Конечно, я говорю о крови, ведь меня несколько дней рвало ей! Я умираю! Мне всего двадцать один год. Я никогда не была замужем, не выезжала из Курганово. Я даже не целовалась ни разу, и мне – не познавшей жизни, не испытавшей и не изведавшей ничего, кроме четырёх стен графской усадьбы – предстояло умереть от чахотки совсем одной, в одиночестве, брошенной отцом.

Я разрыдалась. Меня снова стошнило, снова кровью, от чего подурнело ещё сильнее. Давыдов стоял надо мной, насмехался, вглядывался в мою кровь, точно надеялся найти там улики против отца и графа. А я рыдала, сидя на полу, не в силах даже вытереть это расползающееся кровавое пятно. Хорошо хоть ковёр не испортила на этот раз.

И только Усладин, которого позвал кто-то из младших чинов, смог отогнать от меня Давыдова и отправил того за доктором. Создатель, молю, пусть доктор приедет скорее. Я умираю. Чувствую, что умираю. Ноги коченеют.

До сих пор слышу шаги за дверью. Темнеет, но я не зажигаю свечу, чтобы они посчитали, будто я сплю. Моя болезнь теперь служит удобным прикрытием от их вмешательства.

В углу по-прежнему стоит собранный саквояж. Несколько раз порывалась разобрать его, но так и не взялась. Во мне всё ещё брезжит надежда на возвращение отца. Разве мог папа бросить меня здесь совсем одну? Он никогда прежде не оставлял меня надолго, даже в прежние времена, когда в Курганово и появиться никого чужого не могло. Я же… он же мой отец. Он не мог оставить меня, словно забытую вещь. Он же любит меня.

Он сделал из меня чудовище. Мишель писал об этом. Мои сны все кричат об этом.

Я жажду крови. Я чую её на своих губах, на языке. Помню, как она стекает горячая солоноватая в горло, как согревает грудь, как…

Создатель! Какие ужасные вещи я пишу. Это точно вовсе не я. Клянусь, не помню, в упор не помню, как написала эти строки в собственном дневнике, точно некто завладел моим телом, заставил взяться за перо и записать эти чудовищные выдумки. Мне и в голову прийти не могло ничего подобного. Конечно, мне по нраву новомодные мистические романы о вампирах, но чтобы поверить в это…

Может ли ранение привести к сумасшествию? А чахотка? Что со мной происходит? Мне страшно. И шорохи. И скрип. И этот проклятый писк. Он затопляет мою спальню.

Я плачу очень тихо, чтобы никто не услышал.

А шорохи подбираются всё ближе.

Меня колотит от холода, едва держу перо в пальцах.

Они здесь. Они всё ближе.

Срочно! Всем постовым отделениям! Разыскивается подозреваемая в убийстве Клара Остерман, девица 21 года. Роста невысокого. Телосложение худощавое. Волосы тёмно-каштановые, глаза карие. Может быть вооружена. При обнаружении задержать и сообщить в Первое отделение.

ОБЪЯСНИТЕЛЬНАЯ ЗАПИСКА

Главе Первого отделения г. Новый Белград

Волкову Борису Дмитриевичу,

От сыскаря второго ранга Первого отделения г. Нового Белграда

Давыдова Демида Ивановича

Я, Давыдов Д. И., по распоряжению Усладина С. Т. отправился в город Орехово в поисках доктора для Клары Остерман, которая потеряла сознание во время допроса.

В Орехово доктора долго не мог найти, в связи с чем задержался до позднего вечера. Доктор, как мне объяснили, навещал сложных больных. Вернулся он поздно, не один, а со столичным профессором, который настоял, что тоже желает отправиться в Курганово. Мешать в этом намерении не стал.

По возвращении в Курганово, т. е. утром следующего дня мы обнаружили всех сотрудников Первого отделения убитыми особо жестоким способом. Как и в предыдущих случаях с крепостными, найденными в деревнях, тела обескровлены, но помимо этого тела до неузнаваемости обезображены укусами крыс, которые были кем-то натравлены в неестественном количестве.

Клара Остерман пропала. Её следов, ни живой, ни мёртвой не обнаружено.

