Она сосредоточилась, пытаясь услышать постукивание трубки о край цукубаи, и спустя некоторое время ей удалось его различить, но звук был таким слабым, как если бы доносился из мира призраков. Ей представилось, что сейчас из погруженных в густую тень зарослей сада выйдут Китаро и его друзья и освободят ее^[52].

«Ты встретишься с Буддой, Юи Курихара. Еще утром у тебя была мечта, а к вечеру тебя не станет. Так уж устроена человеческая жизнь. Ты думаешь, что еще слишком молода, чтобы умереть, но такова твоя судьба: сакура цветет всего шесть дней, а на седьмой день ее лепестки опадают, не увядая. Судьба так жестока, но в этой жестокости заключена красота. Представь себе бледно-розовые лепестки сакуры, на которых дрожат серебристые капли воды. Это ведь так красиво».

На улице было еще холодно, иногда по утрам шел мелкий, колючий снег, устилавший землю хрупкой белой пеленой, похожей на рисовую бумагу. Весна в этом году будет поздней. Когда Юи была совсем маленькой, она однажды заблудилась на станции Синдзюку. Мама оставила ее подождать возле туалета, но там, видимо, была очередь, и Юи – обычно всегда такая послушная – не выдержала и отправилась посмотреть бижутерию в магазинчике неподалеку. У магазинчика, как это часто бывает на крупных узловых станциях, имелось два выхода, ведущих в параллельные коридоры. Увлекшись рассматриванием брошек и заколок со стеклянными кристаллами, посыпанными блестящей пудрой перьями и искусственным жемчугом, она не заметила, как прошла магазинчик насквозь и оказалась в другом коридоре – а когда поняла это, уже не представляла, как ей вернуться обратно. Мама никогда не ругала Юи – в смысле, не ругала ее так, как родители обычно ругают детей, и уж тем более никогда не шлепала. Вместо этого всякий раз, когда дочь бывала виновата, она некоторое время молчала, глядя на Юи пристальным страдальческим взглядом, словно та причинила ей невыносимую боль, а затем начинала долгую нотацию, в которой припоминала каждый самый ничтожный раз, когда Юи ее расстраивала. Кончалось все обычно тем, что из дочери, которая так дурно поступает со своей матерью, уж точно ничего хорошего не выйдет ни в семейной жизни, ни по части карьеры, потому что ни один пристойный мужчина и тем более начальник не станет терпеть пренебрежительное отношение. В такие моменты Юи хотелось зажмуриться, упасть перед матерью на колени и умолять, чтобы та ударила ее, но она знала, что это приведет лишь к новой нотации. Когда мама говорила, она употребляла только самые вежливые обороты речи, на ее губах всегда сохранялась полуулыбка, а голос был тихим и мягким, и со стороны, наверное, можно было подумать, что она просто что-то объясняет дочери, но слова, которые она произносила, складывались совсем не в то, о чем можно говорить с улыбкой. Каждое ее слово было похоже на крохотную булавку, вонзавшуюся прямо в сердце.

Юи огляделась и пошла по коридору, который показался ей знакомым, в надежде вернуться к магазинчику с украшениями. Ее обгоняли люди, спешившие по своим делам, люди шли ей навстречу, не замечая ее; с расположенных на нижних и верхних уровнях станции платформ доносился низкий грохот отправлявшихся и прибывавших на Синдзюку поездов. Юи попыталась разобрать надписи на указателях, но тогда она еще не умела читать ни кандзи, ни хирагану, поэтому ей были доступны лишь написанные катаканой слова «линия», «эскалатор», «экспресс», «камера хранения»… В глазах у нее рябило от цветных прямоугольников, обозначавших разные линии, и указывавших во все стороны, вверх и вниз стрелок. На электронных табло сменялись названия направлений, номера платформ и время отбытия и прибытия поездов. Из-за слез, навернувшихся на глаза, надписи и витрины многочисленных магазинов – книжных, где продавались в основном развлекательные книги в дорогу, аптек с большими зелеными крестами, пекарен, от которых шел теплый аромат сдобы, – в другое время Юи обязательно остановилась бы возле первой попавшейся и принялась упрашивать маму купить булочку с заварным кремом или сладкий рулетик с корицей… все это расплывалось, превращаясь в невнятную мешанину бесформенных пятен. Мама, наверное, уже ее хватилась. Юи всхлипнула и вытерла слезы ладонью. Можно было найти полицейского и попросить его о помощи, но ей было стыдно признаться, что мама оставила ее подождать возле туалета, а она не дождалась и пошла рассматривать украшения. Может быть, просто сказать ему, что она случайно отпустила мамину руку и потерялась в толпе?

