Нина Стожкова: Мой папа – Фанфан-Тюльпан

Рог изобилия

В конце ноября я всегда вспоминаю папу. Он родился в ноябре, а ушел из жизни в декабре, когда ему было меньше лет, чем мне сейчас. Папочка мог быть каким угодно – легкомысленным, необязательным, выпившим – но только не скучным или, как теперь модно говорить, не «душным». Мама, кандидат технических наук, женщина материально самостоятельная, устала переносить его веселое эпикурейство и подала на развод, когда мне было три года. Так у меня появился приходящий папа. И вот однажды, когда я уже училась во втором классе…

Длинный звонок в дверь пробудил у бабушки способности медиума:

– О, твой папочка пожаловал, – догадалась она – Только он может так звонить! Рано начал, еще день на дворе.

Последнюю фразу бабушка произнесла тихо в надежде, что я не услышу.

– Папочка не пьет – кинулась я на защиту отца.

– Сейчас увидим, как он не пьет, – не стала спорить бабушка и пошла открывать.

– Доченька, здравствуй! – закричал папа с порога. – Твой папа теперь – член редколлегии! Всесоюзной отраслевой газеты! Ты хоть понимаешь, какой у тебя папка? Бабушка, собирайте на стол! Это дело надо отметить!

– По-моему, ты уже отметил, – проворчала бабушка и пошла на балкон. Там зимой всегда стояла большая эмалированная кастрюля с квашеной капустой. Возможно, бабушка решила, что капустный рассол – единственное, что может привести бывшего зятя в чувство. Видимо, кое-какой опыт у нее в этом деле имелся.

– Дочка, сегодня такой день! – поймал кураж папа. – Меня даже с работы отпустили! Выпей за меня!

Он достал большую пузатую бутылку из своего обширного потрепанного портфеля, снял с полки стакан и от души плеснул в него золотистой жидкости с пузырьками, похожей на лимонад.

Я попробовала. «Лимонад» оказался вкусным, и я сделала еще один глоток. Потом еще…

– Дочка, запевай нашу!

Папа принёс из прихожей свою черную фетровую шляпу, нахлобучил её мне на голову, и мы запели на мотив одесского канкана:

– А дочка носит шляпу,

Парам-пам-парам!

И уважает папу,

Парам-пам -парам!

Мы с папой вскочили из-за стола, взялись за руки и изобразили, как могли, этот самый канкан.

Потом папу потянуло на лирику. Он снял со стены мамин портрет и запел:

– В жизни можно увлекаться,

Но любить один лишь раз!

Я узнала арию и закружилась в танце. «Сильву» я смотрела однажды по телевизору и сразу влюбилась в её музыку и танцы. Зрелище было похоже на лимонад с пузырьками, что налил мне папа. Не то, что скучные оперы, на которые мама водила меня в «Большой»! Моя мама признавала только академическую музыку и не хотела засорять ребенку, то есть мне, голову «второсортным искусством».

Тем временем папа снял с моей головы шляпу. Продолжая танцевать, он то поднимал ее, то опускал себе на макушку в ритме канкана. Тогда довольно часто показывали записи классических оперетт по телику, и папа в моих глазах стал похож на популярного артиста Герарда Васильева, который одновременно пел, танцевал и говорил пламенные монологи. Я захлопала и чуть не свалилась со стула.

– О, господи!

Бабушка поставила большую кастрюлю на стол и сползла на табуретку.

– И когда ты только успел добавить? – она взглянула на папу проницательно, как наша завуч Людмила Николаевна.

– Бабушка, хватит ворчать, смотрите!

Папа достал из своего бездонного портфеля неизвестный мне предмет, завернутый в газету. Он развернул бумагу, и в окно очень кстати в этот миг заглянуло солнце. Загадочная штуковина стала переливаться всеми цветами радуги. Странный сосуд показался мне невозможно прекрасным, даже волшебным, чем-то вроде хрустального башмачка Золушки.

– Вот что папа дочке принес! Рог изобилия! Успел последний схватить. Хорошо, что наша редакция рядом с ГУМом находится! Там люди за любой дефицит дрались, а тут хрусталь! Ценность! Ломали ребра!