Прошу немедленно объявить её в розыск и прислать мне подкрепление. Оставляю Е. Смирнова в Курганово для решения рабочих задач и срочно выезжаю в Новый Белград для дальнейшего расследования.

Д. И. Давыдов 4 лютня 1227 г.

ИЗ ДНЕВНИКА ДЕМИДА ДАВЫДОВА

4 лютня

Я привык излагать свои мысли в блокноте кратко и по списку. Обычно все детали записывает Смирнов. Но теперь считаю необходимым вести записи подробно, с некоторой даже дотошностью и передачей чувственной окраски, чтобы в случае необходимости те, кто найдёт мой дневник, смогли использовать его в деле.

Что ж, коллега, прошу прощения, но вести дневник мне непривычно, поэтому могу поначалу делать это не очень умело и размыто, а где-то напротив излишне подробно. На всё нужна практика, да и я не писатель, ремесло моё в другом.

С чего бы правильно начать.

Сегодня 4 лютня.

Я вернулся из Орехово после обеда, в четвертом часу. Сейчас нахожусь в усадьбе Курганово, на первом этаже хозяйского дома в окружении профессора Императорского университете Афанасьева и иноземца доктора Бернарда Шелли, его спутника.

Хах, опыт чтения протоколов сказывается. Как пишут в дневниках? Ну, если исключите страдания из-за разбитого сердца, сопли и прочую чепуху?

Дорогой дневник, я люблю графиню Анну, но она не обращает на меня внимания. Буду стреляться с её любовником и умру в страшных муках.

Наверное, нужно добавить своих мыслей, эмоций. Но не таких, конечно.

Что я чувствую?

Я хочу шею свернуть этой маленькой гадине Остерман.

Я знал, что девчонка лишь притворяется слабой и немощной. Такие невинные глазки строила, ну просто овечка. Волк в овечьей шкуре!

Пока все теории мои кажутся безумными, но, если найду остальные записи Остермана, может, это окажется не лишённым смысла. Пусть пока доказательств нет, но я готов поклясться, что за всеми убийствами в Курганово или хотя бы частью из них стоит эта Клара Остерман.

И мой новый знакомый Афанасьев, пусть и не напрямую, но подтверждает эти опасения.

Так, надо рассказать по порядку.

Всё началось, когда Усладин закончил допрос Остерман. Её вынесли на руках без сознания. Сказали, она начала бредить и её вправду стошнило кровью. Видел следы в кабинете. Такого у чахоточных не бывает. Слишком много крови. Любой человек давно умер бы, если бы его так обильно рвало кровью, а судя по словам Остерман, с ней это случилось не впервые.

Попросил протокол допроса, перечитал нашу с ней беседу. И, чтоб меня леший побрал, она буквально призналась, что помогала своему отцу. Девчонка может притворствовать и разыгрывать из себя жертву обстоятельств, но она далеко не так проста. Много ли юных девиц, которые вообще решатся присутствовать при операции, не говоря уже про ассистирование хирургу?

Готов поспорить, она с самого начала прекрасно знала об экспериментах отца, а потом влюбилась в этого Белорецкого. Может, он пообещал ей что-то? Нашептал романтичной ерунды, очаровал, и девица предала родного отца ради возможности выскочить замуж? Женщины и так не слишком умны от природы, а уж от чувств вовсе теряют голову.

Так или иначе, Остерман куда лучше осведомлена о делах отца, чем кажется на первый взгляд. Она не боится крови, умеет держать в руках скальпель и сведуща в анатомии и хирургии. А милое личико и эти огромные оленьи глазки придают ей совершенно невинный вид. Мужчины на такое падки. Ох, я болею. Ох, я умираю. Помогите-спасите. Столько лицемерия и жеманства, что блевать охота.

Итак, меня со Смирновым отправили за врачом в Орехово. К счастью, до самого города Смирнов со мной почти не разговаривал. Только в начале попытался обсудить Остерман и сказал, что она похожа на лунатика, такая бледная и странная. Что, если она и вправду страдает сомнамбулизмом? Это объяснило бы её плаксивость, некую слабость (или, скорее, раздражительность и нервозность) ума, странные шорохи в спальне. Несколько ночей я вызывался сторожить под дверью её комнаты, во-первых, потому что не доверяю другим, во-вторых, потому что надеялся поймать её на попытке побега или подкараулить самого доктора Остермана. С трудом верится, что он оставил любимую дочь насовсем. Скорее всего, он попытается или уже смог с ней связаться, минуя нас.

