Во сне я стала совсем безвольной, тело меня не слушалось, поэтому не противилась, но и не подчинялась приказу. И тогда Тень схватила меня за шею, ткнула прямо к горлу Гриши, и губ коснулась кровь.

До сих пор точно ощущаю горячую кровь на своих губах. Я зарыдала. А после, когда капли попали на язык, ощутила такую дурноту, что меня вырвало.

Но Тень это не остановило. Она заставила пить дальше. И там, во сне, полном жутких неясных образов, кровь обратилась в золото. Оно ощущалось слаще всего на свете, точно я пила уже не кровь, а золото, чистое золото, и какое это было наслаждение.

Грешно и грязно даже писать об этом.

Что-то скрежещет за стеной, прямо у изголовья моей постели. Мыши, наверное, опять завелись. Попросила переставить кровать, но на новом месте опять слышу скрежет. Не могу заснуть.

27 трескуна. Наверное. Забыла спросить Соню, какое сегодня число.

Всю ночь снова держалась горячка. Голова раскалывается. Мне показалось, я видела Марусю, хотя знаю, что она мертва. Все мертвы. Всё Курганово мертво. Эта усадьба – могила, и меня закопают в ней живой. Я умру совсем молодой. Нет, не так. Я давно мертва. Ещё с рождения. Собственный отец сделал меня чудовищем. Родной отец превратил меня в существо настолько мерзкое, противоестественное, уродливое, что от одной мысли о моей истинной сути мне становится отвратительно собственное тело.

Почему я это написала? Будто и почерк вовсе не мой. Клянусь, совершенно не помню, чтобы писала это, ведь я только недавно проснулась. Приходила Сонечка, принесла обед. Я поела, а после взялась за дневник, открыла его и увидела эти ужасные слова. Кто и зачем так зло подшутил надо мной?

Попробовала выйти из спальни. В доме совсем тихо и безлюдно. В гостиной Сонечка снимала игрушки с ёлки. Граф сидел в кресле. Он повернулся, заслышав шаги. Теперь, когда он ослеп, у него на глазах всегда чёрная повязка. А нрав, кажется, сделался ещё дурнее. К счастью, граф или посчитал, что ослышался, или предпочёл сделать вид, что не услышал моего приближения.

Я приложила палец к губам, когда Соня меня заметила.

Ещё немного постояла, полюбовалась издалека остатками роскошеств на ёлке и поспешила вернуться к себе.

После Долгой ночи усадьба точно погрузилась в летаргический сон. Ничего не меняется. Тянутся серые хмурые будни, все как один похожие друг на друга.

Святые дни, обычно полные сытой зимней лености, наступили, но на этот раз оказались лишены воодушевлённой радости. Всё стало походить на унылый затянувший сон. Целый месяц безуспешных поисков. Неудивительно, что я заболела. Отчаяние выматывает и опустошает.

Вот Сонечка уже снимает игрушки с ёлки, а я так и не ощутила атмосферу праздника. Даже подарки, оставленные отцом, не распаковала. На Святые дни принято наряжать дома огоньками, молиться, ходить на пышные службы, дарить подарки, петь песни и читать сказки, но, надо признать, графу всё это никогда не нравилось. Он разрешал Настасье Васильевне и мне ставить ёлку, чтобы создать праздничное настроение, и даже порой ездил в храм, как мне кажется, лишь потому, что так положено, а не потому, что он действительно верит в Создателя. Думаю, граф не верит ни в кого, кроме себя.

Теперь, когда Мишель пропал, Настасья Васильевна погибла, а граф стал калекой, о традициях сразу же все забыли. Меня охватывает тоска. Зима наполнилась тревогой, стало невыносимо тяжело переживать это в одиночестве. Взяла томик детских лойтурских сказок, начала читать, но оказалась слишком слаба и не смогла продвинуться дальше второго абзаца.

Так я и закрыла книгу – в библиотеке графа хранится чудеснейшее богатое издание с волшебными картинками настолько красочными, что даже я, выросшая вдали от больших городов и никогда не выезжавшая дальше Орехово, могу представить себе украшенный к Святым дням Уршпрунг со всеми его кирпичными, точно пряничными, домиками, черепичными крышами и печными трубами, из которых тянется дымок и запахи праздничного ужина. Представляю заснеженные дороги и весёлых горожан, нарядившихся в свои лучшие одежды ради Святой службы.

