Я вся тряслась, но не из-за себя. Из-за Джины. Кто бы ни оставил мне этот конверт, он дал сразу два повода к такой грубой выходке: спасение меня самой и, кто знает, спасение Джины. Издалека доносились крики Марты. Ее визг был похож на плач раскапризничавшегося ребенка.

– Ты больная, Мирен! Слышишь?

Казалось, это невозможно, но она заорала еще громче.

– Больная на всю голову! – завопила она в последний раз, когда я повернула за угол и окончательно потеряла ее из вида.

Я задыхалась. Меня трясло. Я чувствовала, как до самых кончиков пальцев мной овладевает безумная идея найти Джину. Я остановилась и дала волю чувствам. Первыми пришли слезы. Затем сомнение.

– Кто увез тебя, Джина? – сказала я фотографии. – Где ты?

Тогда я еще не знала, какие драматичные события последуют за попыткой ответить на эти два простых вопроса.

Глава 4

Манхэттен

23 апреля 2011

Тремя днями ранее

Джим Шмоер

Правда всегда находит дорогу, чтобы все уничтожить.

Профессор Джим Шмоер забрался на стол и перед удивленными и недоверчивыми взглядами шестидесяти двух студентов принялся читать заголовки утренних газет.

– Вчера во время протестов в Сирии от рук государственных органов безопасности погиб восемьдесят один человек, – громко прочитал он, заставив замолчать половину класса.

Несколько минут назад он, не говоря ни единого слова, вошел в аудиторию, оперся о стол, держа в руках газеты, которые обычно читал сразу по приходе, и стал молча ждать тишины. В тот день казалось, что все неважно. На улице ярко светило солнце, хотя утренний прогноз погоды обещал к вечеру сильный дождь. Весна, столь лучезарная, сколь и изменчивая, ощущалась во всем: и в свежей листве деревьев, и в воодушевленном настроении молодых людей, которые в эту субботу съехались со всех уголков страны на то, что в Колумбийском называлось «Субботы открытых дверей», – специальные дни, когда ученики последнего курса колледжа могли почувствовать себя студентами университета. Некоторые из них краем глаза видели, как он вошел, но решили еще несколько секунд не замечать его и дальше разговаривать. Они верили, что учеба в Колумбийском университете будет такой же легкой, как в их колледжах, и, возможно, поэтому не перестали знакомиться друг с другом, несмотря на то, что многие никогда больше не пересекут порога этих аудиторий.

Джим Шмоер знал, что в головах студентов первого курса журналистики еще не выветрилось абсурдное ощущение того, что мир – нечто для них постороннее, не имеющее ничего общего с университетской средой. Невозможно представить более серьезного заблуждения, особенно если речь идет о такой специальности, как журналистика, где действительность не только пронизывала каждое занятие, но и приводила в полнейший беспорядок конспекты и работы и зачастую даже выступала в роли преподавателя, которому, однако, не платили зарплату. Каждый день по всей стране реальность появлялась в киосках, стучалась в дома через экраны телевизоров, витала в воздухе на радиоволнах и, конечно, давала уроки в этой аудитории, которую иногда не стоило воспринимать как нечто чуждое.

– При этом среди жертв, – спокойно продолжил Джим Шмоер, – оказалось два ребенка семи и трех лет, которые погибли в ходе перестрелки между полицией и манифестантами.

Услышав вторую часть, все застыли.

– Их звали Амира и Хамал. Хамал, трех лет, погиб от рук полицейского: пуля поразила мальчика, когда он бежал через дорогу вслед за матерью. Когда его сестра Амира вернулась за братом, булыжник, пущенный в сторону военных, попал ей в голову. Оба скончались на месте.

Установилась гробовая тишина. Джим произнес эти слова таким суровым тоном, что вся аудитория пораженно смолкла. Это выступление стоило ему двух электронных писем от родителей, выражавших свою обеспокоенность стилем колумбийского преподавания, который, по всей видимости, травмировал их детей. Они заявили, что еще раз обдумают, стоит ли им отдавать своих отпрысков на этот факультет.

