Кто-то может возразить, что эти цифры по большому счету не важны. Какую бы нехватку оружия Германия ни испытывала на бумаге, при проверке реальностью Гитлер выиграл войну против двух великих держав Европы. Но говорить так – значит, вопреки совету Фредерика Мейтленда, судить из точки, где все уже случилось, а не из точки, где событиям еще только предстояло произойти. Да, Гитлер победил, но победил он по ошибке – по ошибке, которую совершил наряду с другими. Разумеется, немцы не сомневались, что, если никто не атакует их западные границы, Польшу они разгромят. Политический расчет Гитлера, уверенного, что Франция не станет вмешиваться, оказался точнее страхов немецких генералов. Однако, вторгшись 10 мая 1940 г. в Бельгию и Голландию, Гитлер не догадывался, что заставит Францию капитулировать. Это был оборонительный ход: он хотел обезопасить Рур от вторжения союзников^[7]. Падение Франции стало для него неожиданным подарком. И даже после этого Гитлер не начал подготовку к большой войне. Он считал, что победа над Советской Россией, подобно победе над Францией, не потребует серьезных усилий. Производство оружия в Германии сокращалось не только зимой 1940/41 г.; еще сильнее оно сократилось осенью 1941 г., когда война с Россией уже началась. Его стратегия не претерпела никаких серьезных изменений не только после первых неудач в России, но и после катастрофы под Сталинградом. Германия не отказалась от своей «военной экономики мирного типа». Только налеты британских бомбардировщиков на немецкие города заставили Гитлера и немцев отнестись к войне серьезно. Немецкое военное производство достигло пика тогда же, когда и бомбардировки союзников: в июле 1944 г. Даже в марте 1945 г. Германия производила существенно больше военной техники, чем в 1941 г., когда атаковала Россию. С самого начала и до самого конца секретом успеха Гитлера была не военная мощь, а изворотливость. Он всегда знал, что будет обречен, если военная мощь станет решающим фактором; так оно и случилось.

Таким образом, я уверен, что не грешу против истины, когда говорю, что важнейшая роль на международной арене в предвоенные годы отводилась не грубой силе, а политическому расчету. Акценты несколько сместились летом 1936 г. Тогда не только Гитлер, но и другие державы начали всерьез принимать в расчет войну и подготовку к войне. Я допустил ошибку, недостаточно подчеркнув перемены, которые принес с собой 1936 год, и, возможно, переоценив важность изменений, случившихся осенью 1937-го. Это лишь подчеркивает, как трудно не поддаваться мифам, даже если ставишь это своей целью. Меня ввел в заблуждение протокол Хоссбаха. Хотя я сомневался, что он так важен, как считает большинство авторов, я думал, что раз уж все придают ему такое большое значение, то какую-то важность этот документ все-таки имеет. Я ошибался; а критики, указывавшие на 1936 г., оказались правы, несмотря на то что они, судя по всему, не осознавали, что таким образом дискредитируют протокол Хоссбаха. Мне стоило бы еще немного сильнее развенчать этот «официальный протокол», как назвал его один историк. Мои аргументы тут чисто технические, и неискушенному читателю они могут показаться ничтожными. Тем не менее ученые, как правило, придают значение таким деталям, и правильно делают. По сложившейся практике документ, который претендует на то, чтобы считаться официальным протоколом, должен удовлетворять трем условиям. Во-первых, секретарь должен присутствовать на совещании и вести записи, которые он позже оформит по всем правилам. Получившийся черновик необходимо затем передать участникам встречи для внесения правок и одобрения. И наконец, такой протокол должен быть помещен на хранение вместе с другими официальными бумагами. Отчет о совещании 5 ноября 1937 г. не удовлетворяет ни одному из этих условий – за исключением того, что Хоссбах на нем действительно присутствовал. Записей он не вел. Пять дней спустя он от руки и по памяти составил записку об этой встрече. Он дважды предлагал показать ее Гитлеру, но тот отвечал, что слишком занят, чтобы ее читать. До странности легкомысленное отношение к тому, что принято считать его «последней волей и политическим завещанием». Возможно, черновой вариант прочел Бломберг. Остальные даже не знали о его существовании. Единственное свидетельство подлинности отчета – подпись Хоссбаха. Рукопись видел еще один человек – глава немецкого генштаба Бек, который из всех немецких генералов с максимальным скепсисом относился к идеям Гитлера. 12 ноября 1937 г. он составил письменный ответ на аргументацию Гитлера; позже этот его ответ подавали как начало немецкого «сопротивления». Высказывались даже предположения, будто Хоссбах составил свой протокол специально, чтобы спровоцировать Бека на такую реакцию.

