Это был лейтенант, командир его взвода. Он лежал на животе, уткнувшись лицом в снег, распластавшись на земле и раскинув в стороны руки и ноги, но продолжая сжимать в руке крепкой хваткой свой автомат. Егор прохрипел что-то невнятное, пытаясь прийти в себя от осознания произошедшего. Он дернул за плечо офицера и перевернул его на бок. Потомсхватился пальцами за его лицо и повернул к себе. Оно было сплошь заляпано мокрым снегом.

– Ну! – громко выкрикнул Щукин, не веря в гибель своего командира, с которым только что бил немцев, нанося им чувствительный урон.

Егор смахнул с лица взводного снег, протер ему глаза, потрогал нос и губы, пытаясь уловить дыхание. Но ничего не понял. Суматоха боя, нервозность, кипение крови в жилах, азарт смертельной схватки и ощущение агонии в рядах противника не давали ему сосредоточиться. Только накопленный боевой опыт подсказывал, что лежащий рядом товарищ может быть еще жив и его можно спасти, если без промедления эвакуировать с поля боя и оказать медицинскую помощь. Вот только сделать это было сейчас почти невозможно. Не то что тащить на себе раненого лейтенанта, но даже поднять головы было нельзя. Да и сражаться было почти нечем. Патроны заканчивались. В запасе оставалась только одна-единственная граната. Да и та для себя. Такую берегли на фронте до последнего. Ее пускали в ход только тогда, когда в размен отдавалась своя собственная жизнь.

Егор злобно оскалил зубы. Поднял глаза, чтобы увидеть приближение врага к себе. Потом повернулся назад, чтобы оценить тот путь, что оставалось проделать для решающего броска под спасительный огонь пулеметного расчета, находящегося в секрете. Новая осветительная ракета немцев озарила окрестности. Разведчик смог увидеть, что поляна уходит в сторону. Болотце сужало ее справа, а густо заросший плотной растительностью берег речки – слева. Позади заболоченный участок становился шире. Егор знал это и надеялся, что не ошибся в контроле над местом, точно угадывая путь для отхода назад, что сейчас уже не мог даться ему легко, потому как предстояло уже в одиночку драться с врагом.

– Лейтенант, – шепотом произнес он, почти упираясь губами в лицо командира.

Тот молчал и не подавал признаков жизни.

Впереди что-то замаячило, выдаваемое затухающим светом падающей с неба ракеты. Щукин пришел в чувство. Краем глаза он успел заметить движение справа, со стороны болотца. Облаченный в белую куртку и каску с маскирующим чехлом на голове, гитлеровец пробирался к разведчикам сквозь редкий кустарник. Приподняв на вытянутой руке автомат и наскоро прицелившись, Егор нажал на спусковой крючок. Короткая очередь прорезала воздух. Несмотря на готовность к бою, удерживая в положении для стрельбы карабин, солдат нарвался на смерть и рухнул, подмяв под себя ветки кустарника.

Щукин перевел взгляд вперед. Он успел заметить движение по фронту. Но голова противника в каске, мелькнувшая перед ним, тут же скрылась. А рядом, почти в метре от него, упала на снег граната с длинной ручкой, прозванная в войсках колотушкой за характерный внешний вид. Глаза разведчика вспыхнули. Он уже не раз слышал о том, что многим его товарищам во время боя удавалось закидывать назад упавшие перед ними немецкие гранаты, которые они успевали поднять. Такое бывало, и не раз. Один подобный случай произошел когда-то на глазах Егора с его товарищем. Тот успел среагировать, схватил гитлеровскую гранату и бросил ее обратно, нанеся урон врагу.

Разведчик действовал машинально. Думать в этой ситуации ему было некогда. Он рывком дотянулся до гранаты, схватил ее и тут же бросил куда-то вперед. Раздался взрыв. Через секунду кто-то истошно заорал в темноте. Послышалась хриплая гавкающая ругань на немецком языке.

