В начале XIV века к полемике присоединился англичанин Уильям Оккам, известный нам благодаря введенному им методологическому принципу минимализма при продуцировании гипотез (так называемая «бритва Оккама»). Тщательно анализируя популярный в то время среди теологов вопрос «Мог ли Бог создать лучший мир, чем этот?», Оккам нашёл три варианта решения: мир мог быть создан на другой, более совершенной основе; мир мог быть создан из того же материала, что и наш, но отличающимся по природе («отличным в числе»); мир мог быть создан совершенным по счастливой случайности. Из первых двух решений, согласно Оккаму, прямо следовало утверждение, что миров, создаваемых Богом, должно быть много. При этом Оккам не покушался на идею небесных сфер и геоцентризм Аристотеля и Птолемея, но подчеркивал, что такие же сферы с центральными землями внутри теоретически могут находиться вне известных нам сфер.

Со схожих позиций подверг ревизии аристотелевскую космологию французский католический натурфилософ Жан Буридан, вошедший в историю благодаря «буриданову ослу», к которому он имел лишь то отношение, что некогда писал о свободе выбора и был вместе с гипотетическим ослом упомянут в актуальном анекдоте. В комментариях к трудам Аристотеля, сформулированным в лекционном курсе, который Буридан читал в Сорбонне с 1328 по 1358 год, он указывал, что аристотелевское доказательство невозможности множественности миров не может считаться полноценным, поскольку в его основе лежит вера в определённый выбор, сделанный Господом, а это не имеет отношения к логике: Бог мог создать один мир, но с тем же успехом мог создать и бесконечное количество миров. Буридан также указывал, что Аристотель в своих рассуждениях исходит из принципа изотропии (то есть одинаковости) действия физических законов для всей Вселенной, однако всемогущество Господа таково, что Он способен задать любые законы для других мест вне Земли.

Критиковал аристотелевскую космологию и французский астроном Николай Орезмский (Орем), утверждавший в трактате «Книга о небе и мире» (Le livre du ciel et du monde, 1377), что куда логичнее выглядит предположение о связи наблюдаемого движения неба с вращением Земли, чем с вращением самого неба. Он также высказывался в том духе, что Бог, конечно, мог бы сотворить множество миров, но ограничился только одним. Поэтому Орема трудно назвать заметным реформатором воззрений Средневековья, зато его комментарии к Аристотелю оказали влияние на работы более поздних философов.

Не нужно думать, будто бы все прогрессивные теологи XIV века опровергали концепцию уникальности и ограниченности нашего мира. Наоборот, даже критикуя Аристотеля, они часто, как Николай Орезмский, приходили к согласию с античным философом. Среди них были, например, такие почитаемые сегодня мыслители, как Иоанн Жандунский и Альберт Саксонский: они вполне убедительно доказывали, что другие миры могли бы существовать только в том случае, если бы постоянно действовала некая сила, компенсирующая нарушение естественного равновесия, а если действия подобной силы не наблюдается, то нет и других миров. Такие рассуждения кажутся нам странными, но попробуйте представить себе мир с теми же самыми законами природы, включая прежде всего гравитационное взаимодействие, но с центром в одной конкретной точке, и вы сразу увидите, что консерваторы мыслили вполне здраво, а вот их оппонентам, которые не желали оставаться в рамках геоцентрической парадигмы, приходилось идти на различные схоластические ухищрения.

К примеру, в 1410 году теолог Хасдай Крескас, раввин Сарагосы, в своём главном труде «Свет Господень» (Or Hashem, Or Adonai) попытался опровергнуть аристотелевское учение с помощью отсылок к Талмуду, в котором искал и находил среди прочего подтверждение идей бесконечности Вселенной и множественности миров. Талмудическая цитата «Он [Бог] будет создавать миры и разрушать их» давала Крескасу основание утверждать, что известная нам Вселенная – лишь одна в ряду многих. Цитата «Мир будет существовать шесть тысяч лет и в течение тысячи лет будет разрушен» указывала на перспективу появления другой вселенной, более совершенной, причём в той же степени, как животное царство совершеннее растительного. Цитата «Бог проходит через восемнадцать тысяч миров» подводила к выводу, что либо сама Вселенная содержит как минимум тысячи обитаемых земель, которые управляются Господом, либо Он создаёт их одну за другой. Крескас полагал, что Бог занимается творением по своей благости, посему чем больше миров, тем больше проявляется божественная благость.

