулся домой, и женщину вместе с ним?»

«Да».

«Кто забрал малыша из колыбели?»

«Он».

«Вы помогали ему убить кого-нибудь из них?»

«Нет».

«После того как им проломили головы, кто перерезал им горло?»

«Он, – сказал Пробст. – Он их всех порезал»^[87].

Хотя полицейские «фотороботы» получили широкое распространение только в конце XIX века, фотографов времен Пробста иногда привлекали для съемки портретов отъявленных преступников как для использования в рамках расследования, так и для продажи в качестве нездоровых сувениров. После допроса Пробста отвели вниз по лестнице и под усиленной охраной полиции быстро провели через улицу в фотогалерею Чарльза Кохилла, где было сделано несколько снимков. На сохранившихся фотографиях изображен широколицый молодой человек с тяжелой челюстью, курносый, с толстыми губами и хмурым выражением лица. У него небольшие усики, по его собственному признанию, он сбрил козлиную бородку, которую обычно носил, за несколько дней до ареста.

К тому времени, когда Кохилл закончил, толпа на улице насчитывала не менее двух тысяч человек, и все они «жаждали крови Пробста». Под охраной полицейских с дубинками наготове его поспешно провели через задний переулок к ожидавшему полицейскому фургону, затолкали внутрь и галопом повезли по Пятой улице в сторону тюрьмы Мойяменсинг, «преследуемые разъяренной толпой»^[88].

10

Когда признание Пробста было опубликовано, весь город взялся за поиски его предполагаемого сообщника, которого в газетах описывали как человека «невысокого роста, крепкого телосложения [с] фурункулом на шее». В субботу, 14 апреля, когда «подозрительно выглядевший немец» с саквояжем в руках проезжал по шоссе Лайм-Килн, его задержала группа горожан, к которым вскоре присоединилась пара полицейских. Взятого под стражу мужчину доставили на Центральный вокзал, около которого собралась большая толпа, требовавшая сообщить, пойман ли убийца семьи Дирингов.

При обыске в саквояже были найдены «пальто, множество мужского и женского белья, старомодное черное платье, пара брюк и несколько мелких предметов», включая носовой платок с надписью «W. M. V.». «Некоторые предметы одежды, очевидно, были недавно постираны, – сообщала газета Philadelphia Inquirer, – и выглядели так, словно прежде были испачканы кровью».

На допросе мужчина «рассказал много противоречивых историй». Он утверждал, что «направлялся в Йорк, штат Пенсильвания», хотя в момент поимки «ехал в противоположном направлении». Он также утверждал, что «не умеет ни читать, ни писать». В какой-то момент, однако, «он попросил газету» и «сразу же перешел к рассказу об аресте Пробста». На вопрос по поводу необычного содержимого его сумки он ответил, что нижнее белье принадлежит его жене, «но он не знает, где она, так как она от него сбежала». Пальто, по его словам, «он привез из Германии четыре года назад». Однако при ближайшем рассмотрении выяснилось, что оно «произведено в Филадельфии». Убедившись, что он «нечестным путем приобрел найденные у него вещи» и «что он где-то совершил ограбление», власти заключили его под стражу для «дальнейшего расследования». Тем не менее они пришли к выводу, что «он не имеет никакого отношения к убийствам», отчасти потому, что, будучи «шести футов ростом, худощавого телосложения, с косыми глазами» и «без фурункула на шее», он не имел ни малейшего сходства с человеком, который, по словам Пробста, был его сообщником^[89].

Рано утром в ту же субботу огромная толпа собралась у гробовой конторы Саймона Гартланда. Так много людей жаждали взглянуть на трупы семьи Диринг, что власти наконец согласились их показать. Вход был только по билетам. На ступенях перед входом стояли полицейские, чтобы никто без пропуска не пробрался внутрь. Ровно в 10 часов ворота были распахнуты настежь и жаждущей публике разрешили войти в здание, встав в очередь по одному.

Тела лежали рядом друг с другом в красивых гробах из орехового дерева, на каждом была серебряная табличка с именем и возрастом жертвы. В соответствии с католическим обычаем у изголовья гробов горели свечи. Гартланд сделал все возможное, чтобы смягчить вид изуродованных тел, завернув их в плотно прилегающие белые саваны до подбородка, чтобы скрыть ужасные раны на горле. Тем не менее, как пишет один из репортеров, трупы представляли собой жуткое зрелище: «Жестокие, подлые удары топором были видны на раздробленных черепах, с тошнотворными ранами, многочисленными порезами на лице, и отсеченными пальцами у маленькой девочки, которая пыталась закрыться от смертельных ударов. Лица малыша и отца были самыми спокойными, остальные – искажены агонией. У одного тела наружу сочился мозг, а лицо другого было черным». Когда толпа проходила мимо трупов, мужчины от удивления открывали рты и отводили глаза, а женщины дрожали, хватались за горло и разражались громкими рыданиями^[90].