– Узнаю бывшего зятя – саркастически заметила бабушка. – Зачем, скажи мне, ребенку восьми лет хрустальный сосуд для неуемного пьянства? Его ведь даже на стол нельзя поставить, пока все содержимое не вылакаешь.

– Пригодится! – туманно сказал папа. – Будет когда-нибудь на него смотреть и папу вспоминать.

– А дочка носит шляпу и уважает папу! – запела я ни к селу, ни к городу.

Тут бабушка наконец прозрела.

– Ты напоил ребенка, негодяй! За те пять минут, пока я за капустой ходила!

– Бабушка, зачем же так грубо! Ребенок радуется за папу и разделяет его триумф. Правда, дочка?

– Бабушка, я пила лимонад! – решив бороться за папу до конца, я ринулась в бой, но голос слушался плохо. – Он был сладкий, с пузырьками…

Бабушка утратила терпение:

– Всё, хватит! Ты иди в соседнюю комнату, проспись, а ты садись за уроки, – скомандовала она нам с папой.

Через несколько минут из большой комнаты раздался богатырский храп, ну а я… Какие там уроки! Я тоже мгновенно уснула и не услышала звонка в дверь. Это пришла с работы мама. Она заглянула ко мне в комнату и оторопела:

– Сивухой пахнет Какой кошмар! Узнаю нашего папочку. А ты куда смотрела? – набросилась она на бабушку.

– Слушай, Ляля, мне же не могло прийти в голову, что твой бывший станет с ребенком шампанское распивать. Полусладкое!

– Где этот негодяй?

Мама была в ярости. Выйди папа в этот момент из комнаты, хрустальный рог изобилия вполне мог обрушиться на его буйную голову.

– Не трогай, пускай проспится, – дала бабушка здравый совет.

Внезапно раздался новый звонок и, как в любой приличной оперетте, явился незваный гость, точнее гостья. Пришла учительница музыки. Иногородняя студентка «Гнесинки» Любочка жила у родственников этажом ниже и учила меня игре на фортепьяно за умеренную плату.

– Здравствуйте, Любочка! – залепетала мама и запнулась, потому что совсем не умела врать. – Где Ниночка? А она… она заболела. Нет, навестить ее в комнате нельзя. Температура, горло… Боюсь, как бы вы не заразились. Давайте перенесем занятие на пару дней.

Хрупкая Любочка исчезла, словно ее сдуло сквозняком, гулявшим на лестнице. Мама, вздохнула с облегчением, повертела в руках стакан и внезапно допила остатки шампанского. Наверное, чтобы легче пережить собственное вранье.

В этот, самый неподходящий из всех возможных момент, из соседней комнаты появился папа. Он выглядел выспавшимся и довольно бодрым.

– О, маман! Какая женщина! – папа радостно развел руки, но мама с ним обниматься не собиралась. Папа плюхнулся в кухне на табуретку. Было заметно, что уходить ему очень не хочется.

– Помнишь ли ты, как счастье нам улыбалось? – затянул папочка самую грустную арию из всё той же «Сильвы».

– Это был только сон, мне не дорог он! – саркастически пропела в ответ мама и перешла, как в оперетте, на речитатив: – Вот твой портфель, вот твоя шляпа, забирай их и до свидания.

Она впихнула папе в руки его имущество, и он неохотно удалился, помахивая шляпой.

Мама потребовала у бабушки:

– Пускай Нина позвонит новой жене Стожкова – Клавдии. Скажет, что папа был у нас и скоро приедет, что мама передает ей привет. Нам надо эту Клаву холить и лелеять. Случись с ней что… Стожков тогда опять к нам въедет! Ты же видела, что он вытворяет! Еле выгнала! Мне эта вечная оперетта в доме не нужна…

С тех пор прошло несколько десятилетий. Бабушка, мама и папа давно упокоились на старых московских кладбищах. Зато хрустальный рог изобилия до сих пор цел и лежит в серванте за стеклом. Иногда я его вынимаю, протираю и вспоминаю папу.