Выйти из спальни ночью Клара не пыталась, к её комнате снаружи тоже никто не приближался, но из-за двери постоянно доносились шорохи и голоса. Причём, несмотря на то что я никогда не замечал за собой галлюцинаций (даже в самых расшатанных своих состояниях), готов поклясться, что голоса эти были не только женские.

Я встречал пару раз умалишённых. Некоторые из них, особенно те, что верят, будто в них обитает больше одной души, порой пытались вполне правдоподобно имитировать чужие голоса, но никогда ни один из них не мог издать звуков настолько для них от природы не естественных.

И между тем готов поклясться, что по ночам в спальне Клары Остерман не раз звучал мужской голос, но, когда я пытался подглядеть через замочную скважину, не заметил ничего, кроме её мечущегося из угла в угол силуэта.

Клара Остерман слишком хилая и тщедушная, чтобы изобразить такой голос. И слишком маленькая и слабенькая, чтобы убить кого-либо, а между тем в Курганово и Заречье всё завалено трупами.

В Орехово мы не нашли местного доктора, он уехал в деревню и, как нам сказали, вернётся не скоро. В округе подозрение на эпидемию неизвестной болезни, и доктор планировал задержаться на несколько дней.

Но нам неожиданно повезло встретить иностранного доктора, который по удивительному (ни разу не удивительному, но я упорно подыгрывал им поначалу) стечению обстоятельств как раз направлялся в Великолесье.

Итак, назад мы возвращались уже с профессором Афанасьевым и доктором Шелли. Оба – личности интригующие, которых никак не ожидаешь встретить в глуши, подобной Курганово.

Афанасьева я узнал сразу. Это он написал заявление в Первое отделение на Ферзена, и это о нём Остерман и Белорецкий рассказывали в своих записях. Профессор преподавал пропавшему без вести Белорецкому. Видимо, на его поиски он и едет. Клара говорила, что прошлый его приезд оказался безуспешным.

Мне было интересно понаблюдать за ними со стороны, не выдавая себя, поэтому я не спешил представляться сыскарем.

Профессор оказался человеком степенным, на первый взгляд добродушным, очень интеллигентным, ровно таким, каким представляешь себе университетского преподавателя. Он с самого начала, когда подошёл и спросил, не подвезём ли мы его до Камешка (это усадьба по соседству с Курганово), выглядел обеспокоенным, даже встревоженным. Вещей у него с собой почти нет, только небольшой полупустой саквояж.

Доктор Бернард Шелли из Брюфомора – лицо в этом деле новое, незнакомое. Афанасьев рассказал уклончиво, что они познакомились с Шелли в Новом Белграде, доктора спасли с корабля, застрявшего во льдах Океана Ледяных духов. Там он путешествовал с научной экспедицией. Почти весь экипаж погиб, и выжил едва ли не один-единственный доктор.

– Я свалиться профессор на голову! Прямо на голову! – повторил Шелли несколько раз, безудержно хихикая. Видимо, ему очень понравилось это ратиславское выражение. Не помню, есть ли близкое по значению выражение в брюфоморском языке.

Афанасьев и Шелли утверждают, что навещают в Камушке старых друзей, но очевидно, что они приехали на поиски Белорецкого. Если заинтересованность Афанасьева понятна, то намерения Шелли остаются неясны.

Я успел шепнуть Смирнову, чтобы он молчал о нашей работе. К счастью, мы оба надели шубы, найденные в Курганово в хозяйских вещах. Наша форма хороша для столицы, но не спасёт от мороза в долгом пути. В общем, поначалу мы не вызывали подозрений и ничем не выдавали своей профессии, поэтому можно было попробовать разболтать наших новых спутников.

Но Афанасьев будто бы что-то заподозрил и начал нас расспрашивать.

– Вы впервые в Великолесье? – спросил он, стоило нашим саням отъехать от Орехово.

– По нам так заметно? – вопросом на вопрос ответил я.