Кроме этого неудачника, другие выжившие, очевидно, хотели задержаться по возможности подольше на этом свете, а потому носы из своих укрытий не показывали.

Подождав ещё немного и опустошив пару магазинов по палаткам, стал менять позицию.

Слез с дерева и направился к подпольщику, надеясь на то, что с того места смогу достать ещё хотя бы некоторое количество противников.

Перед тем как приблизиться, подал условный знак. Твердев меня увидел и помахал рукой.

Когда я подошёл, он поинтересовался, как дела. И, получив в ответ неопределённое «Половина вроде бы уже в аду», помог мне забраться на нижнюю ветку.

С вершины этой возвышающейся над другими деревьями берёзы также открывался неплохой вид. Я помнил те места, куда на поляне попрятался враг, а потому, достаточно быстро вычислив противников, открыл по ним огонь. Буквально в первые полминуты я отправил на тот свет одиннадцать диверсантов, которые, получая пули сбоку, не сразу смогли понять, что они умирают.

И тут дело было том, что, опасаясь снайпера, они все залегли на довольно внушительном расстоянии друг от друга. Когда умирал их камрад, то делал он это почти беззвучно, то есть не подавал лежащим рядом никаких знаков. Просто умирал, а его лежащие неподалёку сослуживцы о том даже не знали.

Однако долго это продолжаться не могло, и вскоре те, кто остался в живых, сориентировались, поняли вектор обстрела и поменяли свои укрытия.

Из-за этого манёвра они вновь скрылись у меня из виду, и достать их я со своего дерева уже не мог.

Понимая, что делать тут больше нечего, спустился и, позвав бывшего подпольщика, быстрым, насколько это было возможно в моём состоянии, шагом направился к Воронцову.

При приближении вновь подал условный сигнал. И далее всё повторилось, как и пятью минутами раньше. С той лишь разницей, что на этот раз я уничтожил всего восемь диверсантов.

После того как ликвидировал последнего, минут десять наблюдал, надеясь увидеть хоть кого-нибудь. Но, не увидев никакого движения, решил спускаться. Перед спуском глянул на поляну ещё раз, а затем осмотрел подступы к лагерю, что были слева. И с удивлением обнаружил спящего в «берлоге» гада. Этот самый гад, скорее всего, находился в секрете и, вероятно, решив забить на несение службы, просто спал. Решив его не будить, выстрелил ему в голову. Затем ещё раз осмотрел местность и, никого больше не увидев, слез с дерева.

– Ну что, товарищи, вторая часть операции прошла успешно, – сказал я и доложил о результатах. А когда восторги утихли, предложил перейти к третьей части: – И поэтому, товарищи, давайте освободим телегу от ненужных мёртвых диверсантов, потому как она нам вместе с Манькой понадобится.

А дело всё в том, что сейчас я собирался начать наступление на почти уничтоженный стан врага. Я не был уверен в том, что в лагере все без исключения противники убиты, а потому нам необходимо произвести зачистку, тем самым доведя дело до конца.

Разумеется, предстоящее мероприятие опасно. И для того, чтобы возможные выжившие не сразу начали по нам стрелять, было решено приблизиться к лагерю на телеге.

– Мы прекрасно знаем: до нашей атаки диверсанты ждали, когда им привезут еду. Так не будем их обманывать и доставим им то, что они хотели. Пусть считают, будто мы обычные повара и извозчик, которые ни сном ни духом, что тут у них происходит. Ну а когда выжившие отморозки выползут на свет и подойдут ближе, начнём действовать по обстановке. Уверен, если там кто и остался в живых, то их совсем немного. Потому отработаю их по-быстрому, и закончим с этим, – пояснил я детали плана.

Через десять минут мы въезжали на поляну, засеянную мёртвыми диверсантами. То тут, то там валялись мёртвые противники. Картина была апокалиптическая, и, хотя я её уже видел, вблизи она даже на меня произвела впечатление.

Что уж говорить про подпольщика, который вообще впал в прострацию и, несмотря на то, что был партийный, не переставая крестился. Воронцов никакого замечания ему не делал, потому как, вероятно, сам находился в шоке от открывшегося зрелища. Ну и вообще человек он неглупый и без всяких там идеологических перегибов в мозгу.

