Узнав о намерениях полковника, его личный адъютант и советник Вольфганг Зеппельт напомнил своему командиру про снайперов.

– Господин полковник, наши солдаты будут вынуждены обеспечивать фланги без техники, в пешем порядке. А значит, они будут обречены. Там же вдоль дороги только поля. Нет никакого укрытия. С правой стороны от шоссе лишь редкая лесополоса, но до неё ещё надо добраться. Что же касается левой стороны дороги, то там вообще никаких укрытий нет – сплошное поле. Русские уничтожат нашу славную пехоту так же быстро, как уничтожили до этого.

Рёпке от его слов только поморщился и язвительно спросил:

– Вольфганг, ты предлагаешь наступать механизированными колоннами без прикрытия флангов? Ты знаешь, чем это может закончиться?

– Нет. Но…

– Вот именно, что нет! Мы не имеем права на ошибку! А потому фланги необходимо прикрыть, и мы это сделаем обозначенным ранее способом и теми силами, которые я указал! Другого варианта нет!

– Но господин полковник, как же они выживут под снайперским огнём противника? Их же всех перестреляют, когда они будут идти по этому проклятому полю, – всё ещё не понимал замысел полковника адъютант.

– А им и не надо идти, – отрезал Рёпке и, показав рукой на землю, добавил: – Пусть ползут. Так их снайперы не разглядят.

Отправив Зеппельта передавать приказ выбранному для столь непростой задачи подразделению, которое должно будет выдвинуться на передовые позиции, что находятся у реки, за полчаса до намеченной атаки, Рёпке вновь стал анализировать детали предстоящей операции.

Ввиду того, что у противника налажена превосходная противовоздушная оборона, которая уничтожила непростительно большое количество самолётов люфтваффе, до прояснения ситуации в выделении новых бомбардировщиков для операции было категорически отказано. Чтобы купировать эту потерю, в назначенный час Рёпке собирался нанести массированный артиллерийский удар по позициям русских, для чего на восточной окраине Троекуровска уже расположили гаубичную батарею и четыре миномётных расчёта.

Практически всё было готово для атаки. Осталось дождаться лишь приезда новых механиков-водителей.

И в час ночи они наконец-то прибыли. Теперь все недостающие части разработанного плана собрались воедино, и к полковнику пришло полное понимание того, что на этот раз у него обязательно всё получится и он восстановит своё честное имя.

В неразрушенном подвале больницы, в котором он собрал всех командиров подразделений, полковник вермахта лично произнёс перед своими офицерами речь.

В первую очередь он напомнил ещё раз, что все люки и двери в транспортных средствах, бронетранспортёрах и танках открывать на марше и при атаке строго-настрого запрещено. Это он повторил с десяток раз, после чего перешёл к деталям будущего наступления.

Злость на врага буквально обуяла его, и немецкий офицер в своей пламенной речи пообещал стереть с лица земли всех, кто встанет у них на пути.

– А что касается проклятых снайперов, то их живыми вовсе не брать! – Он сжал кулаки в неистовой злобе и, решительно повторив: «Не брать!» – закончил свой спич судьбоносными словами: – Нашу доблестную атаку мы начнём на рассвете!

И вскоре тот наступил…

Глава 6
Рассвет

И вот стал приближаться долгожданный и одновременно ненавистный, неотвратимый рассвет. И мы, и враг прекрасно знали, что вместе с предшествующими восходу солнца сумерками придёт боль и кровь. Немцам крайне необходимо захватить наши позиции и город. Нам предстояло держаться во что бы то ни стало, ибо дороги назад у нас не было. Здесь и сейчас должна решиться судьба города, судьба дивизии, моя судьба.

Всё это я прекрасно понимал, но вот только вместе с рассветом ко мне начала приходить сонливость. Очень захотелось спать. Я знал, что этого делать сейчас категорически нельзя, и как мог боролся со сном.

Так как все мы находились в засаде, то ни сесть, ни пройтись, чтобы размяться, ни пробежаться, чтобы согреться, я, разумеется, не мог. Я лежал в специально оборудованной нише небольшого мокрого окопа, под мелким дождём, который шёл всю ночь, и, несмотря на то что замёрз, что периодически постукивал себя ладонями по щекам, очень хотел спать.