Просмотр продолжался до часу дня: на это время были назначены похороны. У дома Гартланда собралось около дюжины машин: катафалки для взрослых жертв, карета скорой помощи для четверых детей, еще одна машина скорой помощи для носильщиков, а также экипажи для перевозки членов семьи, друзей и других скорбящих. Когда торжественная процессия направилась к кладбищу Святой Марии, на улицах собрались тысячи горожан. Многие отстали от кортежа и следовали за ним до кладбища, где у ворот стояли полицейские, чтобы не допустить вторжения посторонних на церемонию похорон.

На кладбище преподобный Фрэнсис Хопкинс из церкви Святого Филиппа де Нери произнес надгробную речь, отдав «дань памяти усопшим». Затем он совершил католический ритуал погребения. Окропив гробы святой водой, он прочитал псалом De profundis с гимном: «Если Ты, Господи, будешь замечать беззакония – Господи! Кто устоит?» Затем восемь гробов были опущены в одну квадратную могилу и были произнесены последние молитвы:

Избави меня, Господи, от смерти вечной
В тот страшный день,
Когда содрогнутся земля и небеса,
Когда придешь Ты судить
Род людской на муки огненные.
Трепещущий, готовлюсь я и убоюсь
Благоговейно Грядущего суда
И грядущего гнева.
Тот день, день гнева,
День суда и милосердия,
День великий и прегорький.
Вечный покой даруй им, Господи,
И вечный свет воссияет им^{[91] [92]}.

11

Хотя десятки любопытствующих посещали ферму Диринга с тех пор, как газеты впервые сообщили о резне, в воскресенье на ферму съехалась огромная толпа – по некоторым оценкам, несколько тысяч человек. Одни приехали на лошадях, другие – в каретах. «Извозчичьи дворы по всему городу делали хороший бизнес, – сообщала газета Philadelphia Inquirer, – сдавая в аренду упряжки для тех, кто хотел после обеда прокатиться до жилища семьи Диринг»^[93]. Многие добирались туда пешком. Один из местных журналистов был поражен, «увидев огромное количество людей… идущих и бегущих, словно от этого зависели их жизни».

«Здесь были и старики, которым самим было недалеко до могилы, и сотни молодых людей, отправившихся в это жуткое паломничество. Мимо нас стремительно пронесся священник евангелистской церкви. Калека на костылях перебирал своими кривыми ногами по пыльной дороге, причем довольно успешно. Женщин, однако, было больше, чем мужчин, причем всех возрастов и во всех нарядах: от модно одетой дамы в открытой повозке до бедной швеи, идущей пешком… С расстояния в полмили мы могли видеть эту пеструю толпу: одни собрались возле дома, другие бродили по прилегающим полям. Эта сцена… напоминала ярмарку или карнавал»^[94].

Жаждущие увековечить память о злодеянии, многие из этих зевак умудрялись протиснуться в амбар и унести с собой деревянные щепки с забрызганных кровью половиц. Один потрясенный наблюдатель видел, как «мужчина поспешно встал на колени прямо в грязной соломе и навозе, вырезал кровавое пятно размером с серебряную пятицентовую монету, аккуратно завернул его в бумажку и еще более аккуратно положил в жилетный карман». Если бы не контингент полицейских, выставленных у главного дома, «сам дом был бы разнесен по частям этими охотниками за сувенирами». Еще более шокирующим было поведение, наблюдаемое на месте, где было найдено тело Корнелиуса Кэри. Подобно более поздней породе искателей сенсаций – тем, кто делает селфи на местах катастроф, – посетители устраивались прямо посреди стога сена, в котором был обнаружен зарезанный труп, в то время как их друзья с весельем наблюдали за происходящим. Прежде чем «медленно удалиться, чтобы дать возможность другим… повторить то же самое», они брали^[95] на память горсть сена – в идеале забрызганного засохшей кровью^[96].

Ко вторнику, 16 апреля, полиция практически прекратила поиски предполагаемого сообщника Пробста. Во-первых, они пришли к выводу, что Пробст был прирожденным лжецом – «отъявленным фальсификатором», по словам одной из газет. «Кроме его заявления о том, что он убил парнишку Корнелиуса, они не верят ничему из того, что он сказал»^[97]. Но было и кое-что еще. Властям казалось немыслимым, что могут существовать одновременно два человека, способных на подобное злодеяние. Как сказал один из наблюдателей: «Когда об убийстве только объявили, многие отказывались верить, что у одного человека может хватить смелости или способности убить восемь человек; с другой стороны, еще менее вероятно то, что могут встретиться два человека, одинаково лишенные жалости или угрызений совести»^{[98] [99]}.

Рано утром в среду, 18 апреля, Пробста, одетого в «тюремную робу и штаны», доставили в суд для предъявления обвинения. Хотя он «был уверен, что его призовут к ответу только за убийство Корнелиуса Кэри», Большое жюри присяжных предъявило ему обвинение в убийстве Кристофера Диринга, его жены и четырех детей, а также Элизабет Долан и Кэри. Затем его отвезли назад в тюрьму Мойяменсинг и вернули в камеру – ту самую, в которой, как отмечали газеты, в ожидании казни умер Кристиан Бергер^[100]. Там Антон Пробст ожидал суда в качестве единственного обвиняемого в расправе над семьей Дирингов.