В тот момент сказать подобную «банальность» было чрезвычайно важно, поскольку ход научного мышления у многих ученых уже находился под воздействием марксизма, стремящегося обратить внимание совсем на другое – на эксплуатацию человека человеком. Марксистский взгляд на историю – это изучение вопроса о том, как человечество может перейти от эксплуататорских экономических систем (способов производства) к коммунистическому обществу, при котором эксплуатации не будет^{46}. Капиталист в марксистской системе – это не тот, кто своим трудом и интеллектом создает производство, а лишь тот, кто отбирает у трудящихся прибавочную стоимость. Оппенгеймер же, в отличие от марксистов, разделил людей на группы совершенно иным способом. У него с одной стороны находятся те, кто трудится (в том числе создает рабочие места и организует производственный процесс), а с другой – те, кто занимается бандитизмом, то есть разными способами отнимает заработанное и у создателей бизнеса, и у менеджеров, и у работников. К числу этих бандитов относятся и столь любимые марксистами пролетарии, если они по завету Маркса «экспроприируют экспроприаторов»^{47} или (что, по сути дела, то же самое) согласно совету Шарикова – героя булгаковской повести «Собачье сердце» – делят не принадлежащее им имущество.

Конечно, мир не является черно-белым и люди не рождаются тружениками или бандитами. В истории часто так бывало, что человек отдается работе или разбою в зависимости от обстоятельств. Сегодня нам кажется, что труженика от бандита отделяют жесткие моральные нормы и переход из одного состояния в другое возможен лишь для людей, этих норм не имеющих, однако столетиями жизнь человечества складывалась иначе. Бандитом запросто становился крестьянин в годы неурожая или из-за того, что он сам стал жертвой насилия. Бандитом становился вооруженный пастух, охранявший стада и понимавший вдруг, что, напав на соседа, можно неплохо подзаработать. Бандитом становился наемный солдат, которого перестало нанимать замирившееся государство^{48}. Бандитом становился купец при плохой конъюнктуре рынка, а бандит становился купцом, если много награбил и нуждался в сбыте товара. Таким образом, подход Оппенгеймера надо понимать не как деление мира на плохих и хороших людей, а как деление на конструктивные и деструктивные методы добычи средств к существованию. Причем обстоятельства, способствующие преобладанию тех или иных методов, могут складываться объективно и надолго определять исторический путь общества.

«Вся мировая история от первобытных времен до наших дней представляет собой не что иное, как непрерывную борьбу между "экономическими" и "политическими" методами, которая будет продолжаться до тех пор, пока мы не достигнем такого уровня развития, при котором станет возможным появление "свободного гражданства свободных людей"»^{49}. Экономические методы в соответствии с этой теорией представляют собой методы созидания, политические – методы перераспределения, с помощью которых созданное отнимается у того, кому оно принадлежит. Подчеркнем, что, по Оппенгеймеру, это относится ко всей мировой истории, а не только ко временам реализации идей марксизма в СССР, которые наступили, кстати, уже после написания книги «Государство». Не случайно в современной науке самые влиятельные труды посвящены проблеме преодоления насилия^{50}, а не борьбе с эксплуатацией в духе старого марксизма.

Если мы взглянем на историю человечества именно глазами Оппенгеймера, а не Маркса с Энгельсом, то будем размышлять не о проблеме построения светлого будущего без эксплуатации (которое вряд ли вообще возможно), а о том, почему в реальной жизни одни страны стали богатыми, а другие остались сравнительно бедными. Иными словами, выясняя, как человечество боролось с бандитами в широком смысле этого слова, мы будем подходить к ответу на самый актуальный для сегодняшней России вопрос: почему наша страна отстала от тех стран, где созданы лучшие условия для жизни. И важнейшее понятие, судьба которого нас в этой связи будет интересовать, – это собственность.

Рассуждения об эксплуатации, на которых строится марксизм, чрезвычайно расплывчаты. Капиталист получает ярлык эксплуататора, хотя без его капитала невозможно никакое производство. Но стоит нам признать, что капитал наряду с трудом создает продукт, и отношения эксплуатации станет правильнее называть отношениями сотрудничества или кооперации между двумя факторами производства. В отличие от эксплуатации собственность – это понятие очень конкретное. Если человек является собственником имущества, у него имеется стимул к работе, к созиданию. Если же имущество у него могут легко отобрать, стимулы к созиданию исчезают. Частная собственность представляет собой необходимое (хотя и не достаточное) условие для процветания^{51}. Этот вывод справедлив не только для современной ситуации, когда различные «шариковы» стремятся взять и поделить имущество других людей, но и для всей человеческой истории, в ходе которой защищенность собственности была стимулом для развития, а незащищенность порождала застой.

Таким образом, для того чтобы понять, как начиналась у европейцев (и у населения русских земель в том числе) модернизация^[3], нам следует уйти в довольно давние времена. В те времена, когда не существовало никаких условий для нормального экономического развития. В истории столь давнюю эпоху принято называть Темными веками, поскольку мы очень мало про них знаем. Применительно к интересующему нас вопросу «тьма» выражалась в многочисленных набегах «варваров» на европейские земли, пытавшиеся худо-бедно перейти от существования в условиях нестабильности к мирной созидательной жизни. Очагами такой созидательной жизни являлись города, сохранившиеся после гибели Западной Римской империи или понемногу возникавшие в местах интенсивной торговли, а также там, где их по какой-то причине стремились основать правители. Но набег был несовместим с развитием городской культуры, с формированием ремесла, с накоплением капитала и с торговлей, связывающей между собой отдельные центры цивилизации, окруженные густыми лесами, дикими землями и суровыми морями. Набег представлял собой явление значительно более деструктивное, чем «стандартная» межгосударственная война, характерная для Средних веков и Нового времени. Джеймс Скотт описал набег как наиболее развитую форму охоты и собирательства, когда в объекте нападения максимально сконцентрированы привлекательные ресурсы^{52}. «Охотник» внезапно появлялся, хватал как можно больше разнообразной добычи и исчезал, не стремясь владеть и управлять ограбленным городом.

