Чужеродные (страница 3)
Васьвась чувствовала себя неуютно в этих новых такси на автопилоте, поэтому всегда переплачивала за автомобили с водителями. Шалевский убеждал ее, что они не настоящие водители, а всего лишь актеры, нанятые, чтобы держать руки на руле, но с человеком на переднем сиденье ей все равно было привычнее и спокойнее. К тому же она знала, что Шалевский не станет ничего обсуждать при посторонних, а значит, у нее оставалось время подумать, как объяснить ему путаницу с датами.
В приложении Васьвась по привычке нажала «Выключить музыку». Авто летело по трассе так плавно и почти бесшумно, что, казалось, они стоят на месте, а кто-то за окнами прокручивает пленку с кадрами города, как делали в старых кинофильмах. Сквозь брызги на лобовом стекле Васьвась пыталась рассмотреть башенки Москвы-Сити – вокруг давно повырастали новые небоскребы, и казавшиеся когда-то исполинскими здания теперь проигрывали и в высоте, и в солидности. Шалевский называл стекляшки живописными, а она предпочитала старомодную архитектуру вроде германских фахверковых домов, но сейчас Москва-Сити представляла собой островок прошлого – того, которое они планировали как следует поворошить, – и потому казались ей даже уютными. Васьвась вспомнила разговоры с бабушкой – та любила повторять пресловутое «раньше было лучше», а Васьвась с умным видом ее наставляла: ты просто склонна романтизировать прошлое, потому что тогда была молода, энергична и влюблена в дедушку. Теперь Васьвась и сама романтизировала старую Москву, которая во времена ее молодости была далека от романтики. Правда, бабушкой Васьвась так и не стала – детей у них с Шалевским не было.
По привычке ходить в гости не с пустыми руками Васьвась предложила купить торт, но Шалевский сказал, что наверняка Нюра готовит десерт сама. Спор в магазине отвлекал от важного разговора, а потому они предавались ему самозабвенно. В конце концов остановились на живых цветах – розы нынче имели продолжительность жизни как у хомячка, могли простоять в вазе три года благодаря каким-то химическим добавкам, правда, походили на пластиковые, и никому не приходило в голову оплакивать их смерть.
К Курехиным заявились почти вовремя. Им открыл Гарик, сказал, что Нюра занята пирогом на кухне. Шалевский смерил Васьвась я-же-говорил взглядом. Нюра высунулась на секунду из-за двери и помахала им рукой, испачканной в муке. Можно было решить, что мука ровным слоем лежала и на ее волосах, заколотых шпильками на макушке. Нюра перестала закрашивать седину еще до того, как это стало мейнстримом: «Мне так красиво». А Гарик начал брить бороду, когда впервые заметил одинокий выцветший волосок. Нюра рассказывала про него не один раз, покатываясь со смеха: «Надо было видеть его лицо!» Они, как и Васьвась с Шалевским, росли во времена культа молодости, но Нюра, в отличие от мужа, никогда не возражала против признаков старости.
Пока искали вазу для цветов – все емкости оказались заняты долгожителями с прошлых дней рождения, – раздался еще один звонок – пришла Алла. На этот раз ее волосы были коротко подстрижены и окрашены в пурпурный, Шалевский даже не сразу ее узнал. Алла, промокшая насквозь под дождем, оперлась на косяк двери и пыталась отдышаться.
– Лифт сломался? – удивилась Васьвась. – Мы же только что на нем поднимались.
– Предпочитаю лестницы, – ответила Алла. – Полезно для сердца.
Гарик подал ей полотенце, и на ткани тотчас же проступили пурпурные пятна потекшей краски. Нюра крикнула из кухни:
– Предложи гостям тапочки!
– Вам не кажется, что тапочки – наша главная скрепа? – спросил Гарик.
Васьвась тоже вспомнила, как бабушка в обязательном порядке предлагала тапочки своим гостям, а те каждый раз отказывались, потом мама, непременно, «Вась, пол холодный!», и вот теперь они стали теми, кто толкается в прихожей и спорит: «да не нужно нам тапочек», «сейчас найдем», «я не люблю тапочки, дома тоже не ношу», «я даже носки не могу», «прохладно же, «а моего размера все равно нет». Хранители незыблемых тапочковых традиций в зыблемом мире.