– Итак, теперь, когда вы меня слушаете, позвольте задать вам один вопрос: кто читал сегодняшние выпуски ведущих газет?

Только четыре человека подняли руки. Для «открытых дверей» ответ был вполне привычным. На таких занятиях профессор демонстрировал будущим студентам типичный день из «Введения в расследовательскую журналистику». С уже поступившими студентами ситуация менялась от курса к курсу, вплоть до четвертого, когда, войдя в аудиторию, его встречали студенты с критическим мышлением, начинающие журналисты, жаждущие правды. Его задача в этот момент состояла не столько в том, чтобы научить их чему-либо, сколько в том, чтобы зажечь в них страсть, привить отвращение ко лжи и вбить им в голову, что правда и факты – главное оружие против тиранов. Превратить их в цепных псов информации. Сделать так, чтобы их возмущало то, что некоторые истории оставались в тени. С второкурсниками, у которых Джим вел «Политическую журналистику», его личной целью было научить их ставить под сомнение любое заявление, исходящее из кабинетов пресс-служб партий, и превратить каждого студента в бомбу, способную взорвать любую речь, построенную на столпах лжи. Но все-таки любимым его курсом был четвертый, которому он открывал всю подноготную расследовательской журналистики. Выбрать тему и вытянуть из нее все внутренности. Найти темные пятна в ослепительном сиянии, которое пытались излучать корпорации, бизнесмены и политики.

Джим продолжил:

– Ни в одной строке статьи о волнениях в Сирии и о печальном числе жертв, погибших от рук своего же правительства, которую опубликовала сегодня «Манхэттен пресс», не было упомянуто о двух детях. Как вы думаете, почему?

Один студент с левого конца ряда, уязвленный тем, что не читал утренние выпуски газет, несмотря на обещание родителям приложить все усилия, чтобы окупить средства, потраченные в эти выходные на длинный путь на машине из штата Мичиган, поднял руку.

– Чтобы избежать нездорового интереса и сенсационности?

Джим мотнул головой и с высоты своего стола указал на ничего не подозревавшую девушку с прямыми волосами справа от себя.

– Потому что… они не знали? – сымпровизировала она.

Профессор не удержал улыбки и указал на другого студента, который всего несколько секунд назад надрывался от смеха на последнем ряду.

– Я… Я не знаю, профессор…

– Хорошо, – ответил Джим и продолжил: – Ответ очень прост, и я хочу, чтобы вы запомнили его раз и навсегда. Нигде не говорится ни об одном из двух детей по одной очень простой причине: я только что их выдумал, – признался Джим, готовясь преподать им жизненный урок. – Только правда имеет значение и только правда должна появляться на страницах серьезных изданий. Простая и чистая правда. Поэтому мне нужно, чтобы вы смотрели на все критически. Миру нужно, чтобы вы воспринимали критически любую информацию. Чтобы, когда я говорил, что погибли два ребенка, вы открывали ваши экземпляры газет и проверяли, правда ли это. Чтобы, когда политик заявлял, что часть городского бюджета направлена на строительство детских площадок, вы самолично шли кататься на этих несчастных горках. Вы должны проверять все. Вы должны убедиться в том, что говорят. Потому что, если вы этого не делаете, вы не журналисты, а сообщники лжи.

От захватившего их волнения студенты затаили дыхание. Джима это не удивило. Перед каждым своим новым курсом он произносил одну и ту же речь, в глубине души надеясь, что однажды кто-нибудь разоблачит его обман с самого начала.

Когда в полдень занятие подошло к концу, шестьдесят два ученика аплодировали. Одни вышли из аудитории в полном убеждении поступать на журналистику, другие – уверенные в том, что пока не готовы с головой погружаться в эту профессию, основной принцип которой заключался в нескончаемом стремлении к борьбе.

Выйдя из университета, Джим увидел Стива Карлсона, декана факультета журналистики, который ждал его у статуи Джефферсона^[3], украшавшей вход в здание.

– Ну что, Джим, как все прошло? – спросил он вместо приветствия.