Юи остановилась возле большой квадратной колонны со светящимися рекламными экранами с каждой стороны и повертела головой. Полицейского поблизости не было. Наверное, он дежурил на платформе. Увидев ближайший выход на платформу номер четыре линии Сайкёсэн, она поднялась наверх. Холодное дуновение ветра освежило ее горевшее от волнения лицо. Недавно уехал поезд, и наверху было совсем немного людей. С неба сыпал мелкий снег, ветер задувал его под навес платформы, и пассажиры, стоявшие у края, морщились и отступали подальше от желтых ограничительных линий. Одна женщина в полусапожках на высоком каблуке, в расстегнутом пальто краснокирпичного цвета, из-под которого виднелся подол ярко-синего платья, стояла неподвижно, слегка наклонив голову, словно пребывая в глубокой задумчивости. На ее гладких волосах, собранных в хвост, и короткой челке поблескивали снежинки. Юи прошлась вдоль платформы: ни полицейского, ни дежурного, как назло, нигде видно не было. Они жили в Кавасаки, а мама работала в самом центре Токио, в юридической консультации на станции Итигая. Оставить Юи было не с кем, а в государственный детский сад хоикуэн^[53], работавший с восьми утра до шести вечера, ее записать не удалось – в тот год мест в нем просто не оказалось. К счастью, начальник мамы пошел ей навстречу и разрешил приводить Юи с собой на работу: тихая девочка, сидевшая в углу за столом и рисовавшая цветными карандашами в блокноте, никому не мешала. Своих детей у начальника не было, и он часто покупал для Юи всякие сласти, карандаши, фломастеры, раскраски и прочее в таком роде, так что ее уголок издали напоминал клумбу со множеством мелких цветов.

Путь из Кавасаки до офиса в Итигая обычно занимал больше часа, и на пересадочной станции Синдзюку мама всегда старалась успеть забежать в туалет – у нее со времен учебы в университете были небольшие проблемы с мочевым пузырем: ранней весной съездила с группой студентов в Сиракава-го^[54], простыла и заработала цистит. Тот магазин с бижутерией, мимо которого они частенько проходили, Юи приметила уже давно и не раз порывалась в него заглянуть, но мама всякий раз слишком спешила, так что посмотреть на все эти сияющие драгоценности, казавшиеся Юи украшениями сказочной принцессы, никак не удавалось.

Она подошла к краю платформы и запрокинула голову. Крошечные прозрачные снежинки падали ей на лоб и щеки и превращались в холодные капли. Юи зажмурилась. Мама, наверное, уже просто в ярости. Понять, что она сердилась, могли только те, кто хорошо ее знал, – настолько безупречно она владела собой. Когда Юи выросла, она пришла к выводу, что папа, наверное, ушел от них именно по причине прекрасного маминого самообладания. Она плохо помнила его лицо, но в голове у нее до сих пор звучал его голос, читавший ей сказку Кумико Моити^[55] о том, как в лесную прачечную к барсуку пришла девочка с лейкой и попросила ее хорошенько вычистить, а когда барсук отдал ей чистую лейку, оказалось, что девочка была духом дождя, который живет на небе.

Снежинки оседали на ее веках, таяли и холодом стекали по вискам. У папы был приятный, немного хриплый голос – оттого, что он много курил и по пятницам любил пропустить пару бокалов пива в баре с коллегами. Он и мама были совершенно разными людьми. Как странно, что Юи вообще появилась на свет.