И свечи, да-да, там Долгую ночь, которая предшествует Святым дням, празднуют, пронося по городу свечи и воспевая Создателя, Константина-каменолома и Святую Лаодику. Книга так и начинается с картинки, на которой горят десятки свечей. Как жаль, что художник не передал, как это должно быть по-настоящему: сотни, тысячи свечей, наводнивших прекрасный древний Уршпрунг. Сколько папенька ни рассказывал мне о своём родном городе, мне всегда мало. Как же я мечтаю хоть раз, хоть одним глазком увидеть город наших предков. Однажды, когда я была совсем малюткой, нам пришла открытка от моей тёти Клары, в честь которой я и названа. Открытка эта всё время висела у меня над постелью. Вложу её в дневник, раз навсегда покидаю Курганово. Её оставить никак не могу.

Ниже приведён перевод с лойтурского:

Кому: Густав Остерман

Куда: Ратиславская империя, Златоборская губерния, поместье Курганово

От кого: Клара Штальбаум

Откуда: Лойтурия, г. Уршпрунг

Мои дорогие Густав и Клара!

Пишу в первую седмицу зимы в надежде, что мои поздравления успеют найти вас до наступления Святых дней. Купила эту открытку в прошлом году, как раз чтобы отправить вам в подарок. На ней изображена зимняя ярмарка в самом центре нашего прекрасного нарядного Уршпрунга. Надо признать, я не очень люблю это время: в городе становится слишком людно и шумно, а уж сколько трат приходится сделать на подарки, но, с другой стороны, мы преступно редко собираемся всей семьёй, а в праздники проводим несколько дней вместе, наслаждаясь компанией друг друга.

И потому особенно печально понимать, что ты, дорогой брат, и ты, моя любимая, ни разу не виденная племянница, так далеко от дома. Мы все очень скучаем по вам и передаём привет. Только что заходила матушка, увидела, как я пишу это письмо, и попросила передать привет и горячие поцелуи.

Густав, будь осторожен и не забывай носить шарф, ты так легко простужаешься.

Клара, моя маленькая мышка, надеюсь, однажды ты собственными глазами увидишь, как прекрасен зимний Уршпрунг, твоя далёкая родина, а пока пусть у тебя будет эта открытка. Не забывай о доме, где тебя всегда ждут.

С любовью и тысячью поцелуев,

Твоя сестра, Густав,

и твоя любящая тётя, Клара,

Штальбаум Клара.

Открытка эта пришла ещё лет десять назад, я тогда была совсем малышкой. Она выцвела и потрепалась по краям – так часто я её рассматривала. Забавно, но она настолько долго провисела над кроватью, что теперь будет напоминать не только о ни разу не виденной родине, но и о ставшем мне родным Курганово. Всю свою жизнь я провела здесь, в Великолесье, и остальной мир знаком мне только по книгам, картинам и рассказам других. Не передать словами, насколько смешанные чувства мной овладели. С одной стороны, так волнительно побывать в новых местах, а с другой – страшно. Несмотря ни на что, я буду скучать по дому, ведь другого у меня никогда не было.

Папа не сказал, надолго ли мы уедем, но предупредил, чтобы я не собирала много вещей.

Боюсь, это был не сон. Нюрочки не видно какой день.

Я должна что-то сделать, пока окончательно не потеряла разум.

Приходила Соня, принесла бульон. Я боялась задать этот вопрос, но всё же спросила, почему приходит всегда одна Соня и где, например, Нюрочка. После гибели Маруси домашними делами в основном занималась она. Соня пыталась уйти от ответа, начала нести какую-то чепуху про метель, заметённую дорогу, про то, что дров некому нанести, и скоро будет нечем топить печи, и даже воды уже нельзя вскипятить. Это только сильнее меня смутило. Я уже дня три, если не больше, не выхожу из спальни и вижу только папеньку и Соню. Но у графа же столько крепостных. Куда они могли все подеваться?

Видения из моего кошмарного сна теперь кажутся пугающе настоящими. Но это же не могло случиться на самом деле?