В ответ на это Егор в момент вскочил на колени и почти прицельно дал в сторону противника очередь из автомата. Оружие замолчало, диск был пуст, патроны в нем закончились. Не имея другого выбора, разведчик схватился за «ППШ» лейтенанта и, пригибаясь, двинулся в сторону, чтобы не оставаться на одном месте, на ходу стреляя по врагу. Несколько очередей ушло в направлении гитлеровцев. В ответ кто-то из них застрочил из автомата. Отстрелявшись, Егор почти выпрямился, чтобы в броске вернуться назад к лежащему без движения на земле лейтенанту. Но сделать это он не успел.

Что-то резко и сильно ударило по его ногам. Жгучая боль обожгла конечности ниже колен. Разведчик против собственной воли, словно наткнувшись на невидимую преграду, напоролся на что-то очень острое, болезненное, горячее. Он рухнул на снег словно подкошенный. Автомат упал рядом. Глаза сержанта затмила темнота. Он даже не понял, что успел громко вскрикнуть от боли в ногах. Одновременно с этим вся жизнь Егора промелькнула всего за одну секунду перед его глазами. Как на картинке, он увидел сначала родной дом в деревне, сожженный позже гитлеровцами, сельскую школу-семилетку, колхозное поле, на котором работал на каникулах, здание техникума, своего престарелого отца и доброе лицо матери.

Сколько прошло времени с того момента, как он рухнул на землю, и до того, когда открыл глаза, Егор не знал. Вернее – не понимал. Ему казалось, что прошли многие часы. Но кругом царила темнота, а значит, лежал он, отключившись, без сознания, недолго. Злобные крики гитлеровцев, отрывистые команды звучали где-то рядом. Становилось понятным, что пришел он в себя всего через несколько секунд после падения на землю. Что с ним случилось, Егор еще не знал, но отчетливо понимал, что ранен. Ранен в ноги. Насколько серьезно, уже не имело для него значения. Поблизости были враги. Бой еще не кончен. Он жив, в сознании, а значит – может драться. Только чем?

Автомат, что валялся рядом, был с пустым диском. В наличии оставался у разведчика только трофейный и уже ставший родным «вальтер», добытый когда-то в боях под Мценском, одна граната, что для себя, и остро отточенный нож. В том положении, какое настигло Егора, он принял для себя единственно правильное в наступивший критический момент решение. Приподнявшись на локте, он начал шарить рукой под ватной курткой, пытаясь извлечь припасенную именно для такого случая гранату. Но та упорно не хотела покидать самодельный карман и все время чем-то цеплялась за края материи. Щукин выругался оттого, что не сможет убить себя и рискует попасть живым в лапы врага.

– Ну! – прохрипел он, пытаясь вырвать из кармана непослушное изделие из металла и взрывчатого вещества.

Справа от него мелькнуло что-то большое. Егор повернул голову. Прямо на него двигался, пригнувшись, немецкий солдат с карабином наперевес.

– Все! – прошептал сам себе разведчик, предвидя для себя самое худшее.

Его рука машинально потянулась к пояснице, к кобуре с «вальтером», что была на поясном ремне. Но нащупать заветное сейчас для него оружие под объемной материей маскхалата быстро не получалось. А время неумолимо бежало вперед. Еще секунда, может две, и гитлеровец с карабином либо застрелит его почти что в упор, либо навалится сверху и скрутит, чтобы пленить.

Пленный разведчик, схваченный во время выполнения боевого задания, это невероятная удача для противника. Это самый ценный информатор, прекрасно подготовленный и тренированный боец, выбывший из строя, не вернувшийся к своим. А значит, он не будет больше выполнять свои прямые обязанности, не нанесет вреда.

Егор все это прекрасно знал, а потому не желал попасть в плен и без капли сомнения выбирал для себя смерть. Смерть в бою, почетную, самую лучшую для солдата по сравнению с другими ее видами. Но все, что он желал сейчас, это унести с собой на тот свет хотя бы одного фашиста. Того самого, что шел на него с карабином наперевес. Но вступить в последнее в своей жизни противоборство он не успевал. Не успевал извлечь трясущейся от волнения рукой пистолет из кобуры. Он почти что завыл, захрипел от отчаяния, собираясь драться врукопашную, как однажды схватился насмерть в бою под Орлом с огромного роста немцем.

