Гитлеру удалось зайти так далеко, потому что другие не знали, как с ним быть. И снова я не хочу ни обвинять, ни оправдывать «умиротворителей», я хочу их понять. Историки, которые списывают умиротворителей со счета, как дураков или трусов, плохо делают свою работу. Эти люди столкнулись с реальными проблемами и старались как могли, действуя в условиях того времени. Они понимали, что независимую и сильную Германию необходимо как-то встроить в Европу. Последующие события подтвердили их правоту. Что ни говори, а мы до сих пор ходим вокруг да около немецкого вопроса. Станет ли здравомыслящий человек предполагать, например, что в 1933 г. другие страны могли применить силу и свергнуть Гитлера, который пришел к власти конституционным путем и явно пользовался поддержкой значительного большинства немцев? Можно ли выдумать меру, которая в той же степени способствовала бы росту его популярности в Германии, за исключением разве что вмешательства с целью выдавить его из Рейнской области в 1936 г.? Немцы наделили Гитлера властью; и только они могли его ее лишить. Кроме того, «умиротворители» опасались, что после разгрома Германии Россия распространит сферу своего влияния на бóльшую часть Европы. Последующие события показывают, что и здесь они не ошибались. Право критиковать «умиротворителей» имеют лишь те, кто хотел бы, чтобы место Германии занял СССР; я не понимаю, почему большинство их критиков теперь столь же возмущены неизбежным результатом провала их усилий.

Неверно и то, что «умиротворители» представляли собой узкий кружок, не пользовавшийся в тот период широкой поддержкой. Если судить по тому, что говорят сейчас, можно подумать, что почти все консерваторы выступали за упорное сопротивление Германии в союзе с Советской Россией и что вся Лейбористская партия требовала наращивания вооружений. Напротив, редко какая политическая программа пользовалась большей популярностью. Мюнхенскому соглашению рукоплескали все британские газеты, за исключением Reynolds News. Но мифы столь сильны, что даже сейчас, когда я пишу эти строки, я сам себе с трудом верю. Конечно, «умиротворители» в первую очередь думали о своих собственных странах, как и большинство государственных деятелей, которым это обычно ставят в заслугу. Но и о других они тоже думали. Они сомневались, что война пойдет на пользу народам Восточной Европы. Без сомнения, позицию, которую Британия заняла в сентябре 1939 г., можно назвать героической; но это был героизм в основном за чужой счет. Тяготы, выпавшие на долю британского народа за шесть лет войны, сравнительно невелики. Поляки в годы Второй мировой пережили настоящую катастрофу и даже после нее не вернули себе независимости. В 1938 г. предали Чехословакию. В 1939 г. спасли Польшу. В итоге война унесла жизни менее ста тысяч чехов – и шести с половиной миллионов поляков. Так кем быть лучше – преданным чехом или спасенным поляком? Я рад, что Германия была побеждена, а Гитлер разбит. Я также признателен тем, кто дорого заплатил за победу, и при этом отдаю должное честности тех, кто считал требуемую цену слишком высокой.

В наше время эту полемику следует вести в терминах исторической науки. Нет ничего проще, чем выдвигать обвинения против умиротворителей. Возможно, я потерял интерес к этому занятию оттого, что часто упражнялся в нем еще в те времена, когда – если память мне не изменяет – деятели, которые нынче высказывают мне свое негодование, не проявляли особой публичной активности. Мне важнее понять, почему не сработало то, что я требовал, чем повторять старые обвинения; и если уж приходится осуждать чьи-то ошибки, пусть это будут мои собственные. Однако в обязанности историка не входит рассказывать людям, что им нужно было делать. Его единственный долг – выяснить, что было сделано и почему. Мы мало что выясним, если по-прежнему будем приписывать все случившееся лично Гитлеру. Да, он привнес в ситуацию мощный динамический элемент, но это было всего лишь топливо для уже собранного мотора. Отчасти Гитлер был порождением Версаля, отчасти – порождением идей, типичных для современной ему Европы. Но прежде всего он был порождением немецкого прошлого и немецкого настоящего. Он был бы никем, если бы его не поддержал народ Германии. Сегодня, кажется, принято считать, будто Гитлер все делал сам – вплоть до того, что он сам водил поезда и в одиночку пускал газ в газовые камеры. Но это не так. Гитлер был резонатором для немецкого народа. Тысячи, многие сотни тысяч немцев исполняли его чудовищные приказания без тени сомнений и без лишних вопросов. Как верховный правитель Германии, Гитлер несет наибольшую долю ответственности за неизмеримо чудовищные деяния: за разрушение немецкой демократии; за концентрационные лагеря и – самое страшное – за истребление народов в годы Второй мировой войны. Он отдавал – а немцы исполняли – приказы настолько порочные, что их не с чем сравнить в истории цивилизованных народов. Однако его внешняя политика – это другое дело. Он стремился сделать Германию господствующей силой в Европе, а может быть, в отдаленной перспективе и в мире. Другие великие державы преследовали схожие цели – и продолжают это делать до сих пор. Другие великие державы воспринимают малые страны как своих сателлитов. Другие великие державы пытаются защищать свои национальные интересы силой оружия. В международных делах Гитлер был ничем не хуже других – за исключением того, что был немцем^[18].

