Отворачиваюсь, сжимаю челюсти. Переключаю внимание на интерактивную доску. Ощущаю неприятное жжение в глазах и стараюсь вспомнить теорему Виетта. Ненавистная алгебра, которая для меня выглядит китайскими иероглифами, должна помочь мне отвлечься. Но не выходит… Никакой от неё пользы!

– Сколько надо, Лисицына? Я подкину ещё…

Пытаюсь взять себя в руки и успокоиться. Плакать при нём нельзя. Я никогда себе этого не позволяю, что бы ни происходило.

– Твоя мамашка с удовольствием взяла бы, – развязно произносит Абрамов во всеуслышание.

Я поворачиваю голову, вперившись в него яростным взглядом.

– И не только деньги, верно? – делает отвратительный жест языком.

– Бери давай, – ухмыляется гад, что стоит напротив. – Всё продаётся и покупается, а такие, как ты, тем более…

Чаша моего терпения переполняется. В мозгу замыкает. Под общий хохот присутствующих я вскакиваю со своего места и выдёргиваю «подарок» из рук Беркутова. Со всей дури начинаю лупить идиота бумажным творением извращённого флориста. По башке, лицу, широким плечам.

Цветные шелестящие купюры, в подлинности которых я нисколечко не сомневаюсь, разлетаются в стороны и осыпаются бумажным дождём на пол. Беркутов лениво закрывается одной рукой. Одноклассники заливаются звонким смехом, а кто-то даже снимает происходящее на телефон. Но мне уже плевать. Меня трясёт от нахлынувшего бешенства. Внутри клокочет гнев. Я готова разодрать ему лицо, хоть у меня толком ногтей и нет. Сейчас очень пригодились бы такие, как у Грановской: длинные, острые, сделанные мастером в салоне.

– Я тебе эти деньги сейчас в глотку засуну! – зло обещаю, тяжело дыша.

– Ээ, полегче, Лисицына, иначе будешь отрабатывать ущерб этой самой глоткой, – склоняясь к моему лицу, вкрадчиво произносит он так, чтобы его услышала только я.

– Мерзость какая! – морщу нос.

Бросаюсь на него и бью, что есть сил. Яблоко раздора (общипанный букет) падает мне в ноги. Все вокруг визжат, Ян громко свистит, а у меня в горле ком застревает. Кровь расплавленной яростью стучит по венам, обида жжёт лицо, и чёрная ненависть находит выход только через удары, которые я обрушиваю на Беркутова.

– Что. Здесь. Происхооодит? – в своей размеренной прибалтийской манере интересуется Элеонора Андреевна. – Лисицына! Лисицына! Немееедленно прекрати!

Но меня уже не остановить. Я остервенело луплю одноклассника. Он почти не защищается. Хохочет. Кандидату в мастера спорта по рукопашному бою мои тумаки что укус комара слону, но всё же…

– Вы с ума сошли? – в ужасе причитает Элеонора Андреевна, встав между нами.

Моя грудь тяжело вздымается, волосы растрепались. Я пытаюсь восстановить дыхание, а Беркутов, как обычно, наслаждается ситуацией. Пялится на меня сверху вниз, не моргая. Ликует, что в очередной раз сумел втоптать меня в грязь. Я гневно смотрю в ответ, не без удовольствия отмечая про себя, что оставила-таки пару царапин на его наглой морде.

– Лисицына, сию минуту убери ээээто!

Элеонора указывает пальцем на порванные купюры, и я отрицательно качаю головой. Ползать перед ним на коленях и собирать чёртовы бумажки я не стану ни за что на свете! Достаточно унижений на сегодня.

– Сейчас же убери, Лисицына!

– Беркутов пусть убирает! – хватаю свой рюкзак и пулей вылетаю в коридор, игнорируя возгласы возмущённого классного руководителя.

Урод моральный.

Бегу к лестнице, спускаюсь на первый этаж. Нижняя губа предательски дрожит. Закусываю её до боли и чувствую на языке солёный привкус. Даже и не заметила, когда по щекам побежали настырные слёзы – проявление моей слабости перед Ним.

Нарочно. Он это всё нарочно! Из-за того букета!

Толкаю дверь женского туалета. Сейчас во время урока здесь пусто, и я могу спокойно привести себя в порядок.

Ненавижу! Ненавижу его!