– Дзё-тян^[56], что ты здесь делаешь? Ты потерялась? – В голосе женщины полностью отсутствовала обычная для взрослых заискивающе-покровительственная интонация, с которой обычно обращаются к детям.

Юи открыла глаза. Перед ней стояла сотрудница станции в форменной одежде, с прямоугольным бейджем на лацкане пиджака. Юи не могла прочитать ее имя, но один из иероглифов показался ей похожим на каменный фонарь торо из буддийского храма. На шее у нее был бело-синий платок, завязанный в красивый пышный бант. Будучи маленьким ребенком, Юи привыкла к тому, что, разговаривая с ней, посторонние взрослые – особенно женщины – ласково улыбаются, но сотрудница станции не улыбалась. Напротив, выражение ее лица, обрамленного коротко подстриженными черными волосами, было строгим: тонкие губы маленького рта плотно сжаты, а приподнятые, как у маски театра Но, брови нахмурены, как будто она на что-то сердилась. Она смотрела на Юи пристальным внимательным взглядом, словно пытаясь прочитать ее мысли. Ее глаза показались Юи совершенно черными, как два колодца с ледяной водой. И такими же безнадежными.

– Ты потерялась, дзё-тян? – повторила сотрудница станции. – Где твои родители?

– Моя мама… – пролепетала Юи и вдруг неожиданно для самой себя призналась: – Мама пошла в туалет и сказала мне ее подождать. Но я… – Тут она осеклась.

Женщина, слегка склонив набок голову, еще мгновение посверлила ее взглядом, затем приподняла левую руку и посмотрела на наручные часы с тонким синим ремешком. Голос диспетчера по громкой связи сообщил, что поезд в сторону станции Омия отправится через восемь минут.

– Идем. – Она протянула Юи руку, и та послушно за нее взялась.

Не говоря больше ни слова, сотрудница станции развернулась и быстро, почти бегом, зашагала по платформе, таща за собой Юи. Ее пальцы крепко сжимали ладонь Юи, больно впиваясь ногтями в кожу, и девочке показалось, что при желании она с легкостью может сломать ей руку, раскрошив кости, как сухое зимнее печенье хигаси. Каблуки женщины звонко щелкали по гладкому покрытию платформы. Подойдя к лестнице, ведущей на нижний уровень, она начала спускаться, дернув Юи так резко, что та едва не упала, но сотрудница станции придержала ее, даже не обернувшись. Сначала Юи подумала, что женщина ведет ее к дежурному, но они миновали «Зеленое окно»^[57] с лаконичной эмблемой JR, где продавались билеты на сегодня, и помчались по просторному холлу, ловко избегая столкновений с пассажирами, потом сотрудница станции резко свернула в раскрытые двери книжного магазина, провела Юи вдоль стеллажей, и они оказались в параллельном коридоре. Почти сразу же Юи увидела идущую им навстречу маму. Пальцы сотрудницы станции тотчас разжались, и, прежде чем Юи успела что-нибудь сказать, она уже отвернулась и удалялась в противоположную сторону, видимо спеша поскорее вернуться к своим рабочим обязанностям. Несмотря на царивший вокруг шум, Юи показалось, что она слышит резкое щелканье ее каблуков по кафельному полу.

– Юи-тян! – выдохнула мама, тоже заметив дочку.

Юи внутренне сжалась, приготовившись к выговору, но мама почему-то не спешила ничего ей говорить – вместо этого она с тревогой смотрела в том направлении, где скрылась сотрудница станции. Затем она проговорила только: «Пойдем, Юи-тян, иначе мама опоздает на работу», и они направились на пятую платформу, чтобы ехать в Итигая. Спустя несколько минут раздалось объявление, что поезд в сторону станции Омия линии Сайкёсэн задерживается в связи с тем, что на путях произошел несчастный случай, и пассажиров просят перейти на поезда линии Такасаки и Кэйхин-Тохоку. Мимо Юи и ее мамы пробежал запыхавшийся сотрудник станции в синей форменной фуражке.

– Наверное, опять кто-то на пути бросился, – пробормотала мама.