Последний человек до него, который держал эту книгу в руках, умер более трехсот лет назад. Аарон шагнул в сторону Хелен, чувствуя, как от его тела исходит тепло, а в висках стучит кровь. Он на мгновение задержался возле стола и медленно, церемонно положил книгу.

Хелен включила маленькую лампу, и по сравнению с бриллиантовым свечением окон ее свет показался ничтожно тусклым. На обложке книги была вытеснена надпись на португальском языке. Livro-razao. Конторская книга. Аарон открыл ее, и ему в лицо, на губы и волосы, пыхнуло коричневым пеплом.

– Господи! – воскликнул Аарон и сплюнул горький осадок.

– Осторожней же! – гаркнула одновременно с ним Хелен.

Он почувствовал, как мелкая пыль липнет к ресницам. Пальцы, все еще державшие гроссбух полуоткрытым, были все покрыты налетом – тем, что осталось от уже навсегда утраченных слов. Что-то живое только что умерло от его рук. На его глаза навернулись слезы стыда, и Аарон помотал головой, словно стараясь избавиться от пыли. Он снова тряхнул головой, уже с отвращением, которое тотчас перекинулось на Хелен. Выпрямившись, Аарон посмотрел на нее. Хелен неотрывно смотрела на книгу.

– Железо-галловые чернила, – произнесла она через мгновение.

Проследив за взглядом коллеги, Аарон понял, что беда случилась до того, как он коснулся книги. Страницы напоминали швейцарский сыр. Буквы, слова были словно вырезаны наугад; чернила за века проели бумагу насквозь. То, что еще можно было прочитать, выглядело как размытые коричневые пятна. Похоже, книга содержала записи о домашних расходах; рябые записи были сделаны на португальском, испанском и иврите разным почерком. Аарон больше не осмеливался касаться бумаги. Осторожно, как только мог, он закрыл том – вероятно, что-то еще можно спасти при должном обращении. Попавшую в рот пыль он сплюнул себе в рукав.

– Письмо!

Голос Хелен звучал напряженно.

– Может быть, вам самой попробовать? – спросил Аарон и сам поразился обиде, прозвучавшей в его словах.

Седые волосы Хелен упали ей на лицо, закрыв глаза. Наступила тишина, достаточно долгая, чтобы Аарон успел почувствовать первый укол стыда. Она с бесстрастным видом подняла руку – было отчетливо видно, как та дрожит. Толстые пальцы неуловимо шевелились в воздухе, словно передавая сообщение на каком-то таинственном языке жестов.

Прошло еще несколько секунд, и Хелен опустила руку.

– Последние страницы гроссбуха, возможно, сохранились лучше, – сказала она, отворачиваясь. – Но мы сможем это определить только в консервационной лаборатории.

Так вот зачем ей понадобился помощник! Хелен не могла доверить себе работу с хрупкими документами. Так что же получается – теперь Аарон должен стать ее роботизированной рукой?

Хелен читала письмо. Аарон рефлекторно проследил, как ее взгляд скользит по ветхой, но все еще хрустящей розоватой поверхности. Его заинтересовала фактурная поверхность письма, и, не спрашивая разрешения, он протянул руку и коснулся уголка страницы. Едва заметные бороздки и впадинки, испещрявшие лист, напоминали папиллярные линии на подушечках пальцев. При более ярком освещении можно было бы попробовать рассмотреть отметку изготовителя бумаги, а то и водяной знак, что позволило бы узнать, где именно куплен лист.

Письмо было в хорошем состоянии, и лишь слабая дымка, полутень Времени, расплывалась вокруг каждого слова.

Какое-то время оба молча читали.

Через мгновение она повернулась и взглянула на Аарона. Тот молча кивнул: он тоже понимал. В нескольких футах от них находились две заполненные тем же человеком, посчитавшим нужным сохранить это письмо, полки. И если хотя бы четверть из всего этого удастся прочесть, то это будет фундаментальное открытие.

В наполнившей дом тишине перед Аароном Леви открывалась новая перспектива.