Бросаю рюкзак, купленный на честно заработанные деньги. Трясущимися руками умываю лицо холодной водой. Выпрямляюсь. Делаю глубокий вдох. Ещё один. И ещё. Тяну за край бумажного полотенца и поднимаю взгляд. Зеркальная поверхность демонстрирует мне заплаканную девчонку с покрасневшим лицом.

– Привет, одиннадцатый класс, – невесело выдаю своему отражению, и мой голос эхом отдаётся от стен, выложенных дорогим кафелем.

Качаю головой. Расплетаю причудливые косы, мало напоминающие ту красоту, которая была утром. Достаю расчёску и пытаюсь усмирить вьющиеся русые пряди. Безжалостно деру их гребнем. Швыряю его в сторону и сажусь на плитку прямо у раковины. Закрываю лицо руками и снова дышу.

В висках грохочет кровь, но с каждой секундой гнев и злость потихоньку отступают. На их место приходит горькая обида и отчаяние. Заставляя чувствовать себя отвратительно. В очередной раз униженной кучкой недоумков с опостылевшим Беркутовым во главе.

Так и сижу всё оставшееся время. Успокаиваюсь и за десять минут до конца первого урока отправляюсь в спортзал. Потому что по расписанию любимая физкультура. Переодеваюсь и сразу иду на стадион, не дожидаясь пока в раздевалке появятся учащиеся 11 «А» и 11 «Б». Сажусь прямо на зелёный газон и запрокидываю голову. Пальцы касаются мягкого травяного покрытия.

Фальшивое. Как и всё в этом месте…

Утреннее солнышко на миг выглядывает из-за облака и ласково припекает кожу. Но небо хмурится с каждой минутой всё сильнее. Тяжёлые свинцовые тучи стремительно сползаются, сталкиваясь друг с другом. Испортилась погода. Под стать моему упавшему в ноль настроению. И ведь весь день с самого начала наперекосяк!

Иногда я задаю себе риторический философский вопрос: что в этой жизни я сделала не так? Почему в ней одна сплошная чёрная полоса? И наступит ли когда-нибудь белая?

Звенит звонок, и на стадионе один за одним появляются громко переговаривающиеся учащиеся обоих классов. Бросают в мою сторону насмешливые взгляды и шепчутся. Делятся, наверное, впечатлениями от шоу.

Держись, Лисицына! Ты же боец? Боец! Ещё какой! Бывало гораздо хуже. Думай о хорошем! Девять месяцев школы – и ты свободна. Работа на полный день, отдельная квартира… Жаль, что нельзя всё это устроить прямо сейчас.

Поднимаюсь на ноги. Замечаю, что почти все сегодня в форме. А как иначе? Пётр Алексеевич никому спуску не даёт и в аномальные женские дни, проходящие дважды, а то и трижды в месяц не верит.

Рассматриваю одноклассников, разодетых в фирменные шмотки и обувь. Даже при наличии больших денег они умудряются выбирать полнейшую безвкусицу. Разве что на Веронике Грановской, пожалуй, действительно красивый костюм. А ещё на ней те самые беговые кроссовки, на которые я иногда позволяю себе засматриваться. И даже с замиранием сердца потрогать, стоя в магазине… Только я прихожу в восторг не от цвета и формы (уж Ника при выборе явно руководствовалась именно этими критериями), а наслаждаюсь совершенно иными деталями.

Вряд ли она обратила внимание на геометрию протектора, амортизацию, ширину колодки и пронацию. Сомневаюсь, что Ника знает хотя бы половину из этих слов. Зачем ей? С такой внешностью и деньгами это в жизни точно не пригодится.

Замечаю, что одноклассники как-то странно скучковались. Девчонки визжат, парни одобрительно кричат. Встаю и направляюсь туда, ведомая нехорошим предчувствием.

– Что там? – спрашиваю у Харитоновой, поправляющей на носу большие очки дичайшей расцветки. В них она похожа на черепаху Тортиллу, ей-богу!

– Сцепились. Рома и Даня.

Ох, нет, нет, нет. Опять.

Я локтями расталкиваю одноклассников и пробираюсь в эпицентр. Беркутов и Князев друг друга на дух не переносят: вечно во всём соперничают, без конца задираются в коридорах и регулярно устраивают мордобой. Это ожесточённое противостояние продолжается уже несколько лет.

– Дань, перестаньте! – кричу я, глядя на то, как эти двое сцепились.

Парни катаются по искусственной траве. Князев, всю сознательную жизнь занимающийся плаванием, заметно уступает Беркутову, для которого подобные стычки – очередной вызов и возможность показать свою силу.

– Дань! – дрогнувшим голосом повторяю я.