Наше появление никакого ажиотажа не вызвало.

– Может быть, ты всех уничтожил? – негромко прошептал Воронцов.

– Не знаю, – пожал плечами я и крикнул: – Эй, есть кто живой? Что у вас случилось? Мы привезли еду!

И в ответ по нам прозвучал выстрел. Пуля по чистой случайности прошла мимо.

Мы спрыгнули с телеги, и я вновь крикнул:

– Кто стреляет? Совсем умом тронулись? Мы свои!

– Какие вы свои, сволочи краснопузые?! – прокричали в ответ из ближайшей палатки, и оттуда вновь раздался выстрел: – Получайте!

Этот выстрел тоже ни по кому не попал, потому что мы уже к этому времени залегли, прячась за телегой. А я, обнаружив часть силуэта, торчащего из-за брезента, выстрелил в него, заметив, что пуля попала в сердце.

Противник упал, а вслед туда полетела и упала кинутая мной граната. Глухо бухнул взрыв.

Заходить внутрь я не стал, а забрав у Воронцова ещё одну гранату, закинул её в соседнюю палатку. По ушам ударило взрывной волной, потом раздался крик, и оттуда выползли два оглушённых диверсанта, по которым члены моей группы незамедлительно открыли огонь. Один погиб сразу, а вот второй, получив множество ранений, вроде был жив.

Предложил оставить пока его в живых для будущего допроса.

Ещё три палатки мы закидали немецкими гранатами, что ранее изъяли у уничтоженного ганса. Гранаты закончились, а их воздействию не подверглась всего одна палатка, на которой был нарисован небольшой красный крест.

– Там раненые? – предположил Твердев.

Я с ним категорически не согласился и, помотав в отрицании головой, сказал:

– Уже нет, товарищ бывший подпольщик. Теперь там только убитые.

Посмотрел по сторонам и, заметив полуживого диверсанта, поднял его, помог дойти до палатки и, прислонив его тело к входу, толкнул вперед, сам, присев, проследовал за ним.

«Бах!» – тут же прозвучал выстрел.

Я же, закрываясь падающим телом, сразу же нашёл стреляющую по мне цель. Диверсант уже разрядил свою винтовку в своего же камрада, приняв того за противника, в меня ему уже стрелять оказалось нечем, он должен был перезарядиться, но я ему второго выстрела сделать не дал, а влепил пулю в грудь. И пока тот оседал, я выстрелил ещё в одного из двух врагов, который сидел рядом с лежащим на земле раненым.

Однако, уже нажимая на спусковой крючок, в последний момент я увидел, в кого сейчас полетит пуля, и, приложив все силы, резко повёл стволом вбок.

Прозвучал выстрел, пуля попала в стенку палатки и никого не зацепила. А синхронно вместе с выстрелом раздался и душераздирающий крик:

– Забабашкин! Лёха, не стреляй, это мы!

Глава 6
Я принял решение

Диверсант, подстреленный мной, оказался ещё жив. Лёжа на земле, он откинул подальше свою винтовку и, протянув руки вверх над собой, стал что-то хрипеть, показывая на пленных.

– Гнида, – зло проскрежетал Садовский и с лежака, рядом с которым находился, дотянулся до винтовки. После чего, схватив её, не обращая внимания на мой крик: «Не стреляй! Он пригодится!» – выстрелил в лежащего врага несколько раз.

С такого расстояния промазать было довольно трудно, а потому все три пули вошли точно в тело.

Я навёл на Садовского винтовку и приказал:

– Миша, брось оружие и садись.

Тот отрешённо посмотрел на меня, сел на лежак, где находился раненый, но живой Апраксин, который негромко сказал:

– Пришёл за нами, Алёша. Спасибо тебе.

А Садовский тем временем, схватившись руками за голову, заплакал.

– Ляксей, мы тут… А они…

Я прервал его слёзы.

– Помолчи. Успокойся. Сейчас всё решим.

Зрелище было мало того что странным – здоровенный детина плачет, – так ещё и душераздирающим. Боец рыдал так безутешно, что у меня сжалось сердце.

– Лёшка, как там у тебя? – издалека крикнул Воронцов.