Ещё одним автором, подвергшим сомнению концепцию ограниченности Вселенной, стал кардинал Николай Кузанский (Кребс), обосновавший свою точку зрения в трактате «Об учёном незнании» (De docta ignorantia, 1440). Как и Крескас, он не желал согласиться с тем, что Бог предстает недостаточно всемогущим или находящимся за пределами бытия, поэтому описывал Вселенную априори бесконечной, а самого Господа отождествил с природой и, разумеется, высказал предположение, что, помимо людей, в необозримом космосе должны быть иные разумные существа. В этом месте учение Николая Кузанского противоречиво. С одной стороны, он называет человека высшим созданием, «немного уступающим ангелам», с другой – утверждает, что обитатели небесных тел могут быть ещё более совершенными: «…в области Солнца более солнечные, ясные и просвещённые разумные обитатели, ещё более духовные, чем на Луне, жители которой более лунатичны, как на Земле – более материальны и грубы… Мы полагаем так, исходя из огненного влияния Солнца, водянистого и вместе воздушного Луны и материальной тяжести Земли». Фактически кардинал воспроизвёл другими словами идею планетарного детерминизма, высказанную впервые Плутархом, то есть увязывал формы иной жизни с природными условиями, в которых она зародилась.

Однако Кузанский пошёл дальше: он писал о возможной обитаемости миров у звёзд! «В отношении других звёздных областей мы равным образом подозреваем, что ни одна из них не лишена обитателей и у единой Вселенной, по-видимому, столько отдельных мировых частей, сколько звёзд, которым нет числа». Заявление потрясающее с учётом эпохи, когда оно было сделано.

Соображения Кузанского вызвали резкую критику со стороны консервативных католиков, поэтому ему пришлось защищаться: в трактате «Апология учёного незнания» (Apologia doctae ignorantiae, 1449) он доказывал согласованность своих основных идей с положениями церковных авторитетов. Впрочем, его уловки вряд ли спасли бы от обвинений в ереси, если бы не покровительство римских пап, которым он помогал в политической борьбе.

В работах Николая Кузанского геоцентрическая система не отвергается, что можно отнести к ещё одному внутреннему противоречию его взглядов. Однако пересмотр традиционной космологической модели был не за горами: в 1506 году шотландец Джон Мейджор (Мэйер) в трактате «Суждение о бесконечности» (Propositum de inf nito) обратился к наследию атомиста Демокрита, показав, что мнение Аристотеля стояло в ряду других философских концепций, поэтому вопрос о множественности миров остаётся дискуссионным, а доводы противоположных сторон по своей убедительности примерно одинаковы.

Великий учёный и художник Леонардо да Винчи тоже обдумывал гелиоцентризм и множественность миров, о чём стало известно из его записных книжек рубежа XV и XVI веков. В частности, он пытался понять, почему Луна не падает на Землю, и делал умозаключение, что она обладает теми же элементами, что и Земля (водой, воздухом, огнём), и способна так же притягивать тела в своей области пространства, будучи местным центральным миром. Кроме того, Леонардо упоминал о своих планах доказать, что Земля благодаря морям и океанам, отражающим свет, выглядит в других мирах как яркая звезда, но, к сожалению, само доказательство не сохранилось, или мыслитель, увлечённый другими делами, забыл об обещании, которое дал самому себе. Леонардо не посвятил идее множественности миров отдельный труд, но из тех фрагментов, которые нам доступны, становится ясно, что он был готов к радикальному пересмотру христианской космологии.