Это лишь домыслы. В то время никто не придавал этой встрече важности. Хоссбах вскоре лишился должности. Его рукопись положили в папку с другими разрозненными документами и забыли о ней. В 1943 г. немецкий офицер граф Киршбах, просматривая папку, скопировал его текст для военно-исторического отдела. После войны американцы наткнулись на копию, сделанную Киршбахом, и в свою очередь скопировали ее для материалов стороны обвинения на Нюрнбергском процессе. И Хоссбах, и Киршбах считали, что американская копия была короче оригинала. В частности, как утверждал Киршбах, в исходном документе содержались критические замечания Нейрата, Бломберга и Фрича по поводу использованной Гитлером аргументации – из американской копии они исчезли. Может быть, американцы «отредактировали» документ, а может, Киршбах, как и многие другие немцы, пытался возложить всю вину на Гитлера. Узнать это уже невозможно. И оригинал Хоссбаха, и копия Киршбаха утеряны^[8]. Все, что сохранилось, – лишь копия копии незаверенного черновика: возможно, сокращенная, возможно, «отредактированная». В ее тексте затронуты темы, которых Гитлер касался и в своих публичных выступлениях: нужда в Lebensraum («жизненном пространстве») и его убежденность, что другие страны станут сопротивляться восстановлению Германии в качестве независимой великой державы. Никаких указаний к действию, кроме пожелания наращивать вооружения, там нет^[9]. Даже в Нюрнберге протокол Хоссбаха не был представлен в качестве доказательства виновности Гитлера в войне. Она предполагалась изначально. Что он «доказывал» в своем окончательном, подправленном виде, так это то, что обвиняемые – Геринг, Редер и Нейрат – присутствовали на совещании и тем самым одобрили агрессивные планы Гитлера. Чтобы доказать вину подсудимых, агрессивный характер этих планов следовало принимать за данность. Те, кто верит доказательствам, предъявляемым на политически обусловленных процессах, могут продолжать цитировать протокол Хоссбаха^[10]. Но им стоит предупреждать своих читателей (чего редакторы «Документов внешней политики Германии», например, не сделали), что этот документ – отнюдь не «официальный протокол», а весьма сомнительная бумага^{13}.

Протокол Хоссбаха – не единственный документ, в котором, как предполагается, прочерчены намерения Гитлера. Более того, если судить по высказываниям некоторых историков, Гитлер без конца чертил такие планы – без сомнения, под влиянием своей мечты стать архитектором (смеяться здесь). Боюсь, эти историки даже недооценивают продуктивность Гитлера. Они перескакивают от Mein Kampf^[11] прямиком к протоколу Хоссбаха, а затем к «Застольным беседам», записанным в годы войны с Россией^{14}. В действительности же Гитлер составлял по такому плану каждый раз, когда готовился произнести речь; так работал его мозг. Очевидно, ничего секретного в этих планах не было – ни в Mein Kampf^[12], книге, которая после прихода Гитлера к власти продавалась миллионами экземпляров, ни в выступлениях перед широкой аудиторией. Так что я никому бы не советовал гордиться тем, как проницательно он истолковывает намерения Гитлера. Столь же очевидно, что идея Lebensraum неизменно становилась компонентом этих планов. Она не была изобретена Гитлером. В то время эта идея носилась в воздухе. К примеру, книга Ханса Гримма Volk ohne Raum («Народ без пространства»), опубликованная в 1928 г., продавалась гораздо лучше Mein Kampf^[13]. Если уж на то пошло, идея обретения новых территорий неустанно муссировалась в Германии еще в годы Первой мировой войны. Раньше эту идею воспринимали как прожекты экстремистских группировок и сбрендивших теоретиков. Теперь нам известно больше. В 1961 г. один немецкий профессор обнародовал результаты своего исследования целей Германии в войне 1914–1918 гг.^{15} Это действительно были «агрессивные планы», или, как назвал их профессор, «рывок к мировому господству»: Бельгия под контролем Германии; французские железнорудные месторождения аннексированы; Украина оккупирована; более того, Польша и Украина зачищены от местного населения и заселены немцами. Разработкой этих планов занимался не один только немецкий генштаб. Их одобряло и министерство иностранных дел Германии, и «хороший немец» Бетман-Гольвег. Никак нельзя утверждать, что Гитлер пошел дальше своих респектабельных предшественников – в действительности он занял позицию более умеренную, решив отказаться от завоеваний на западе (о чем он пишет в Mein Kampf^[14]) и ограничиться лишь обретением «жизненного пространства» на востоке^[15]. Гитлер только повторял обычную в правых кругах болтовню. Как все демагоги, он апеллировал к массам. В отличие от других демагогов, которые стремились к власти, чтобы продвигать левую повестку, Гитлер овладевал массами методами левых, с тем чтобы преподнести эти массы правым. Вот почему правые позволили ему прийти к власти.

