Семеню к зданию, цепляя краем глаза его модный мотоциклетный костюм: штаны, куртка, перчатки и тяжёлые на вид ботинки. Выпендрёжник, что с него взять! И не лень переодеваться каждое утро?! Ведь в подобной одежде по гимназии расхаживать нельзя. Даже такому наглому и наплевавшему на правила павлину, как он. Игнорировать форму не позволено никому.

Захожу в холл. У гардеробной, низко склонившись к самому полу, ползает Харитонова.

– Саш, ты чего? – интересуюсь, наблюдая за тем, как она что-то ищет с маниакальным выражением лица.

– Серёжку где-то потеряла, Алён! – сокрушается рыжая.

– А чего ты без очков? – удивляюсь я. – Ты ж без них дальше собственного носа ничего не видишь!

Она отвечает не сразу. Встаёт и отряхивает коленки от несуществующей пыли.

– Ну после шутки Бондаренко про пуленепробиваемое стекло у меня как-то отпало желание их носить, – отзывается нехотя.

– Тебе же всегда было плевать на то, что говорят другие…

– Я на линзы хочу перейти. Алёша прав, очки ужасные. – Харитонова вдруг заливается краской.

Алёша… Что-то тут нечисто, но с вопросами я не лезу.

– Хочешь сказать, это не так? – поднимая с пола портфель, спрашивает она.

– Ну, если честно… то да. Они странноватые, – сконфуженно пожимаю плечами. Врать я не люблю, да и не умею.

Мы несём куртки гардеробщице. Занимаем очередь за шепчущимися десятиклассницами и ждём.

– Саш, – робко зову её я. – Ты решила ту задачу по геометрии? Со звёздочкой которая.

– Не-а, – чешет лоб рыжеволосая. – Не смогла. Намудрили там в условиях выше крыши, мозг сломаешь…

Пока она возмущается и проклинает на чём свет стоит того, кто составлял эту задачку, в холле появляется хохочущая Грановская с подругами. Они громко переговариваются и складывают на Сивову свои курки. Она несёт их в сторону гардероба, в то время как эти курицы остаются покрасоваться у зеркала.

– Дай пройти, коротышка, – басит Марина, толкая Харитонову плечом.

– Халк недоделанный, – зло шипит Сашка.

– Чё ты там провякала, Конопля? – поворачивается Сивова, которая весит в два раза больше Сашки и занимается толканием ядра.

– Говорю, сила есть – ума не надо, – совсем не тушуется Сашка, упирая руки в бока.

– Я не тупая! – ревёт та в ответ, делая шаг в нашу сторону.

– Но отсутствие культуры налицо! – заявляет Харитонова.

Сивову окликает гардеробщица. Интересуется, собирается ли та сдавать вещи. Получив номерки, Марина снова подходит к Сашке, давая понять, что разговор не окончен.

– Ты чё, смелая чересчур, Конопля? – грозно нависает над ней.

– Марина, успокойся, – вмешиваюсь я.

– Тебе слова не давали, убогая! – переключается на меня, окинув презрительным взглядом.

Как же мне осточертели эти их обращения! Убогая. Нищебродка. Мышь. Моль.

– Уж лучше быть убогой, чем чьим-то прихвостнем, – задираю подбородок.

– Эт чё ваще за намёки? – наезжает она, толкая меня.

– Тебе надо искоренить из своей речи слово-паразит «чё», – совсем не к месту информирует Сивову Саша.

– Это не намёки, а прямой текст, – отзываюсь сквозь зубы я.

– Марин, ну что ты там зависла? – недовольно кричит Грановская, но в ту же секунду отвлекается, заприметив на входе своего парня.

Сивова сверлит меня тяжёлым взглядом.

– Иди, заждались тебя. Некому исполнять поручения! – несёт меня отчаянно.

Поворачиваюсь к гардеробщице и отдаю свою куртку. Только забираю номерок, как чувствую острую боль. Это Маринка вцепилась мне в волосы.

– Я тебе ща шею сверну! – шипит она, дёргая к себе сильнее. – Извинилась, быстро!

– Отпусти, дура, – пытаюсь отбиться от неё я. В глазах аж слёзы встали, такой резкой оказалась боль.

– Алёёён, Мариииин, кто-нибудь, помогите! – полицейской сиреной верещит паникующая Харитонова. На язык она остра и сильна, а вот в том, что касается физической расправы, – вряд ли.

– Ну-ка, хватит! – возмущается престарелая гардеробщица.

– Мышь поганая! – начинает душить меня Сивова, зажав своими ручищами. – Я те язык ща вырву!