Столкновение между собой различных государств может повлечь катастрофические разрушения, массовую гибель людей, приостановку развития экономики и множество иных печальных последствий. Однако целью такой войны не являются ни безудержный грабеж, ни всеобщее разрушение. Победитель стремится захватить чужие земли, ограничить политическую власть соседа, поставить его в зависимость от себя, получить контрибуцию и т. д. и т. п. Поэтому он заинтересован в разумном ограничении насилия со стороны своих воинов, а следовательно, убийства, разорения и разрушения во время войны между государствами имеют определенный предел.

Напротив, разрушения, приносимые набегами, предела не имеют. Разрушитель стремится захватить побольше денег, рабов и ценных вещей, а в дальнейшем перебраться на новое, еще не разоренное набегами место. Для предотвращения разрушений государства, страдающие от набегов, могут прибегнуть к выплате дани, что часто становится неподъемной ношей для их развивающихся экономик. Однако даже дань не способна гарантировать сохранности городов и обретения возможностей для развития торговли. Время от времени очередные набеги вновь приводят к катастрофическим разрушениям. Никакого развития не происходит. Жизнь стоит на месте. Максимум, чего удается добиться, – это сохранить от грабежей и погромов какой-то минимум имущества.

На протяжении ряда веков Европа страдала от разрушительных набегов. Со временем народы, их совершавшие, оседали на захваченных землях, проникались идеями цивилизации, переходили к иному образу жизни, меняли седла на замки и дворцы, а непрерывную скачку или плавание по морям – на прелести спокойного существования. Но тут появлялись новые агрессоры, цивилизующиеся земли захлестывала очередная волна набегов, и все начиналось сначала. Не будем сейчас подробно вдаваться в эту трагическую историю^[4]. Остановимся на ее завершающей части («второй волне»), поскольку в науке доминирует представление о том, что именно она «принесла больше ущерба и имела более катастрофические последствия»^{53}.

В кольце врагов

В период, предшествовавший началу второго тысячелетия (примерно с VIII до X в.), различные регионы Европы страдали от набегов, осуществлявшихся по трем направлениям. С севера, со Скандинавии, надвигались норманны (викинги). С юга, из Африки, европейцам угрожали арабы (сарацины). С Востока, из диких степей, слабую, неустойчивую цивилизацию атаковали венгры (мадьяры).

Мощная (казалось бы) Каролингская империя оказалась совершенно не способна сопротивляться набегам. «У нее не было ни постоянной армии, ни флота, ни прочных фортификаций, ни финансов, достойных этого названия, ни даже, вероятно, подлинной поддержки со стороны народа»^{54}. Поэтому набег часто оборачивался не сражениями, а бегством, гибелью или пленом.

«Завидев корабли под полосатыми или красными парусами с головами драконов и зверей на высоко вздымавшихся форштевнях, жители приморских районов Англии и Ирландии, Франции и Германии бросали дома и поля и спешили укрыться в лесах вместе со своим домашним скарбом и скотом, – так ярко описывал многочисленные нападения викингов известный российский историк Арон Гуревич. – Замешкавшиеся погибали под ударами боевых топоров пришельцев или становились их пленниками. Вместе с награбленным имуществом их грузили на корабли и увозили на север. Все, что пираты не могли захватить с собой, уничтожалось: скот убивали, дома сжигали»^{55}. Поджог и полное уничтожение разграбляемого населенного пункта вызывались, как правило, чисто военной необходимостью. Иногда огонь помогал осаде города, но в основном использовался при отступлении ради того, чтобы отвлечь противника, заставить его спасать остатки своего имущества, а не преследовать уходящих с добычей грабителей^{56}.

Суровый климат северных стран, где издавна жили норманны, вынуждал их искать альтернативные сельскому хозяйству способы прокормления. Разбой и пиратство, иногда сочетавшиеся с торговлей, а впоследствии эмиграция в страны, где «с каждого стебля капает масло», стали естественным механизмом выживания^{57}.

Причем образ жизни викингов, их умение строить корабли и опыт постоянного плавания по морям сильно способствовали успешным набегам. Передвигались норманны быстро, могли высадиться в неожиданной точке суши, подняться вверх по реке, а потому никакие войска не способны были предотвратить «десантную операцию»^{58}.

Горячие северные парни с колоритными именами, такими как Харальд Боевой Зуб, Бьерн Железный Бок, Рагнар Кожаные Штаны, Эйрик Кровавая Секира, Сигурд Свинья, Эйнар Брюхотряс, Свейн Вилобородый, Харальд Серая Шкура, Магнус Голоногий, Сигтрюгг Шелковая Борода и т. п.^{59}, прошлись огнем и мечом по значительной части Европы. Среди норманнов даже «почтенные люди», не промышлявшие постоянно разбоем, временами (по мере надобности или желания) отправлялись в грабительские набеги на двух-трех судах. Порой не к дальним врагам, а к соседям и даже к соплеменникам^{60}.