Глава 1
Позабытая проблема

С начала Второй мировой войны прошло уже больше двадцати лет, а с ее окончания – пятнадцать. Люди, пережившие войну, все еще воспринимают ее как часть своего непосредственного опыта. Но в один прекрасный день они вдруг понимают, что Вторая мировая, как и предшествовавшая ей Первая, ушла в историю. Для университетского профессора этот момент настает, когда ему приходится напоминать себе, что его студенты еще не родились, когда война началась, и не могут помнить даже ее финал. Вторая мировая так же далека от них, как Англо-бурская война от него самого; родители, может, и рассказывали им какие-то истории, но куда вероятнее, что все свои знания о войне его слушатели почерпнули из книг. Ее великие фигуры сошли со сцены. Гитлер, Муссолини, Сталин и Рузвельт мертвы; Черчилль ушел в отставку; один только де Голль снова у руля. Вторая мировая война – больше не «сегодня»; это уже «вчера». К историкам этот факт предъявляет новые требования. Современная в строгом смысле слова история фиксирует события по горячим следам, судит исходя из текущего момента и по праву рассчитывает на живое участие читателя. Никто не рискнет обесценивать такие работы, имея перед собой великий пример сэра Уинстона Черчилля. Но приходит время, когда историк может отстраниться и взглянуть на события, бывшие некогда современными, с беспристрастностью, какую он мог бы выказать, описывая борьбу за право на инвеституру или гражданскую войну в Англии. По крайней мере, он может попытаться.

Подобную попытку историки предприняли и по окончании Первой мировой войны, но упор тогда делался на другое. Сама война особого интереса не вызывала. Полемика «западников» и «восточников» по поводу глобальной стратегии считалась частным конфликтом Ллойд Джорджа с генералами, недостойным внимания академической истории. Официальная военная история Великобритании – сама по себе неоднозначный вклад в этот частный конфликт – писалась так неспешно, что была доведена до конца лишь в 1948 г. Написать официальную гражданскую историю не собрался никто, кроме министерства военного снабжения. Попытки достичь мира путем переговоров практически никого не интересовали. Никто не изучал эволюции военных целей. Исследований, посвященных такой вызывающей жаркие споры теме, как внешняя политика Вудро Вильсона, пришлось ждать почти до сего дня. Один вопрос затмил собой все остальные и полностью завладел вниманием историков: как началась эта война? Правительства всех великих держав, за исключением Италии, щедро делились документами из своих дипломатических архивов. Обозревая свои книжные полки, забитые томами на всех основных языках, усердный историк мог сожалеть лишь о том, что не читает на остальных. На французском, немецком и русском языках выходили периодические издания, целиком посвященные этой теме. Изучая истоки Первой мировой войны, историки делали себе имя – Гуч в Англии, Фей и Шмитт в США, Ренувен и Камиль Блок во Франции, Тимме, Бранденбург и фон Вегерер в Германии, Пржибрам в Австрии, Покровский в России и т. д.

Кто-то уделял особое внимание событиям июля 1914 г.; другие углублялись в прошлое вплоть до Марокканского кризиса 1905 г. или даже во времена Бисмарка. Но все сходились на том, что для историка Новейшего времени эта область исследований представляет особый интерес. Университетские курсы обрывались августом 1914 г.; кое-где это и до сих пор так. Студенты не возражали. Им нравилось слушать о Вильгельме II и Пуанкаре, о Грее и Извольском. Телеграмма Крюгеру интересовала их больше битвы при Пашендейле, Бьёркский договор казался им важнее соглашения Сайкса – Пико. Главным событием, определившим настоящее, считалось начало войны. Все, что произошло потом, было сумбурной отработкой неизбежных последствий, которая в настоящем значения не имеет и ничему научить не может. Если мы поймем, почему началась война, то поймем и то, как мы пришли к тому, к чему пришли, – и, естественно, как нам не угодить туда же снова.

Со Второй мировой войной дело обстояло почти полностью наоборот. Максимальный интерес и у читателей, и у авторов вызывала сама война. Не только ход военных кампаний, хотя и их разбирали снова и снова. Изучали и военную политику – в частности, отношения стран, составлявших антигитлеровскую коалицию. Не сосчитать книг, посвященных Компьенскому перемирию 1940 г. или конференциям «Большой тройки» в Тегеране и Ялте. Под «польским вопросом» в контексте Второй мировой войны понимали конфронтацию Советской России и западных держав, которой война закончилась, а не территориальные претензии Германии к Польше, с которых она началась. Истоки войны возбуждали сравнительно небольшой интерес. Сложилось мнение, будто, несмотря на то что какие-то подробности еще могут всплыть, ничего глобально нового мы уже не узнаем. Все ответы известны, и ставить новые вопросы попросту незачем. Ведущие авторы, к которым мы обращаемся за описанием истоков Второй мировой войны, – Нэмир, Уиллер-Беннет, Вискеманн на английском, Бомон на французском – опубликовали свои труды вскоре после окончания войны; все они как один выражали взгляды, которых придерживались еще в годы войны или даже до ее начала. Спустя двадцать лет с начала Первой мировой войны очень немногие согласились бы принять объяснения, предлагавшиеся в августе 1914 г. Спустя двадцать и более лет с начала Второй мировой войны практически все довольствуются объяснениями, предложенными в сентябре 1939 г.