Беркут вообще себя не контролирует. Бьёт Князева так, что страшно становится. Хочу подойти ближе, но меня внезапно хватает Абрамов.

– Не мешай, Лисицына! Такое представление! – смеётся он, стискивая покрепче.

– Отпусти, Ян! – беспомощно дёргаюсь в его руках.

Озираюсь по сторонам. Как назло, нигде не вижу Пашки. Будто сквозь землю провалился!

– Разнимите их, пожалуйста, не стойте!

Но мне в ответ звучит лишь смех. Этим людям нравится то, что происходит.

– Отпусти! – пытаюсь освободиться, но Ян лишь сжимает меня сильнее.

– А ты ничего на ощупь, Лисицына! – хрипло шепчет мне в ухо, и я резко отшатываюсь, словно ошпарившись.

Где-то далеко слышится звук свистка Петра Алексеевича, но он тут же тонет в нескладном хоре подбадривающих голосов. Я в ужасе наблюдаю за тем, как из носа моего лучшего друга на белую футболку капает кровь. Со всей дури пинаю Абрамова локтем в живот, обретая долгожданную свободу. Подбегаю к дерущимся парням и делаю первое, что приходит в голову.

3. Алёна

Злая и взбесившаяся, с разгона запрыгиваю на спину ненавистного одноклассника.

– Отпусти его! – кричу Беркутову прямо в ухо, повиснув на нём как цирковая обезьяна. Ещё и шею его сжимаю внутренней стороной локтя.

Парня, не ожидавшего нападения сзади, немного ведёт в сторону, но ему чудом удаётся-таки удержать равновесие. В этот же момент страшно гремит гром, оповещая о грядущем дожде, запах которого уже витает в воздухе. Сверкает молния, на секунду освещая поле яркой вспышкой. Непогода сегодня разыгралась ни на шутку.

– Слезь… с меня, Лиса, – орёт Беркутов, прерываясь на кашель.

Пытается сбросить меня, громко и нецензурно при этом выражаясь. Данька переворачивается, загибается, хватаясь за живот, и сплёвывает кровь на траву. Кажется, в этот момент Роман собирается добить свою жертву, но я ему ни за что не позволю.

– Отойди от него! – шиплю яростно, отчаянно стараясь его придушить. Другой ладонью вслепую закрываю лицо.

– Свихнулась, дура конченая?

Затянутое грозовыми тучами небо снова заходится раскатами. Ребята вокруг пищат, потому что внезапно начинается самый настоящий ливень.

Парень предпринимает очередную попытку стряхнуть меня со спины, и что-то идёт не так. Беркутов то ли заплетается в собственных ногах, то ли теряет ориентацию в пространстве. Как итог, мы оба с глухим шлепком падаем на мокрую траву.

– Ай…

Рухнуть вот так оказалось не очень приятно. Даже с учётом того, что тело парня однозначно смягчило удар.

– Одурела, Лисицына? – недовольно возмущается он, перекатываясь на спину. – Какого ты влезла, придурочная?

– Посмотри, что ты наделал! – слышу, как натужно кашляет Князев чуть в стороне. – Скотина! Какая ты скотина, Беркутов!

Во мне столько злости, что я сама не замечаю, как снова начинаю драться с ним. Ощущаю мощный прилив непонятной энергии. Дурной. Бесконтрольной совершенно. Потому что достал! Потому что ненавижу! Так сильно, что готова взять грех на душу!

Ослеплённая яростью, начинаю бить его: в каменную грудь, плечи, живот – и ещё больше раздражаюсь оттого, что этот придурок ни черта не делает. Не пытается ударить в ответ, просто лежит и позволяет себя лупить. Смотрит, и всё. Словно хищник, готовый откусить жертве голову, но только после того, как у неё кончатся силы на последнее сопротивление.

И это заставляет меня остановиться. Даже не знаю, почему его поведение так пугает. Наверное, потому что я отлично понимаю, кто именно передо мной. Хочу встать, внезапно осознавая, в какой странной, неловкой и неуместной позе нахожусь. Сижу на нём.

Пытаюсь подняться, но он хватает меня за голую лодыжку, резко опрокидывает, и уже через секунду я лежу, растянувшись на мокрой и неприятной на ощупь траве. А этот идиот нависает, придавливая своим крепким телом к земле.

Мне аж дурно становится. Я под ним, и это… мне не нравится категорически.

– Ты, Лисицына, слишком много себе позволяешь, – тихо, сквозь зубы, цедит он.