Но была ли идея Lebensraum единственной или хотя бы главной идеей Гитлера? Судя по Mein Kampf^[16], Гитлер был одержим антисемитизмом, которому посвящена почти вся книга. Вопросу «жизненного пространства» автор уделил лишь семь из семи сотен страниц. И в то время, и позже Lebensraum использовался им в качестве «журавля в небе», окончательной причины, призванной оправдать то, что он предположительно собирался натворить. Возможно, разница между мною и теми, кто верит, что Гитлер упорно строил планы завоевания Lebensraum, лишь терминологическая. Под «планом» я понимаю нечто продуманное и проработанное в деталях. Они же, видимо, понимают под «планом» благие (или, как в данном случае, отнюдь не благие) намерения. Если исходить из моего понимания, Гитлер никогда не планировал завоевывать Lebensraum. Не прорабатывался вопрос ресурсов, имеющихся на территориях, которые подлежали завоеванию; более того, границы этих территорий тоже не определялись. Никто не набирал чиновников для претворения «плана» в жизнь, не определял круг немцев, готовых переселяться, не говоря уже о какой бы то ни было их вербовке. Когда Германия захватила советские территории, руководители оккупационных администраций бегали как белки в колесе, не в силах добиться указаний, что им делать с имеющимся населением – уничтожать или эксплуатировать, обращаться с ними как с друзьями или как с врагами^[17].

Гитлер определенно думал, что Германия, когда она вернет себе статус великой державы, с наибольшей вероятностью прирастет землями в Восточной Европе. Отчасти это объяснялось тем, что он верил в идею «жизненного пространства». Существовали, однако, и соображения более практического характера. Гитлер долгое время – справедливо или нет – предполагал, что разгромить Советскую Россию будет легче, чем западные державы. Более того, он наполовину верил, что власть большевиков рухнет и без войны, и эту веру с ним разделяли многие государственные деятели Запада. В этом случае он получил бы желаемое вообще без каких-либо усилий. Более того, завоевание Lebensraum легко можно было изображать крестовым походом против большевиков, что помогло бы завоевывать симпатии тех жителей Запада, которые были готовы счесть Гитлера борцом за западные ценности. Однако догматиком он в этом отношении не был. Если ему подворачивалась такая возможность, он не отказывался и от иных приобретений. После победы над Францией Гитлер аннексировал Эльзас и Лотарингию, несмотря на свои прежние обещания этого не делать; вдобавок он прибрал к рукам промышленные районы Бельгии и Северо-Восточной Франции, как до него собирался сделать и Бетман-Гольвег. Довольно расплывчатые условия, которые он планировал предложить Великобритании в попытке заключить мир летом 1940 г., предусматривали гарантии безопасности для Британской империи, однако при этом Гитлер собирался заявить права на Ирак, а может, даже и на Египет как на сферу влияния Германии. В общем, каких бы идей он ни придерживался в теории, на практике он не цеплялся за логическую схему «status quo на западе и захват земель на востоке». Отвлеченный мечтатель обернулся беспринципным государственным деятелем, который не считал нужным заранее обдумывать, что и как он будет делать.