Кашляю. Тоже успеваю схватить за выбеленные волосы, действуя её же методами. Марина вопит, но отпускать меня явно не собирается.

– Эээ, Сивова, ты совсем ополоумела? – слышу знакомый голос справа. – Отпусти её.

Замерла. В Даню Марина Сивова влюблена давно. Может, именно поэтому она почти сразу же исполняет его просьбу.

– Пусть ток вякнет чё-нить ещё, Дань! – угрожает, поправляя причёску.

– Уймись, Марин.

Я в этот момент пытаюсь отдышаться. Толпа вокруг нас собралась приличная. Глазеют, улыбаются. Бесплатное шоу пришли посмотреть.

– Ты как? – пищит рядом Харитонова, обеспокоенно заглядывая мне в лицо округлившимися глазами.

– Нормально я, – отмахиваюсь.

Князев осматривает меня и убирает с лица волосы, которым удалось каким-то образом уцелеть и остаться на моей голове.

– Пойдёмте, до кабинета вас провожу, – толкает нас в сторону лестницы он. – Чего сцепились-то?

– Неважно, – отвечаю мрачно. Говорить о продолжающейся травле мне не хочется.

Прощаемся с Даней до большой перемены и заходим с Харитоновой в класс. В кабинете литературы творится что-то неимоверное. Под потолком гелиевые чёрно-белые шары, перемешанные с розовыми, в руках у девочек огромный глянцевый альбом с фотографиями, а на учительском столе торт, на котором сидит съедобная хищная птица – беркут.

– Чего только не выдумают, – комментирует Саша, читая надписи на шариках.

Среди них явно те, которые от парней:

«Капец ты старик».

«С Днюхой тебя, говнюк».

«Я здесь только из-за торта».

«Все индейцы как индейцы, а ты вождь».

«Ни стыда, ни совести – ничего лишнего».

Похабные пожелания, вроде «Чтобы всегда на двенадцать» и стишки с матами я даже читать не стала.

Были там и ванильные розовые шары. Явно от женской половины.

«Стильному».

«Великолепному».

«Сильному».

«Лучшему».

От некоторых фразочек прям лицо перекосило.

«Ты – космос».

«Ходячий секс».

«Все трусики твои».

Н-да уж…

– Чего встала там, Лисицына, исчезни! – недовольно машет мне рукой Абрамов. – Твой звёздный час состоится попозже!

Не успеваю предположить, что он имеет в виду. Когда раздаётся звонок, в класс неспешно входит именинник. В белоснежной рубашке, красиво контрастирующей с его загаром и с повисшей на плече подружкой.

– Сюрприз! – орут пресмыкающиеся, взрывая хлопушки. Грановская при этом снова зацеловывает своего ненаглядного.

– С днюхой, Рома!

Ах да, ну точно. Одиннадцатое октября. Как я могла забыть, что в этот день на свет появился один мерзкий гоблин, чьё призвание – отравлять моё существование? В эту минуту его поздравляют друзья и одноклассники. Ну надо же, как они дружны…

– Чуешь? – кончик носа Харитоновой подёргивается.

– Что?

– Так пахнет лицемерие, – ухмыляется она.

– Где жаба? – спрашивает Грановская, имея в виду учительницу литературы.

– Мы её временно закрыли в подсобке, – гогочет Пилюгин, кивая на дверь. – Да ща откроем.

Какой кошмар!

Возмущённая Ирина Михайловна, оказавшись на свободе, пытается угомонить класс, но ничего толком не выходит. Они издеваются над ней, как могут. Апогеем становится предложение прочитать вслух похабные стишки, написанные на шариках, и как литератору их оценить.

Круто развернувшись на каблуках, Ирина Михайловна уходит. Видимо, для того, чтобы пригласить классного руководителя или завуча. Тем временем Беркутов сгребает все ленты от шаров и открывает окно. Ловко взбирается на подоконник, спрыгивает, оказывается на улице и тянет воздушные украшения за собой. Ребята смеются и вылезают следом за ним во двор.

– Идиоты. – Мы наблюдаем, как Беркутов под всеобщий ор и свист запускает в небо шары.

– Чихать он хотел на то, что урок идёт.

– Зато им весело, – жмёт плечом Витя Цыбин. Ещё один мой собрат «нищеброд», не вписавшийся в золотую компанию.

Весь день одноклассники обсуждают грядущий праздник, который состоится вечером у Беркута дома. Они галдят в предвкушении, обсуждая предстоящую вечеринку, а ещё рассуждают на тему, что подарить человеку, «у которого есть всё». Мне бы их проблемы.