Едва разведчика одолела решимость умереть в кровавой драке, как по барабанным перепонкам ударила одновременная, оглушительная трескотня пулемета и автомата, перебивавших и заглушавших друг друга звуками непрерывной стрельбы. Идущего на него гитлеровца как будто снесло невидимой дубиной и уронило на землю, впечатав в снег, а карабин выбило из рук и унесло куда-то дальше.

Егор дернулся всем телом от неожиданности. Боль в ногах на мгновение исчезла. Он неожиданно почувствовал прилив сил. Помощь пришла неожиданно. Определив по звуку работу ручного пулемета Дегтярева и автомата «ППШ», боец понял, что где-то позади него, с той самой стороны, где поляна уходила вправо и должна была завершиться дежурным секретом пулеметчиков стрелкового полка его дивизии, кто-то из своих начал прикрывать его и лейтенанта плотным огнем.

Почти одновременно, со стороны немецких позиций, в небо взмыли две осветительные ракеты, предательски выдавшие стрелкам фигуры немецких солдат, которым негде было укрыться на открытой и ровной поляне. Им некуда было бежать, так как позади, за их спинами, находились топи болота, а справа – заросший плотным кустарником непролазный уклон к реке. Гитлеровцы спешно отходили, почти драпали к своим позициям, оставаясь абсолютно открытыми для огня ручного пулемета, стрелявшего по ним.

Егор с радостью наблюдал, как мелькали где-то вдали от него немецкие каски в белых маскировочных чехлах, видел, как исчезали они во мгле едва начавшегося рассвета, слышал, как стихали крики на немецком языке под грохотом стрельбы пулемета Дегтярева.

– Братцы! – хрипло и взволнованно простонал Егор, понимая, что не будет сейчас убит врагами, не будет захвачен ими и подвергнут страшным пыткам и мучениям.

Он попытался встать, забыв о ранении. Но пронизывающая боль прошла по всему телу, и он чуть не потерял сознание. Он громко вскрикнул и упал на снег.

На какое-то время разведчик все же отключился, но пришел в чувство очень быстро. Пулемет на краю поляны замолчал. Гитлеровская передовая, наоборот, ожила и стала поливать огнем свой передний край. В районе болота, в полусотне метров от Щукина упали, одна за другой, несколько мин. Очередь из трассирующих пуль просвистела над ним, но довольно высоко. Он почти не обратил на нее внимания. Впереди была только одна цель: спасти лейтенанта, а значит, вытащить его с поля боя и выбраться самому.

Опираясь на локти, терпя острую боль в ногах, Егор пополз вперед. Его командир лежал без движения именно все в той же позе, в какой его оставил Егор. Грудь его не вздымалась, а маскхалат и лицо были усеяны кусочками грунта и щепой от веток, разлетавшихся по сторонам после взрыва гранат.

– Лейтенант! – громко произнес Егор, добравшись до тела боевого товарища.

Тот молчал, не подавал признаков жизни.

– Командир! – взревел разведчик по-звериному и стал тормошить обездвиженного офицера.

Реакции на его действия не было.

Решение было одно. Егор схватил лейтенанта за материю на груди, приподнялся на локте, продвинулся на полметра вперед сам и подтащил его тело к себе. Потом проделал это еще несколько раз и оглянулся назад. Вспыхнувшая вдали немецкая осветительная ракета озарила снежную полосу на пройденном им пути. Она была в крови!

Разведчик хрипло простонал от нервного напряжения, посмотрел на безжизненное лицо командира и снова стал ползти вперед. Он опирался на локти и каждый раз подтягивал тело офицера к себе. И так метр за метром. Иногда он бросал вперед, перед собой, оба автомата с пустыми дисками, помня о том, что медицинскую помощь будут оказывать лишь тем раненым, что выходят из боя с оружием. Но для этого нужно еще добраться до своих.

Разведчик посмотрел вперед, попытался сориентироваться в направлении движения, напряг зрение, чтобы хоть что-то разглядеть в полумраке. В глазах его стало медленно темнеть. Картинка расплывалась. К горлу подступила тошнота. Он терял кровь и, соответственно, силы и уже начинал это чувствовать и понимать.

– Братцы! – стал кричать Егор, когда при очередном рывке тела командира на себя не смог сдвинуть того с места.