Он осторожно взял с полки еще несколько страниц – три письма и копию проповеди, все на португальском; потом еще было полстраницы заметок на латыни, похожие на рассуждения на теологическую тему; кое-что оказалось и на иврите – список ритуальных предметов, которые следовало подготовить к пасхальному седеру^[2]. Аарон положил страницы на стол, пододвинул поближе стул и принялся изучать их, задерживаясь на архаичных португальских словах. Хелен же рассматривала свои листки еще дольше.

Медленно, переходя от документа к документу, они осмотрели все собрание. Хелен выпрямилась и сняла очки. Подвешенные на цепочке, они уперлись ей в грудь.

– Я никогда не слышал о Га-Коэне Мендесе, – сказал Аарон.

– Я видела одно-два упоминания о нем в источниках семнадцатого века, – хриплым голосом отозвалась Хелен. – Он, судя по всему, был одним из первых учителей местной еврейской общины после того, как их перестали преследовать. Еще в юном возрасте в Лиссабоне он был ослеплен инквизицией, потом до самой старости обучал своих учеников в Амстердаме и уже к концу жизни перебрался в Лондон. По-моему, у него была опубликована всего одна работа, да и то посмертно. Кажется, аргументы против саббатианства^[3]. Никогда не читала. Даже не знаю, сохранился ли хоть один экземпляр.

Аарон отвлекся, перечитывая строчки. Его внимание привлекла одна, и он глазами пробежал по извилистым линиям португальских слов: «В отличие от меня, вы еще не старик. Позвольте же дать вам совет, чтобы ваше тело и дух могли бы воспользоваться им».

Горло Аарона сжала невыносимая тоска.

– Он мне нравится, – сказал он тихо и тут же пожалел о неосторожном тоне голоса, о наивности вырвавшихся у него слов.

Он ждал, что Хелен выскажет ему очевидное: не его дело любить или не любить заданную тему. Но она ничего не сказала, а лишь снова уткнулась в бумаги.

– Конечно, – произнесла она немного погодя, – он не писал это сам. Вы заметили инициал писца?

– Писца?

– Писец, писарь, переписчик – как бы его ни называли. Я же сказала, что Мендес был слеп.

С этими словами Хелен прошла в другую комнату и вернулась с еще одним листком, который покоился на чайном подносе. Поднос Хелен держала так аккуратно, словно несла дорогой фарфор.

– Это то, что я прочла вчера, – сказала она.

Когда Хелен передавала письмо, Аарон обратил внимание на то, что руки у нее трясутся гораздо меньше, чем давеча. Вероятно, тремор появлялся периодически.

Он медленно прочитал письмо – архаичный язык было непросто разобрать с ходу. Закончив, он проглядел остальные листки, лежавшие на столе. Вот он, в правом нижнем углу в каждом письме едва заметная паутинка, которую Аарон поначалу принял за несколько пробных штрихов пером. И только теперь до него дошло, что это еврейская буква «алеф».

– Переписчик, наверное, был одним из учеников Мендеса, – заметила Хелен. – Возможно, нам удастся выяснить, кто именно. У них была совсем крохотная община.

Она помолчала.

– Но то, что Мендес хранил копии отправленных им писем, означает, что он понимал всю значимость его трудов по восстановлению официальной еврейской общины в Англии. Возможно, он предчувствовал, что его записки кому-то понадобятся.

Хелен посмотрела на часы и нахмурилась.

– Встретимся здесь завтра в семь утра. Работаем до шести вечера. И на следующий день так же. Я договорилась с Истонами. Но это все, что у нас есть.

Аарон встал, с сожалением оторвав взгляд от страницы. Хелен вынула из своей сумки два пластиковых конверта и жестом показала Аарону, чтобы тот спрятал в них бумаги. Он принялся за дело, а она буквально нависла над ним, опираясь на палку. Словно горгулья. Эта мысль позабавила Аарона, и он неожиданно для себя приободрился.

– Значит, наш писец – «алеф»?

– Предположительно.

– Авраам? – размышлял он вслух, с нарочитой медлительностью опуская бумагу в конверт. – Ашер? Амрам? Аарон?

– Мы ничего не знаем о нем, кроме инициала.