Пишу, а пальцы едва держат перо. Папа просил не вставать, но я просто устала лежать целыми днями в постели и перебирать одно и то же в мыслях, а поделиться ни с кем не могу.

Усадьба выглядит обезлюдевшей, совсем пустой, безжизненной. Она и вправду теперь отражает своё жуткое роковое название «Курганово». Это могила, могила всем моим мечтам, надеждам, чаяниям, всем светлым наивным убеждениям.

Крепостные куда-то пропали.

Приезжал Николя. Я слышала его голос на лестнице и видела лошадь у крыльца, но папенька не пустил его ко мне. Я пыталась кричать, чтобы он разрешил Николя зайти. Так радостно было бы теперь увидеть друга. Но, верно, папенька считает, лишние волнения сделают мне только хуже.

Помахала Николя из окна. Он долго стоял во дворе, мы смотрели друг на друга. Надеюсь, скоро болезнь отступит, и я смогу обнять его. Мой дорогой друг всегда знает, как утешить и развеять волнения. Как было бы здорово поговорить теперь с ним, поделиться своими переживаниями за Мишеля, тревогой из-за кошмарного сна.

Но даже ему я не смогла бы рассказать свою постыдную тайну.

И то, о чём писал Мишель в своём дневнике, – тоже.

Он считал, отец сделал меня вештицей, то есть злой тёмной ведьмой, которая заключила сделку с нечистой силой. Никогда не замечала за собой ничего ведьмовского. Я это всего лишь я.

Долго стояла перед зеркалом, разглядывала себя, но не нашла признаков того, о чём писал Мишель. Может, он и вправду бредил после всего случившегося? Как мог он посчитать меня чудовищем? Как мог он подумать, что родной отец поставит на мне какой-то ужасный эксперимент? Это, безусловно, полная чепуха, не стоит забивать подобными мыслями голову. Настасья Васильевна всегда называла меня излишне впечатлительной. Стараюсь больше читать, чтобы не думать ни о болезни, ни о вештицах, ни о Мишеле.

Если бы я могла, сделала бы всё, чтобы он вернулся. Просто видеть его – уже такая радость.

Какая же я дурочка. Маленькая глупая дурочка. Настасья Васильевна правильно так меня называла. Она во всём оказалась права. Я глупая, наивная, мечтательная и слишком впечатлительная. Так мне и надо.

А вот если – что куда более вероятно, потому что рационально, – у меня и вправду чахотка, то стоит держаться подальше от Николя ради его же блага. Как-то раз видела статью в научном журнале о том, что болезнь передаётся при общении с лицами из маргинальных слоёв населения. Но разве я общалась с такими людьми? Если только лесорубы, которые приезжали недавно в Курганово, могли оказаться больны, но так я и не разговаривала с ними совсем. Впрочем, они могли заразить кого-нибудь другого, и болезнь распространилась. Создатель! Но в таком случае эпидемия грозит всей усадьбе, а то и всей губернии! Сколько времени ей понадобится, чтобы уничтожить всех?

Или же я заразилась, когда полезла в домовину в лесу? Неизвестно, кто или что там пряталось перед этим… там было столько крови…

От одной мысли про кровь становится…

Невольно в голову лезут воспоминания о том романе про вампиров. Там нечистая сила умело притворялась людьми, а на деле пила человеческую кровь. Эти дурные сны никак не оставят меня.

Кто-то приехал. Неужели профессор Афанасьев вернулся? Он так и не нашёл Мишеля, хотя обещал, что не оставит его…

Из окна видела, как папенька вышел на крыльцо и разговаривал с мужчиной в чёрном. Идёт сильный снег, я ничего толком не разглядела. После того как папенька вернулся домой, мужчина некоторое время стоял на крыльце, заглядывая в окна. Меня он тоже заметил, долго смотрел пристально, но лицо его не получилось различить издалека. Он только что уехал. Снег усиливается.

Темнеет. Приходил папенька.

Что-то случилось, но он отказывается объяснить, в чём дело, только сказал собирать вещи. Мы уезжаем из Курганово прямо сейчас, посреди ночи. В конюшне горят огни. Папенька разрешил взять с собой лишь небольшой саквояж. Я положила несколько книг, запасное платье, а сама оделась в шерстяное, которое мне подарили на прошлые Святые дни. Сони не докричаться. Пришлось собираться самой.