Следующий шаг сделал итальянский врач Пьер-Анджело Мандзолли, опубликовавший в 1534 году под псевдонимом Марчелло Палиндженио Стеллато (или просто Палингений) поэму «Зодиак жизни» (Zodiacus vitae), написанную на латыни и состоящую из двенадцати книг по числу зодиакальных созвездий. В поэме были изящно объединены злободневная сатира, языческая мифология, неоплатонизм, герметизм, мистика, но главный интерес для нас, конечно, представляют взгляды автора на вопрос множественности миров. Мандзолли-Палингений полагал, что существует эталонный мир-архетип («превосходящий наш чувственный мир»), по которому «конструируются» остальные миры, причём Вселенная, внутри которой находятся эти миры, бесконечна и вечна (Бог создал её «безначально от века»). Свою точку зрения автор обосновывал через теологический принцип полноты Творения, но, в отличие от сторонников аристотелевской космологии, опирался на идею безграничности творческого потенциала Бога, которая набирала всё большую популярность среди интеллектуалов: «Если природа кончается Эфиром, то почему Бог не создал ничего сверх того? Неужели Ему не хватило Умения и Мощи? Ни одно, ни другое не приемлемо, так как Божественная Премудрость ничуть не ограничена и её Мощь – бесконечна… Мы должны заключить, что Творение Всемогущего – бесконечно, без чего Его могущество, и Его умение, и знание были бы напрасными». На основании этого умозаключения Мандзолли-Палингений отбрасывал гомоцентрические небесные сферы, придуманные Аристотелем, и утверждал, что внешний космос является беспредельным «духовно-световым» пространством.

Что касается идеи обитаемости миров, то тут автор «Зодиака жизни» сходился по взглядам с Николаем Кузанским с тем лишь отличием, что Мандзолли-Палингений считал населённым ограниченный объём пространства. И всё равно его мнение выглядит необычайно свежим для того времени: в 7-й книге поэмы под названием «Весы» (Libra) итальянский мыслитель вдохновенно сообщал: «И что же – надо думать, что лишь Земля и Море обитаемы? А Небо и всё, что зависит он него – нет? Но что Земля и Море в сравнении с беспредельным и вызывающим восхищение Пространством Мира? И если вы его рассмотрите со вниманием, то обнаружите, что Земная Орбита, на которой мы живем всего лишь точка. И самая наименьшая из Звёзд не крупнее ли её, если нам поверить в расчёты астрономов? И неужели столь малое и пустое место будет населено Рыбами, Людьми, Животными, Птицами, Дикими Зверьми и тому подобным, в то время как остальная Вселенная будет ненаселённой?»

В духе современной ему традиции Мандзолли-Палингений не просто населял многочисленные миры («места») гипотетическими разумными существами, но и проводил мысль о соответствии качества места достоинству его обитателей. В книге 11-й под названием «Водолей» (Aquarius) он писал: «Нужно думать, что самые превосходные Колонии населяют эти очаровательные Места и что их Блаженство пропорционально совершенству Мест, которые они населяют, и надо признать со всей откровенностью, что Земля – это последняя из Обителей и она ещё слишком хороша для Людей и Зверей. Но Воздух, расположенный выше облаков – вот блаженное и возвышенное Небо».

Церковь не простила вольнодумство и насмешки Палингения над религиозными догматами. Ещё при его жизни поэма изымалась из хождения, а в 1559 году папа Павел IV включил её в Индекс запрещённых книг. Самого Пьера-Анджело Мандзолли объявили еретиком, его тело извлекли из могилы и публично предали огню.

Впрочем, подобные меры уже не могли затормозить прогресс научной мысли. Вскоре к общетеоретическим соображениям добавились и практические. В 1543 году был издан труд польского астронома Николая Коперника «О вращении небесных сфер» (De revolutionibus orbium coelestium), в котором на основе наблюдений возвратного движения планет доказывалось, что в центре Вселенной находится не Земля, а Солнце. Правда, Коперник не рискнул покуситься на концепцию ограниченности мира – за него это сделал Джордано Бруно.

Рис. 4. Суд над Джордано Бруно. Барельеф на постаменте памятника Джордано Бруно работы Этторе Феррари на Площади Цветов (Кампо деи Фиори) в Риме, 1889 год.