По закону подлости на геометрии Элеонора вызывает меня к доске и, конечно же, мне достаётся та самая задача с чёртовой звёздочкой. Решить её не представляется возможным. Я долго ломаю голову и получаю двойку. Испепеляя спину Беркутова, вынужденно смотрю на доску, где шаг за шагом из-под его лёгкой руки появляется решение, которое вот уже второй день не даёт мне покоя.

Замечательно. Сегодня ему даже рот не пришлось открывать, чтобы меня унизить. Пифагор фигов. Настроение падает до нулевой отметки, когда после урока нас с ним оставляют в классе. Ясно почему… мы до сих пор игнорируем наказ директора.

* * *

Ненавижу понедельники. Уроки тянутся медленно, а после смены на работе хочется лечь пластом. Такое ощущение, что после выходных все и сразу вспомнили о своих четвероногих друзьях. Не присесть ни на минуту…

Забираю Ульяну из садика поздно. Дома мы оказываемся в девять, но матери дома нет. Загуляла опять, видимо. Одно радует: тихо, а значит, будет возможность поспать. Я уже собираюсь взяться за жарку картошки, но внезапно пищит трель моего допотопного телефона.

– Алло, – после некоторых раздумий принимаю вызов от неизвестного мне абонента.

– Ааалён, добрый вечер.

– Витя? Цыбин? – удивляюсь я.

– Тыыы… прости, что я так поздно. Можешь мне… мне помочь? – как-то нервно спрашивает он.

Смотрю на часы. Десять почти.

– Да, конечно, – соглашаюсь, всё ещё удивлённая его звонком.

– Дай мне свои конспекты по обществознанию. Я болел, а завтра контрольная, оказывается.

Цыбин. Просит конспекты. Он же никому, кроме себя и энциклопедии, не доверяет.

– Прямо сейчас? – вскидываю бровь.

Шелестение в трубке.

– Ну дааа…

– Ладно.

– Я в подъезде, – обескураживает окончательно. – Спустишься?

– Откуда ты знаешь, где я живу? – хмурю лоб, выглядывая в окно.

– У Циркуля адрес взял…

– Ну хорошо, подожди минуту.

Мою руки. Достаю из портфеля тетрадь по обществознанию. Улыбаюсь, глядя на сопящую во сне Ульянку. Спит уже маленький котёнок. Целую розовую щёчку. Свет не трогаю. Она как я. Боится темноты до коликов под рёбрами. Закрываю на ключ входную дверь и спускаюсь по лестнице вниз.

Тихо, и Цыбина не видно. Может, на улицу вышел… Достаю телефон и нажимаю на вызов. Кто-то резко хватает меня сзади, зажимая рот. Я начинаю мычать и в панике мотылять ногами. Носа касается платок, и, к моему ужасу, я проваливаюсь в пустоту. Чёрную и непроглядную.

9. Алёна

Голоса. Они становятся чётче, но всё равно разобрать, о чём говорят эти люди, пока не представляется возможным. Голова кружится, перед глазами непроглядная тьма. Я пытаюсь сообразить, где нахожусь, но мысли ускользают, не позволяя зацепиться хотя бы за одну из них.

Музыка. А ещё чей-то смех. Кто-то горланит, подпевая. Я пытаюсь пошевелить ногой или рукой. Получается, но как-то заторможенно. Улавливаю какое-то движение сверху. Песня звучит тише, будто убавили громкость.

– Абрамыч, она, по ходу, это, оклемалась, – слышу я совсем рядом.

– Ну и чё, амёба амёбой будет ещё минимум час.

И тут я сквозь пелену дурмана вспоминаю. Звонок. Тетрадь. Подъезд.

Удушливая волна паники накрывает меня моментально. Пытаюсь дёрнуться, но ничего толком не выходит. Тело будто желе, не слушается совершенно.

– Менты, твою мать…

– Они смотреть боятся на мои номера, не то что останавливать, – насмешливо произносит очень знакомый голос.

– А если махнёт… Как объяснять это?

«Это». Очевидно, речь идёт обо мне.

– Не махнёт. Ты чё очкуешь так? Релакс, Лёша, релакс.

– МКАД. Ты – бухой за рулём. Тёлка с мешком на голове, ага, релакс.

– Ой, не ссы, а?

– Гля, реал. Отвернулся сразу, – басом хохочет тот, кто находится совсем рядом.

– Я же сказал, – хмыкает тот, второй, самодовольно.