– Верный писец Алеф? – резко усмехнулся Аарон. – Да вряд ли. Тут чего-то не хватает, задору, что ли. Вам не кажется?

Вот как он спасет свой рассудок, работая с этой женщиной. Аарон уже принял решение работать.

Только теперь он смог осознать, как росла его паника последние месяцы – тихая, неслышная, размеренная, мягкая, удушающая, словно трясина. С каким беспокойством и отчаяньем искал он предлог оставить выбранную им же тему. А ведь это был Шекспир, на творчестве которого подвизались лучшие и умнейшие аспиранты. Шекспир, на имени которого Аарон Леви выстраивал свою линию гипотез и доказательств, причем его наставники заявляли, что он подает большие надежды. Шекспир, при упоминании которого Аарон последнее время начинал догадываться, что если насчет обещаний он большой мастер, то вот с выполнением оных получается не очень.

Но новообретенный клад – совсем другое дело. Его душа историка так или иначе надеялась на возможность подобной находки. Поэтому неудивительно, что на какое-то время он забыл про Шекспира. И если этот кладезь старинных документов удовлетворит хотя бы половину чаяний Хелен Уотт, то почему бы не представить себе, что даже небольшая его часть может послужить основой диссертации (хотя пока торжествовать еще рано). Хорошей, добротной, крепкой диссертации. И, быть может, даже блестящей, которая сразу исполнит все обещания, которые он уже раздал.

Новый шанс.

А чтобы выдержать работу в паре с Хелен Уотт, нужно всего-навсего представить ее себе другим человеком, – когда эта мысль пришла ему в голову, Аарон счел ее гениальной… Сделать вид, что у нее имеется чувство юмора.

Хелен смотрела на него сверху вниз, стиснув челюсти.

– Шутка! – сказал ей Аарон. – Ха-ха!

Ночью, слушая, как тикает электрический обогреватель у ножек стула, заварив себе чаю, Аарон написал Марисе электронное письмо.

«Привет, Мариса!» – начал он.

Курсор бесстрастно мигнул, словно электронный сфинкс.

Привет… Вполне безопасно, если брать между рискованным «Дорогая» и холодным «Здравствуй».

Как жизнь в кибуце? Или ты уже раскаялась в своей глупости и заказала билет в Лондон, чтобы вдоволь насладиться дождями и сальными чипсами? Каковы успехи в изучении иврита? Ты же знаешь, с современным языком я ничем помочь не смогу, но если тебе вдруг повстречается продавец фалафелей, говорящий на древнеарамейском или на библейском иврите, тогда я всецело к твоим услугам!

К твоим услугам… Аарон вгляделся в эти слова, гадая, как именно поймет их Мариса.

Мариса… Слишком часто он переживал это заново, когда размышлял о Шекспире: медленное дразнящее движение ее черной майки, ползущей наверх через голову. Шок от ее взгляда, когда она повернулась в его сторону. Ее руки, каждое движение, прямолинейные, как бой барабана.

Вот почему и волосы и взор
Возлюбленной моей чернее ночи…^[4]

У Шекспира была Темная Леди, по которой он тосковал, впадая в отчаяние, пока ее образ не въелся навсегда в его сознание, но способен ли на такое Аарон? Или же Аарон недотягивал, был слишком малодушным, чтобы претендовать на подобные поэтические страсти, – короче говоря, уж не был ли он, несмотря на все свои заслуги и достижения, слишком приземленным?

Временами, когда он плескался в душе или накладывал себе еду на поднос в студенческой столовой, его одолевала мысль: а вдруг он всего лишь вообразил себя подходящим ухажером для Марисы? Точно так же, как возомнил себя настоящим исследователем шекспировского творчества…

Тут его настиг прилив энергии, и Аарон резко развернул тему:

Если ты сейчас стоишь, то тебе лучше присесть. Шекспиру, боюсь, придется немного обождать. Дело в том, что недавно был обнаружен тайник с документами семнадцатого века. Он находится под лестницей в одном из домов в спальном районе Лондона, где сменилось черт знает сколько хозяев, и вот только теперь кому-то пришла в голову мысль начать делать ремонт. И вот вам пожалуйста: вскрытая История!