Белка пришла раньше всех и забилась на кухне в уголок с чашкой чая – Нюра не пустила ее помогать с готовкой. Под ногами мешался робот, похожий на мелкого муравьеда, который ходил по пятам за Нюрой и длинным языком мгновенно слизывал крошки, которые она роняла на пол. «Дети говорят, мы отстали от жизни с нашим старым роботом-пылесосом, ну знаете, круглым этим, который оставляет пыль по углам. Прислали вот подарок, – объяснила Нюра. – А нам нормально было, я за нашим подчищала, конечно, но ничего, не умерла». Васьвась давно не видела Белку. Бессердечная гравитация опустила ее щеки еще ниже, в морщинках скатался тональный крем, седые корни отросли, волосы вообще выглядели неухоженными – могло показаться, что с геронтофильским трендом она чуток переборщила, только вот все это было естественным экстерьером. В молодости Белка старательно расчесывала волосы перед сном, считая до ста, и заплетала в тяжелые косы – Васьвась с Белкой делили комнату общаги, когда учились в консерватории, и каждый вечер повторялось одно и то же, даже после полуночных попоек. «Девяносто восемь…» – «Белка, гаси свет!» – «Девяносто девять…» Белка сильно сдала за последнее время, оно и не удивительно. «Но сегодня хотя бы не в черном, – отметила про себя Васьвась, – а значит, год уже прошел».
– Больше никого не ждем, – сказал Гарик и пригласил всех за стол, накрытый в гостиной.
Нюра, как всегда, наготовила, сама – повариха на пенсии, она даже простую доставку не признавала, не говоря уже о новомодной подписке на продукты, любила ходить по магазинам, придирчиво осматривать каждый помидор, а потом часами возиться на кухне. «Вместо майонеза – греческий йогурт, все диетическое, девочки». Васьвась накинулась на любимый крабовый салат. Автомобили стали беспилотными, а крабовые палочки как делали из перемолотого минтая, так и делают.
– Может, музыку поставить? – спросил Гарик. – А то сидим как на поминках…
– Не надо! – хором откликнулись Васьвась и Белка.
Алла вспомнила, что принесла безалкогольное вино.
– С каких это пор ты не пьешь? – удивился Гарик, разливая шампанское, но та только отмахнулась и прикрыла ладонью бокал.
– Это какая свадьба получается, серебряная? – спросила Васьвась после первого тоста в честь годовщины Курехиных.
– Да черт его знает, – рассмеялась Нюра, передавая Шалевскому миску с маринованными грибами. – Надо проверить. Гарик, ты не смотрел в интернете?
– А нам вот сказали, что мы со своими свадьбами совсем устарели, – усмехнулся Шалевский.
– Молодежь! – Гарик спародировал старческий голос, хотя ему и не требовалось прилагать особых усилий. – Кажется, про нас так же буквально вчера говорили…
Шалевский пересказал разговор с девочкой на экскурсии по «райскому саду», и все, кроме Белки, охотно включились в обсуждение ПэПэ. Васьвась понадеялась, что как-то удастся обойти тему с датами, но, конечно же, Алла почти сразу спросила:
– А все уже выбрали день?
– Мы решили, что самый счастливый – день, когда мы познакомились, – ответил Гарик и со смехом добавил: – Мы с Нюрой, я имею в виду, не с вами, друзья!
– О, день знакомства – вот уж нет, спасибо! – рассмеялся Шалевский.
Васьвась впервые встретила Шалевского на какой-то домашней вечеринке, куда пришла с бойфрендом, и Шалевский тогда ей совершенно не понравился. В первые же пять минут он привлек всеобщее внимание, когда пролил на толстовку бокал вина с возгласом: «Я знал, на что иду, когда надевал белое!» Потом весь вечер повторял одно и то же, оправдываясь за красное пятно на животе перед новыми гостями. Смеялся слишком громко, рассказывал пошлые анекдоты, над которыми ей приходилось смеяться, чтобы не приняли за ханжу, а он, как выяснилось позже, рассказывал их по той же самой причине. Хотя, надо признать, что Шалевского на вечеринке Васьвась хорошо помнила, а тогдашнего бойфренда – смутно.
– Нет, сначала мы решили, что выберем один из дней, когда дети были еще маленькие, – сказала Нюра. – Вот взять хотя бы тот раз на нашей даче, когда мы малину с куста хомячили… Лешка еще потом ежика нашел, и мы его молоком поили… Такие мелочи вроде бестолковые, а запоминаются как самые счастливые. Помнишь, Гарик?