– Неплохо. Как и каждый год. Хотелось бы верить, что снова увижу некоторых из них, когда начнется курс.

– Да, да… – ответил Стив, будто не слыша собеседника.

– Что такое, Стив? Что-то случилось? – спросил Джим.

– Да так, ничего. Ты знаешь, как я тобой восхищаюсь. Я думаю, что твоя работа с этими ребятами необходима, и я ценю, что ты с нами.

– Кто это был?

– Поступили еще жалобы.

– От моих студентов?

– О, нет. Они в восторге. Ты неправильно меня понял.

– Руководство?

Стив на секунду заколебался, подтверждая ответ.

– Да ладно, Стив. Хватит шутить.

– Это из-за твоей программы, которую ты записываешь по вечерам.

– Мой подкаст? Это мой личный проект. Он не имеет к факультету никакого отношения. Ты не можешь…

– Ты должен… прекратить свои нападки. Твои заявления… волнуют воду.

– Теперь ты точно шутишь. Ради бога, мы преподаем журналистику. Моя программа оскорбляет чувства директоров?

– Наших спонсоров, Джим. Ты не можешь нападать на всех и каждого. Кое-что, о чем ты рассказываешь в подкасте, напрямую сказывается на бюджете факультета.

– Я сделаю вид, что не слышал ничего из того, что ты мне сейчас сказал, – ответил Джим, давая понять, что разговор окончен.

– Джим… Я не прошу тебя прекратить вести этот подкаст. Я только прошу, чтобы ты пересмотрел его содержание.

Профессор покачал головой.

– Джим, это всего лишь любительская программа, которую ты записываешь у себя дома. Разве она того стоит? Ты что-то с этого получаешь? Ты действительно хочешь, чтобы совет засыпали жалобами из-за твоих идей, которые никто даже не слушает?

– Да это один из самых популярных подкастов среди наших студентов, Стив. Он служит им примером, в нем я показываю, каким должен быть настоящий журналист.

– Послушайся моего совета, Джим. Брось это. Я знаю, что тебе необходимо чувствовать себя журналистом и что этот подкаст, как ты его называешь, помогает тебе поддерживать связь с миром, но… Поверь, мне больно это говорить, но ты скорее преподаватель, чем журналист. Поэтому ты больше не работаешь ни в одном издании. Оставь это. Ты добьешься только того, что тебя вышвырнут и отсюда.

Джим не ответил, хотя в его голове кружились десятки различных оскорблений, которые он предпочел сдержать. Это был удар в спину.

Когда-то он был главным редактором газеты «Геральд» и считался одним из лучших финансовых аналитиков. Однако после мягкого, но неизбежного поворота в сторону сенсационности ежедневных новостей, в разгар жестокой войны за все уменьшающееся число читателей печатных изданий, он был уволен без права на возражение. Он не поспевал за тем, что хотели читать люди, и в тот момент, когда мгновенность Интернета начала задавать скорость новостей, его серьезный стиль и привычка досконально проверять достоверность каждого факта оказались неинтересны для рынка.

– Пока, Стив. Увидимся в понедельник, – сказал он.

– Послушай меня. Это ради твоего же блага, – ответил Стив вместо прощания.

Глава 5

Куинс

23 апреля 2011

Тремя днями ранее

Бен Миллер

Боли все равно, ждешь ты ее или нет, видел ли ты ее только что или несколько лет назад, что ты не знаешь о ней. Она появляется на пороге, даже если ты никого не ждешь.

Было уже одиннадцать часов вечера, когда Бен Миллер позвонил в дверь дома семьи Эрнандес – маленького деревянного строения в два этажа с москитными сетками на двери и ржавых оконных решетках. Внутри горел свет, из мусорного ведра торчало два полных черных пакета и третий полуоткрытый. Последний, по-видимому, стал жертвой жесткошерстного кота, который терся о ноги Бена, пока тот ждал, когда ему откроют. Небольшой садик перед домом больше походил на поле с картошкой. Желтоватая краска фасада потрескалась и местами обсыпалась, обнажив влажные листы ДСП.