Суета последних дней, переживания, контузия, ранение и сегодняшний ночной марафон, в котором я ни разу не присел, как заведённый, без отдыха мотаясь от Новска до места засады всю ночь напролёт, изрядно вымотали как тело, так и нервную систему. Хотелось просто закрыть глаза и поспать хотя бы минут шестьсот.

«Ведь не зря же говорят в народе, что сон целит и что человек, когда недоспит, не только становится нервным, но и…»

– Забабаха! Ты чего, захрапел?! Спишь, что ль?! – встряхнули меня за плечо, чем привели в чувство.

Я не понял, спал уже или ещё нет, но толчок Воронцова вывел меня из этого непонятного аморфного состояния.

– Лёшка, ты не спи, – тут же зашипел сидящий на ящике в окопе Зорькин. – А то заснёшь, и немец нас всех прикончит.

– Как пить дать прикончит, – поморщившись, согласился с ним Садовский и негромко буркнул: – Да всё оно едино, что так и так. Всё одно сегодня помрём.

Последние слова Садовский произнёс негромко, но чекист их услышал.

А потому проскрежетал зубами:

– Отставить разлагающие разговоры!

Помощники замолчали, а я в очередной раз отметил себе, что в будущем, выходя на задание, никогда не возьму с собой бойца, который добровольно идти не хочет.

«На фиг надо доверяться тому, кто может подвести?!»

Задумавшись об этом и продолжая устало осматривать унылый пейзаж, не сразу понял, что привлекло моё внимание. Я почувствовал в теле всплеск адреналина. Вмиг всё внутри напряглось и обострилось чувство опасности.

Прислушался. Кроме шума дождя, покашливания чекиста и недовольного сопения промокших и замёрзших условно добровольных помощников, никаких посторонних звуков слышно не было. Посмотрел в небо и вгляделся в серые тяжёлые тучи. За полминуты наблюдения ничего необычного увидеть не удалось.

«Может быть, немецкие самолеты, используя облачность, прячась там за облаками, уже подбираются к нам?»

Вновь прислушался, надеясь услышать шум работы двигателя каких-нибудь «фоккеров», «мессеров» или «юнкерсов». Но опять ничего не услышал. В пейзаже, что расстилался перед нами, на первый взгляд ничего не менялось. Однако чувство тревоги не утихало и, наоборот, стало даже нарастать.

Воронцов, заметив моё напряжение, поинтересовался:

– Алексей, что случилось?

Я не ответил, боясь упустить что-то важное, а просто пожал плечами, мол, не знаю.

Чекист не стал повторять вопрос, а, проследив за моим взглядом, прильнул к биноклю и тоже стал смотреть в небо.

Я же, так ничего необычного не увидев в небесах, принялся более внимательно осматриваться, иногда фокусируя взгляд на прилегающей к Троекуровску территории.

В самом городе из-за тумана от реки никакой активности противника не наблюдалось. Как ни старался хоть что-то разглядеть и кого-то увидеть, мне этого сделать не удалось. Улицы были словно мертвы.

Убедившись, что там тоже тихо, стал рассматривать дорогу, которая связывала Троекуровск с Новском. Именно часть этой дороги мы заминировали, именно по ней, как мы ожидали, вскоре должен начать своё наступление противник.

После тщательного осмотра ничего подозрительного мне вновь увидеть не удалось. Дорога как дорога. Никакие группы сапёров врага по ней не двигались и, вероятно, двигаться даже не собирались. В общем, этого следовало ожидать, ведь мы установили свои сюрпризы, так и не попав в поле зрения врага.

«Но что-то меня всё же тревожит?! Что?» – не понимал я своё волнение, вновь и вновь рассматривая место минной засады.