– У меня тут сюрприз, только вот не знаю, радоваться нам от этого или нет, – сказал я и, кивнув на выход, приказал: – Сели на корточки, подняли руки вверх и гуськом выходим наружу.

Этот приём я видел по телевизору и посчитал, что такое перемещение подозреваемых будет вполне безопасно для всех нас. Однако не учёл некоторые обстоятельства, оказавшись в неприглядном положении.

– Лёшка, я не смогу, – показывая себе на перевязанную грудь, прошептал Апраксин. – Я даже самостоятельно встать не могу.

– А ты, дядя Рома, постарайся, иначе тут и останешься, – раздумывая, как лучше его вытащить из палатки, произнёс я.

– Да ты что, Ляксей, у него ж ранение! – неожиданно взорвался Садовский. – Мы ж свои! Мы же чудом выжили! Ты чего на нас ружьё направляешь?!

Глядя на них, словно бы воскресших из мёртвых, я испытывал двойственные чувства: огромную радость оттого, что они живы, и неистовую ненависть, потому что понимал, почему именно их немцы оставили в живых.

– Не ори! – прикрикнул я на Садовского. – Сейчас пока непонятно, свои вы или чужие. Так что голос свой убавь!

– Да как же это непонятно, Ляксей?! Мы же свои!

– А так – непонятно, и всё тут. А потому давайте лезьте наружу, я сказал, иначе хуже будет.

Сейчас я был злой. Я ещё не отошёл от боя. Не отошёл от произошедшей мясорубки. Не отошёл от того, что видел, и в душе оплакивал тех, кто находился в обозе. Поэтому появление двух бойцов, которых я вроде бы как уже похоронил, выбило меня из колеи. После Зорькина, боя, сегодняшнего ужаса, я смотрел на них и словно бы чуял, что они стали предателями и теперь работают на врага.

«А как бы ещё они могли выжить, если всех остальных уничтожили? Всех, включая женщин!» – скрежетал зубами я, борясь с желанием разрядить в них обойму.

Но всё же решил не стрелять. Познакомился я с этими бойцами в первый день попадания в это время. Воевал с ними плечом к плечу, громя фашистов. А потому превозмог свой безжалостный первый порыв, решив дать им шанс оправдаться и убедить нас в своей невиновности.

А тем временем в палатку буквально ворвался чекист:

– Что у тебя тут?!

Вероятно, он слышал, с кем я разговариваю, но всё же не верил своим ушам. Впрочем, как и я.

– Садовский?! Апраксин?! Как вы тут?! – увидев их живыми, ошарашенно произнёс он.

– Товарищ лейтенант государственной безопасности, диверсанты нас в плен взяли, а этот, – Садовский кивнул на лежащее под ногами тело и истерично прошептал: – Обещал нас на куски порезать. Он говорил, что мы долго будем мучиться, прежде чем умрём. И ножом, которым он наших добивал, махал у нас перед лицом.

Воронцов покосился на меня, ухмыльнулся и холодным тоном спросил:

– Что случилось с обозом? Почему вы живы, а другие наши бойцы погибли?

– Витолс помог нам спастись.

– Кто это?

– Товарищ лейтенант госбезопасности, среди диверсантов мой односельчанин оказался, Витолс. Из усадьбы Тяргаляй, в которой я прожил год до войны. Он меня узнал, и я его тоже.

– Усадьба?

– Да, хутора так называются в Литовской ССР. Вот я там жил. И работал водителем в новосозданном совхозе «Красный передовик».

– И как ты там оказался? Ты же вроде бы из Воронежа?

– Так командировали туда нас на три месяца. Потом продлили. И так цельный год почти прожил.

– И что, он тебя узнал и решил сжалиться?

– Так и есть. И я его упросил Мишку не трогать, сказал, что он за мной ухаживать будет. А как поправлюсь, то на службу к ним пойдём, – пояснил Апраксин и, вероятно, увидев, как сдвинулись брови у чекиста, быстро добавил: – Нам переждать надо было, а потом бы мы утекли.

А Садовский ему вторил:

– Вы ничего не подумайте, мы бы обязательно сбежали! Обязательно! Мы бы этих сволочей попереубивали и, как только появилась бы возможность, сразу бы ноги в руки, и только они нас и видали.