Всё вроде бы нормально. Вокруг ни одной живой души. Сюрпризы на месте. Связывающие их и образующие одну единую сеть провода спрятаны в неглубокую траншею и присыпаны травой и ветками. Некоторые сюрпризы, конечно, немного торчат холмиками из земли, но все они тоже вполне неплохо закамуфлированы и так просто, не приблизившись на довольно близкое расстояние, их не разглядишь. И уж тем более не определишь издалека, что это вовсе не кочка какая-нибудь, а большой «бадабум».

Одним словом, дорога была чиста и готова к приёму захватчиков. Но всё же беспокойство не уходило, и я начал детальный осмотр прилегающей к дороге местности.

И вот, как-то очень неожиданно, мне вновь что-то показалось неправильным. Точнее сказать, не неправильным, а каким-то меняющимся, что ли. То есть смотришь ты вперёд, всё видишь незыблемым и без каких-либо изменений. А потом – раз, и что-то поменялось. Но что? Ведь всё осталось как прежде, и этих самых изменений абсолютно не видно.

Расфокусировал зрение, потёр глаза и стал рассматривать общую картину.

Чекист, продолжавший разглядывать местность в бинокль, покачал головой:

– Не-а, ничего не вижу.

Зорькин и Садовский, поддавшись общей нервозности, высунули головы из окопа и тоже смотрели вперёд. Но в связи с тем, что биноклей и моего необычного зрения у них не было, совершенно понятно, что они также ничего не увидели. Однако свою лепту в разговор всё же внесли.

– Ни хрена не видно, – нервно постучав пальцами по костяшкам руки, произнёс Зорькин.

Ну а Садовский, по своему обыкновению, задал более пессимистичный, но всё же актуальный вопрос:

– А что мы вообще высматриваем-то?

– Кто бы знал, – прошептал я и тут аж заморгал от неожиданности.

А произошло это, потому что я увидел крайне необычную картину. Кучки травы и грязи, что были в поле на той стороне дороги, где-то в полукилометре от неё, взяли да и проползли несколько метров.

Моментально сфокусировал там зрение и уже через секунду докладывал лейтенанту госбезопасности:

– Вижу не менее тридцати-сорока пехотинцев противника. Левее, на десять часов. Они ползут в междурядье, на картофельном поле.

Воронцов сразу стал осматривать то место в бинокль и уже через пару секунд произнёс:

– Ага. Вижу.

Каких-либо команд командир не подал, поэтому я также продолжил рассматривать неприятеля.

Все ползущие и прячущиеся в поле солдаты врага были неплохо замаскированы. Кроме камуфляжной пятнистой одежды, каждый пехотинец для большей скрытности применял ветки кустарника и длинные стебли трав. Утренняя дымка и дождь способствовали незаметному продвижению, и, если бы не моё аномальное зрение, то вряд ли бы я смог заметить этот отряд с такого внушительного расстояния. Их и в бинокль-то разглядеть, очевидно, было очень сложно, что уж говорить про обычное зрение.

И подтверждением моего вывода послужили слова нашего командира, которые он произнёс спустя долгие полминуты.

– Хрен его знает, Забабашкин, где ты там под сорок штыков насчитал?! Я пятерых только увидел.

– А я вообще никого не вижу, – прищурился Садовский, вглядываясь в сторону дороги.

Я спорить не стал, хотя мог бы, показывая направление каждого «холмика» и «куста», даже указать, кто где расположился и как куда ползёт. Не было на то времени. Сейчас надо было решить, что с этим открытием делать. Как нам сообщить о ползущем наступлении в штаб дивизии?

Воронцов словно бы прочитал мои мысли.

– Эх, жаль, что мы сюда связь не провели. Судя по всему, наши их не видят. Туман, словно специально, у наших окопов более плотно стелется. И дождь этот проклятый ещё мешает. Так и проспят вражин, пока они перед носом не появятся.

– Тоже думаю, что не видят, – согласился с ним я и, наконец, задал самый важный на текущий момент вопрос: – И что мы в данной непростой ситуации будем делать?

Воронцов потёр руками лицо и, вновь прильнув к биноклю, задумчиво произнёс:

– Пока не знаю… Ты заметил, что они почти не перебегают, а просто ползут. Они же так выдохнутся. Тяжело же ползти. Какое-то странное наступление.